Берлинская опера привозит в Цюрих «Кольцо Нибелунгов» Рихарда Вагнера. Сабина потрясена драмой и музыкой, но особенно образами Зигфрида и Брунгильды, сгоревших в огне своей великой любви. «Их любовь так велика, что может завершиться только смертью». Восторг от музыки Вагнера вызывает в душе ее две навязчивые идеи - идею стремления к смерти как к апофеозу любви, и идею Зигфрида - ребенка, рожденного ею, естественно, от Юнга. Этот ребенок должен быть воистину велик в результате смешения арийской и еврейской крови.
Появляется портрет Фрейда. Юнг пишет Фрейду о первом случае исцеления пациентки от истерии его методом, не называя имени пациентки. Ясно, что это Сабина. Юнг просит у Фрейда совета - как быть, если пациентка в него влюбилась и жаждет родить от него ребенка? Фрейд утешает его, что это обычный вариант в их профессии, и, если молодой врач хочет практиковать лечение психоанализом, он должен научиться контролировать себя и свои чувства.
В 1907 году Юнг докладывает в Амстердаме на конгрессе психиатров результаты своей практики лечения истерии методом Фрейдовского психоанализа. В центре его доклада случай Сабины Шпильрайн. Конгресс встречает его враждебно – никто не верит в новый венский метод.
Слухи о романе Юнга с Сабиной приводят к разрыву их отношений, и Сабина снова впадает в отчаяние. Несмотря на это она с блеском сдает эказамены в университете и в 1910 году, получив диплом, возвращается в Бургольцли, уже не в качестве пациентки, а в качестве врача. По возвращении она снова погружается в пучину своей безумной любви к Юнгу.
Снова свечи, по две, по три, трепещет пламя, и воск, прозрачный, как слеза, стекает на подсвечник. А вот и настоящая слеза – стекает по щеке в какой-то странный сосуд. Сабина бежит за спасением к великому божеству психоаналитиков, Зигмунду Фрейду – она жалуется ему на Юнга. Неясно, она ищет у Фрейда утешения или просто хочет отомстить отвергнувшему ее любовнику. То есть, это неясно создателям фильма, но не мне.
Переписка Сабины с Фрейдом тянется несколько лет, в нее включается Юнг, который сначала оправдывается и лжет, а потом рвет на себе рубашку и кается: “Вы же знаете, что дьявол может использовать даже добрые намерения для того, чтобы все запачкать грязью”.
Тем временем Сабина пишет докторскую диссертацию, в которой впервые в истории применяет метод психоанализа к рассмотрению шизофрении. Ей очень помогают ее удивительные лингвистические способности - она умудряется расшифровать невнятный шизофренический бред своей пациентки. Юнг публикует ее диссертацию в своем престижном ежегоднике.
Теперь у нее есть время и условия завершить свой главный труд: “Разрушение(деструкция) как причина становления”. Она представляет эту работу Юнгу как их общего долгожданного сына Зигфрида. “Дорогой, - пишет она Юнгу - примите продукт нашей любви, мою работу - вашего сыночка Зигфрида...Здесь смерть - триумфальная песнь любви!”. Это единственная работа Сабины, где она позволяет себе цитировать Юнга.
Но он не приходит от этого в восторг. Он даже притворяется, что неправильно прочел заглавие – вместо “destruction” он прочел “distinction”, и потому сначала не понял смысл статьи. Или не захотел понять – уж больно оригинальны идеи его бывшей пациентки. Неужто она оригинальней его? Ведь он уже знает себе цену, сам великий Зигмунд Фрейд признал его достижения и назвал его своим научным сыном.
Юнг уже простил Сабину не только “за страдания, которые она ему доставила, но и за страдания, которые он доставил ей”. По его рекомандации, ее приглашают на стажировку в Вену, в святилище психоанализа – в еженедельный семинар Фрейда. Там она опять поражает всех неординарностью своих идей – такая дерзость никогда не вызывает большой любви коллег.
Неясно почему, она вдруг бросает все, уезжает в Ростов и стремительно выходит там замуж за врача Павла Шефтеля. Я вдруг вижу перед собой Павла Шефтеля – нет, нет, его не показывают в кино, вместо него показывают белую фату невесты и мужскую ногу в лакированном туфле, дробящем хрустальную рюмку. Но все это застилает мне страшная картина ног Павла Шефтеля, обутых в совсем другие туфли, протертые и стоптанные, висящие на уровне обеденного стола прямо у меня перед глазами.
