Она улыбнулась, вспомнив обстоятельства, при которых был сделан снимок, любовно вставленный семилетней Марусей в творение собственных рук. Какой тогда был год? Восемьдесят девятый? Девяностый? Да, точно девяностый. Саше едва исполнилось пятнадцать, и она таки вымолила у родителей разрешение пойти в поход с компанией старшей сестры. Две недели горных порогов, костров, рыбалки и каждодневной ухи больше всего запомнились девочке вовсе не опасными сплавами, соснами и страшными рассказами о близости медведей, волков и прочих неприятностей. Чаще всего потом, в городе, вспоминала она опьяняющий запах свободы, который ощущался тогда в походе. Отсутствие привычного контроля взрослых, легкий, необидный матерок, который можно было ежесекундно схлопотать за неправильный гребок, неверный аккорд или пересоленную гречку, и, разумеется, ритуальное, вечернее, немного гнусавое из-за постоянно мокрых ног исполнителя «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались». Это действительно было здорово, восхитительно, волшебно. Две недели нескончаемого праздника, буйства фантазии и кипения крови. Особенно горячо кровь бурлила именно в тот момент, когда выливала в реку только что приготовленный суп, который ей впервые доверили сварить самостоятельно. Доверие доверием, но оно не остановило красавца Бориса, негласного капитана, самого старшего и опытного в команде, поморщиться и объявить во всеуслышание, что «даже в институтской столовке уха повкуснее и понаваристее». Уха, возможно, там была и «понаваристее», а норова у Саши тогда было не меньше, чем у всех посетителей того общепита, вместе взятых. Она была молоденькой, хорошенькой, гордой, конечно же, как и многие девушки, влюбленной в Бориса и… строптивой. Мгновение — и весь котел с горячим супом в холодной реке, еще одно — в ледяную воду летит сама Саша, поскользнувшись на крутом берегу, третье — за ней прыгает испуганная Ира. И вот они уже обе мокрые, дрожащие, в одинаковых майках, звонко хохочущие, стоят по колено в воде и держат злополучный котел, в котором вместо горячего супа плавает испуганная мелкая щучка.
Сейчас Саша, как ни старалась, не смогла бы вспомнить, кто тогда успел схватить фотоаппарат и запечатлеть эти секунды для истории, да и самого снимка она не видела до того дня, когда Маруся вставила его в рамочку и преподнесла ей в качестве подарка на юбилей. Интересно, чем был обусловлен такой выбор? Самой ли Марусе пришлась по душе эта фотография? Был ли это намек Ирины на давно прошедшие времена, или это Миша решил таким образом избавиться от того последнего, что еще могло напоминать ему в собственном доме о походном прошлом жены? Выбор в любом случае был удачным. На карточке они обе беззаботны, несведущи, наивны, безоговорочно счастливы и так далеки от того, что случится всего через год. А теперь… Теперь Ира по-прежнему счастлива, вернее, счастлива по-другому, но все же счастлива. Или нет? Как понимать эти слова о невезении и надо ли их понимать? Пустое. Ира есть Ира. Она любит усложненность, недосказанность, таинственность и преувеличение. Слабое горло Маруси, Петины двойки и Мишина аритмия — это даже не невезение, а настоящая трагедия. Трагедия под названием «семья». Саше бы такую трагедию. А лучше все же семью. Но у нее только куклы. А еще был Вовка с его милым ежевечерним телефонным трепом.
Она машинально взглянула на часы над комодом и вздрогнула. Звонок телефона раздался не только в ее голове, но и в комнате. Снимая трубку, она была почти готова услышать голос брата, но чуда не произошло.
— Как ты ее назвала? — Ира, как обычно, обошлась без приветствия.
— Кого? — Саша не успела понять вопрос сестры. Единственное, что она хотела понять, — каким образом у Иры хватало сил после этого кошмарного дня, который она могла бы постараться забыть навсегда, захлопнув дверь Сашиной квартиры, возвращаться обратно. Почему она не старалась быстрее покончить с последними тремя сутками? Зачем продолжала изводить себя? Для чего мучила Сашу? И к чему действительно этот дурацкий вопрос? Кого Саша должна была назвать и почему это так интересовало Иру?
— Я хочу знать, как ты назвала куклу.
— Ты поэтому звонишь? — Что-то не складывалось. Сестра только что вернулась в свой уютный мирок. Самое время читать сказку Петюне, или погладить мужу свежую рубашку, или посмотреть с Марусей новый клип Кайли, или просто почувствовать себя свободной, укрывшись на кухне с чашкой свежезаваренного зеленого чая и с уже изрядно наскучившими, но неизбежными мыслями о хрупкости жизни. Неужели Ире не с кем разделить эти мысли, кроме младшей сестры?
— Значит, пока не нашла имени.
— Ты не ответила на мой вопрос.
— А ты на мой.
