— У вас елка плохая, маленькая, и Деда Мороза нет.
— Ах, плохая... — обиделся Корытин. — А ну пошли...
И подались чуть не всем гуртом в колхозный Дом культуры, который строили в прежние времена, при Корытине-старшем, с размахом. Там было все: просторный зал, огромная нарядная елка, Дед Мороз, Снегурочка, ребятишки и взрослые, музыка, хоровод и подарки — словом, веселый праздник.
Семейство Корытиных заметили сразу. Первым подбежал рыжеватый мальчишка и сообщил Корытину:
— Докладываю: все в порядке. Подарки раздали. Всем хватило, еще остались. Кто болеет, потом отдадим. Скоро театр приедет, уже звонили. А тебе нечего со взрослыми... — решительно забрал он корытинскую внучку.— Пошли к Деду Морозу, он тебе подарок даст.
Девочка послушно отправилась с мальчиком к Деду Морозу и елке.
— Чей это? — спросила Катерина. — Комендант...
— Наш... — с усмешкой ответил Корытин. — Наш Ваня.
— Чей — наш?.. — не поняла его сестра.
Корытин понизил голос и сказал только Катерине:
— Про какого говорят, что наш с тобой брат.
— Это он?.. — охнула Катерина.
— Он самый. Помощник председателя. Отцов, теперь мой.
— Неужели правда, а? — шепотом спросила Катерина. — Я и не разглядела. Вроде не похож... Рыжий... А глаза какие? Неужели правда?..
Корытин пожал плечами. Об этом болтали давно: вдовый председатель; безмужняя молодая баба; мальчишка, который дневал и ночевал при старом Корытине, не выводился из конторы правления, ездил в машине с председателем и в доме был своим.
— Неужто правда? — еще раз спросила Катерина.
— Не знаю. Отец просил: не гони.
— А откуда не гнать?
— Ну, от конторы, от себя. Помощник председателя. Весь район знает.
Так оно и было. Началось при Корытине-старшем. Сначала над этим посмеивались, потом привыкли. Мальчишка еще в школу не ходил, рыжий карапуз, а уж прилип к старому председателю. Пришел и заявил:
— Я вырасту — буду вместо тебя председателем колхоза.
— Может, лучше летчиком, — отговаривали его. — Или врачом. Лечить нас будешь. Или — космонавтом.
— Председателем колхоза, — твердо стоял на своем Ваня.
То ли это польстило старому Корытину, то ли вдовел он да жил одиноко и просила душа тепла, а может, и в самом деле был грешен... Теперь не узнать. Но Ваню он пригрел. Мальчишка стал своим человеком в конторе, бегал на посылках, ездил в машине с председателем по бригадам да фермам.
И когда три года назад летним днем, прямиком от больного отца, молодой Корытин приехал на хутор, то у конторы колхозного правления встретил его именно Ваня.
Этого рыжего мальчишку Корытин и прежде видел, но мельком. Волосы не стрижены, закрывают лоб; одет в заношенные до блеска спортивные брюки с надписью “Puma” да застиранную маечку. Плечи, ключицы, локти — все косточки острые, птичьи. И движенья по-птичьи быстрые. Рассусоливать не привык.
— Пошли, нечего рассиживать, — приказал он Корытину и понесся.
Когда Корытин вышел из конторы, мальчик уже сидел в машине.
Корытин завел мотор и, не слушая указаний юного провожатого, поехал было своей волей и памятью: как-никак немало здесь прожил. Но далеко не уехали: скоро наткнулись на вал и ров посреди улицы.
— Я тебе чего говорил?! — гневно вопросил мальчик. — Тебе говорят— ты слушай. Тут уже целый год не проедешь, никак не закопают.
— Прости, — кротко ответил Корытин. — Не расслышал. А почему не закапывают?
— Трубы нет. Привезли, положили и ночью украли. Теперь канаются, кому трубу покупать.
— А кто же украл? Куда?
— Куда, куда!.. — рассердился мальчик. — В Америку! Не знаешь куда... В дело. В хозяйство. Пригодится. А может, алкаши Вахе отвезли. Он возьмет. Разрезать — на поилки пойдет.
— Какому Вахе?
— Нашему, чечену. Ему поилки нужны. У него скотины дополна.
— Сколько?
— Весной пять-десять голов. А осенью — пятьдесят. И больше. Я у него спрашиваю: “Ваха, откуда скотину набрал?” — а он говорит: “Размножается”. Это мы с ним так шутим. Он веселый, наш Ваха.
— Ну что ж, поехали к веселому Вахе. В Зоричев?
— В Зоричев! — одобрил Ваня. — Мы всегда первым делом в Зоричев ездим. Здесь — под носом, а там — рукой не достать, вольничают.
В колхозе было два хутора: Староселье — центральная усадьба с конторой, гаражом, мастерскими и Зоричев — в двадцати километрах.
— Я со всеми езжу... Я все знаю... — говорил и говорил мальчик. — Сколько голов, надои...