Я вскакиваю из удобного кресла, опрокидывая при этом чашку с остатками кофе. Чашка, звеня, катится между других кресел. “Вот черт!” – громко говорю я по-русски, совсем как Сабина, и выбегаю из зрительного зала. Встревоженная служительница испуганно спрашивает меня, в чем дело – мне не понравился фильм? Но я не могу ей ответить – челюсти свело и в горле застрял ледяной ком.
Все это уже было со мной шестьдесят лет назад, но меня так долго лечили и таскали из больницы в больницу, что постепенно я забыла все – и Сабину, и девочек, и Павла Шефтеля, свисающего с потолка на крюке от недавно проданной люстры.
Я не хочу, не хочу, не хочу это вспоминать! Я немедленно уйду из этого проклятого киноклуба с его райским уютом и даровым кофе, вот только получу в гардеробе пальто. Куда к черту задевался этот проклятый номерок? Мои дрожащие пальцы никак не могут нащупать его в сумке, полной всякой дорожной дребедени. Вот расческа, вот ключи от отеля, вот кошелек, вот зеркальце – на черта, спрашивается в мои годы таскать с собой зеркальце? А номерок словно сквозь подкладку провалился!
Приходится сесть в кресло возле круглого полированного столика и вывалить на него весь невообразимый женский хлам, которым набита моя сумка. Я не успеваю опомниться, как служительница ставит передо мной чашечку кофе с положенным при ней бисквитом в целлофановой упаковке: “Выпейте кофе, вам сразу станет лучше”, - участливо говорит она. Что она во мне заприметила, неужто мое душевное смятение так бросается в глаза?
Я делаю несколько глотков и мне и вправду становится лучше, дыхание выравнивается, ледяной ком потихоньку тает в горле. К тому времени, как невесть откуда вываливается потерянный номерок, я уже жалею, что не досмотрела фильм. Может быть все же вернуться в зал? Ведь интересно, что они расскажут о последних годах Сабины и о ее последних днях.
Я осторожно вхожу в зрительный зал и сажусь в свободное кресло в последнем ряду. Похоже, я пропустила не так уж много: на фоне разорванной пополам групповой фотографии идет речь о полном разрыве отношений между Юнгом и Фрейдом. Линия разрыва молнией рассекает поле фотографии, оставляя Фрейда по одну ее сторону, а Юнга по другую. Члены группы психоаналитиков вынуждены выбирать, кого из двоих они предпочитают, и только Сабина отказывается участвовать в этой драме – она остается верна и тому, и другому.
Юнг объясняет ей причину разрыва: “Он хотел, чтобы я считал его своим отцом, а он меня сыном, но я могу смириться только с полным равенством в наших отношениях”. Фрейд же призывает ее отказаться от мечты об арийско-еврейском союзе и никогда не забывать, что она еврейка.
Сабина с Павлом поселяются в Берлине. Несмотря на неудачный брак и тяжелую беременность Сабина умудряется написать и напечатать несколько работ по психологии. Ее перу принадлежит первая в мире работа о психологии ребенка.
В 1913 году у нее рождается дочь - Рената, а через несколько месяцев Европу заливает огнем Первая мировая война. Павла призывают врачом в русскую армию, но Сабина отказывается вернуться в Россию. Вынужденная покинуть Германию, она мечется из одного швейцарского города в другой с маленьким ребенком на руках, нигде не находя ни постоянной работы, ни пристойного заработка. Приданое ее тает, а родители не могут посылать ей деньги из-за военных запретов.
В 1917 году мать присылает ей восторженное письмо о том, что русский народ восстал и сбросил со своих плеч царский гнет. С этого счастливого момента когда-то состоятельные родители Сабины становятся нищими и уже не могут помочь дочери ничем, кроме трогательных писем.
Ей приходится уехать в Женеву, но и там ее положение зыбко, там нет ни друзей, ни постоянного заработка, и в 1923 году она принимает приглашение Льва Троцкого вернуться в Россию, вернее уже в Советский Союз, чтобы участвовать в создании Нового человека.
Про жизнь Сабины в Советском Союзе создатели фильма не знают ничего. Никому кроме меня не было до нее дела - искорка угасла, след потерян, в тумане не видать ни зги. И только я могу рассказать правду.
ПЕРВАЯ ГЛАВА
ВЕРСИЯ СТАЛИНЫ
1.
Я терпеть не могу тетю Валю – она во все сует нос и вечно делает мне замечания. Я ничуть не должна ее слушаться, она мне никто, просто папина сестра. Она не любит мою маму и сердится на папу за то, что он на ней женился. Она говорит, что мама много о себе воображает и слишком красиво одевается – как буржуйка, а не как жена коммуниста. А я думаю, что она просто завидует маме, потому что на ней никто до сих пор не женился, хоть она уже очень старая, ей уже тридцать лет, не меньше.