— Я не искала. Я около фотографий стою, — неожиданно призналась Саша. — Кто нас тогда снимал, не помнишь?
— Не помню, — быстро соврала Ира.
— Кажется, такой смешной блондинчик, то ли Сева, то ли Сеня. Мне еще в походе думалось, что он к тебе неровно дышит. Кстати, неплохой бы был вариант. Странно, что между вами ничего не случилось. Хотя, кто знает: не встреть ты Мишу, неизвестно, чем бы закончились эти ваши братские походы. Как же его звали-то: Сева, Сеня, Тема…
— Я же сказала, я не помню. — «Сема. Его зовут Самат. И он уже несколько лет лысый, но об этом Саше лучше не знать». — Ты ведь не только этот снимок разглядывала.
— Я никакие не разглядывала. Я просто, просто…
— Что — «просто»? Просто трогала? Просто перебирала? — Вспоминала?
— Да.
— Все-таки плохо, что Ляля не пришла.
— Я звала.
— Ты ее на фотографии отрезала и ждала, что она придет в твой дом?
— Она не знает, что я отрезала. И я не ждала.
— Я думаю, ты плохо звала.
— Возможно. — «Ну, началось. Вот если бы это делала она — Ира, то тогда жаба Ляля не посмела бы не явиться на похороны бывшего мужа. А я кто такая? Меня можно и проигнорировать. Я же на самом деле не хотела видеть Лялю. Звонила для очистки совести. А даже если так? Совесть моя чиста, а пришла — не пришла, за это пусть она и отвечает».
— Хотя мало ли что могло произойти.
Саша не поддержала, не стала искать объяснений поступку бывшей невестки. И не потому, что ей было неинтересно, а потому, что у нее самой «мало ли» не случалось, у нее всегда всего было много и по максимуму, а иначе скучно, банально, неправильно.
— Ты хочешь поговорить о Ляле?
— Нет, я хотела сказать, что надо было позвать не только ее.
Саша снова промолчала. Зачем прикидываться и делать вид, что она не понимает, кого имеет в виду сестра? Прекрасно понимает, только не знает, к чему сейчас этот разговор. Если Ира считала, что надо было сообщить, почему не сказала раньше? Чтобы свалить грех на Сашу?
— Я тебя ни в чем не обвиняю, Сашенька. Я сама виновата. Так привыкла обходиться без него, что и не вспомнила даже.
«Не вспомнила? А я вспоминала. Я все время помню, хотя очень хочу забыть».
— Ир, давай не будем, а? Что сделано, то сделано, и наоборот. Уже не исправишь.
— Есть ведь девять дней и сорок.
— У меня выставка через неделю в Монреале, помнишь? И я хотела там задержаться, съездить к нашим.
— Да-да, извини. Сама не знаю, как меня угораздило забыть. — «Знаю, конечно, но не признаваться же, что я не способна думать вообще ни о чем, кроме… Да и звоню сейчас просто для того, чтобы с кем-то разговаривать и ни о чем не думать». — А как называется выставка?
— «Литературные герои девятнадцатого века».
— Кого повезешь?
— Татьяну, Наташу Ростову, Коробочку, нескольких барышень Диккенса, бедняжку мадам Бовари, Анжелику, королеву Марго и Оксану в черевичках.
— По-моему, Вакула верхом на черте был бы колоритнее. А еще у тебя прекрасно бы вышел Шерлок Холмс со скрипкой или сам мистер Домби.
«Она это специально или просто не замечала, что я никогда не делаю кукол мужского пола?»
— Наверное. Я устала, Ириш. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи. — «И все же почему она до сих пор не делает мальчиков?»
— Каких мальчиков? — Муж недоуменно выглядывал из-за газеты, и Ира поняла, что последнюю мысль невольно высказала вслух.
— Не живых. Не обращай внимания.
— Да. С живыми у Сашки ничего не выходит.
Он снова углубился в колонку биржевых новостей, а Ира поморщилась. И сама фраза, и грубоватое «Сашка» резали не только слух, но и душу. Знать бы, какой по счету кусочек сейчас улетел в бездонную пропасть ее счастливой семейной жизни.
Она заглянула к Пете. Мальчик спал, сбросив одеяло и раскидав по кровати кавалькаду покемонов. Ира аккуратно собрала пластиковых монстров, бережно сложила в коробку, накрыла ребенка, погладила легкие светлые волосы, машинально поправив свои — тяжелые, черные, вьющиеся плотными кольцами, как у Саши. Потом заглянула к Марусе — дочь отсутствовала, временно переместилась в одну из социальных сетей, обмениваясь сообщениями, надписями на стене и скачанными из Интернета забавными и не слишком роликами. Ира такое времяпрепровождение не одобряла, но разве можно что-либо запрещать семнадцатилетнему человеку, когда вокруг него такие же поглощенные всем этим подростки.