— Ну да... — не поверил Корытин. — И какой же надой?
— Где? На какой ферме? — уточнил мальчик.
— На Зоричеве.
— Тысяча восемьсот.
— А на центральной?
— Почти три.
— Правда, что ли? — повернулся Корытин к мальчику. — А почему разница такая?
— Тебе говорю, здесь — под носом. А Зоричев не углядишь. Тянут больше.
Миновали хутор, выехали на прямую дорогу, асфальтированную и потому недолгую. Поднимешься на увал — и вот уже маячат вдали маковки старых верб да осокорей, светит белью водонапорная башня возле скотьих дворов, на краю хутора.
Вначале поехали к свиноферме.
— В свинарнике чего не работать... — сказал Ваня, провожая глазами встречный мотоцикл с коляской. — Кашу бери, пожалуйста, хоть два ведра, хоть три. Корми домашность свою. Тем более при колесах... — проводил он взглядом еще один мотоцикл. — Корма вольные, поросят берешь...
— Как это берешь? — возразил Корытин. — Они ведь колхозные.
— Колхозу тоже достанется. Так положено, — убеждал Корытина мальчик.
Когда вошли они в свинарник, им навстречу попалась пожилая женщина с полными ведрами.
— Борисовна, здравствуй!
— Здорово, Ваня.
— Скажи, Борисовна, ведь положено свинаркам поросят забирать? Она же работает?
Борисовна поглядела на гостя и, усмехнувшись, ответила мальчику:
— Ты у нас, Ваня, как старичок. Все знаешь.
Ваня раскрыл было рот, но что-то почуял во взгляде и в голосе своей собеседницы, что-то понял и промолчал. Хотя через короткое время все же не выдержал и убежденно сказал:
— На свинарнике хорошо работать. Я мамку ругаю: меньше пей, говорю, просись на свинарник. Я на велике буду кашу возить. Заведем свиней, будем щи со свининой есть, сало — на всю зиму, а лишнее — продадим.
На свиноферму, на ее территорию, въехали как добрые люди, через ворота, а выезжать можно было, как говорится, на все четыре стороны. Высоченная, с острыми пиками поверху железная огорожа была там и здесь целыми пролетами повалена и вдавлена колесами в землю.
— Мы этот забор в Волгограде, в аэропорту, купили, — со вздохом сказал мальчик. — Там новый забор ставили, бетонный, а этот — не нужен. Мы с председателем его взяли, за одну свинью обменяли. Понял?
— Понял, — ответил Корытин, разглядывая набитые уже дороги от кирпичных свинарников в заборные проемы.
— Раньше лишь в ворота ездили, — объяснил Ваня. — Никаких дыр. Только через ворота. А если в корпус идешь, к свиньям, то дезинфекция. А если в родильное отделение, то белый халат надеваешь и обувь меняешь. Понятно? — явно гордясь, спросил мальчик. — Не веришь? Кто хочешь скажет. Чего мне брехать...
— Верю, верю... — успокоил его Корытин. Он знал, он помнил прежние порядки. Но как быстро они ушли! На нынешние глядеть было не больно сладко.
Хорошо, что мальчик был рядом. Он говорил и говорил:
— Дояркам чего не работать... Комбикорм бери, молоко — тоже бери. На сепараторе перегонишь — сливки. А из снятого — творог. Каймаки делай, откидное. И — на базар. Кто с машиной — вовсе легко. На машине можно много увезти. Я мамку ругаю: меньше пей, говорю, просись в доярки. Я на коляске приеду, хоть целый бидон увезу. А зимой на салазках еще больше упру. Будем жить...
Свернули и поехали к скотьим дворам, к базам и фермам, которые раскинулись просторно на краю хутора — целый город: белого кирпича постройки, шиферные крыши, высокая ограда из бетонных плит, распахнутые железные ворота.
Синий пикап, выехав из ворот, катил неторопливо, тормозя на колдобинах. Он медленно проехал мимо и прибавил ходу. За рулем сидела баба.
— Конечно... В “Москвича” можно много грузить, — завистливо проговорил Ваня, провожая машину взглядом. — Но я бы и на тележке упер, а на салазках — тем более. Еще как. Мамка глупая...
Он говорил и говорил, этот мальчонка, пел, словно птица. И словно птичью нехитрую песнь, лишь звуки детского голоса слышал Корытин. Понимал он теперь, зачем отец брал с собою в машину этого мальчонку. Колхозные заботы, обычные нелады, ругня там и здесь. А он звенит и звенит, детский голосок, утишая душу.
А что до слов, то слова были Корытину не нужны. Он тут родился, вырос, работал, навиделся всякого, и не только здесь, и не только такое, а вовсе горькое, особенно в последние годы. И теперь не слепым он был и не зажмурялся, а все видел. Хотя смотреть было несладко. Как быстро, как легко все катится под гору, когда хозяина нет! А как трудно все наживалось... Годами, десятками лет.
