— Девочка, может, помочь чем надо? — услышала она рядом спокойный женский голос. — Смотрю, так стоишь, будто бомба на вас на всех сейчас упадет…
Катя открыла глаза, увидела перед собой спокойное доброжелательное лицо немолодой уже женщины, улыбнулась сквозь слезы.
— Да вот… Ключи забыла, а Тонечка мокрая…
— А дети чьи? Твои, что ли? Вроде как знакомые дети-то мне… Видела я их тут раньше…
— Нет, это дети моей сестры. Я только сегодня приехала, она на работу ушла… А я… Я за продуктами… А дома и ключи, и телефон…
— Так. Все понятно с тобой. Ну что ж, пойдем, выручать будем тебя до вечера! Только вот малышку переодеть у меня не во что…
Подхватив сиротливо приткнувшиеся на асфальте пакеты и Тонечкину коляску, женщина пошла в сторону стоящего напротив дома, махнув им приглашающе рукой.
— Меня Анастасией Васильевной зовут, а тебя как?
— А я Катя…Ой, Анастасия Васильевна, как неудобно-то…
— Ладно, потом извиняться будешь. Значит, в гости приехала, говоришь? А откуда?
— Из Лесогорска… Да вы не знаете, это маленький совсем городок. Военный…
— Гриш, открывай быстрее, не одна я, — нетерпеливо проговорила в домофон Анастасия Васильевна. И, обернувшись к Кате, по-доброму усмехнулась: — Ничего, милая, бывает. И со мной часто такая проруха случается. Выскочу впопыхах — все на свете дома забуду…
Дверь им открыл высокий худой парень с кроткой стрижкой ежиком, отступил удивленно в прихожую.
— Мам, ты где столько детей взяла? Детский сад на прогулке заблудился?
— Да ладно тебе, Гриш… Помочь вот девочке надо. Она ключи от квартиры дома забыла…
— Это все твои, что ль? — весело прищурившись, спросил Гриша у Кати. — Ничего себе, мать-героиня школьного возраста…Да еще и рыжая…
— Ну хватит, Гриш! Совсем засмущал девчонку! Она итак чуть не плачет! Племянники это ее… Проходи, Катюша, в комнату. Сейчас переоденем твою малышку, что-нибудь придумаем…
— Сенька! Венька! Пожалуйста, не лезьте никуда, я вас умоляю… — испуганно оглядываясь в поисках прошмыгнувших из прихожей в комнату детей, растерянно проговорила Катя.
— А ну, братва, пошли в мою комнату! Я вам что-то интересное покажу! Оставим девочек решать свои маленькие проблемки… — подхватил за руки близнецов Гриша.
— Ага, сынок, развлеки их там чем-нибудь, — махнула в его сторону Анастасия Васильевна. Потом произнесла, глядя на Тонечку, озадаченно: — Во что же мне тебя переодеть, малышка….…
Через три часа, накормленные обедом, дети уснули вповалку на большом, разложенном во всю ширь диване в комнате. Катя, чуть ли не силой захватив место около мойки, старательно намывала посуду, уговорив Анастасию Васильевну посидеть немного и отдохнуть от хлопот, которые она таким неожиданным образом ей доставила. Гриша, стоя рядом, подхватывал у нее вымытые тарелки и протирал полотенцем, взглядывал на нее искоса с улыбкой.
— Значит, на все лето тебя в няньки определили, Катенька? — наливая себе вторую кружку чаю, спросила Анастасия Васильевна.
— Ага… Мы с Мамасоней решили обязательно Ленке помочь. Она одна осталась с детьми, и садик как раз на ремонт закрыли.
— А почему она одна осталась?
— Так ее муж бросил…
— Да ты что! С тремя детьми?! Надо же… А родители-то у вас есть?
— Нет, Анастасия Васильевна. Погибли они, когда мне только год исполнился. Нас старшая сестра вырастила, Соня. Мамасоня…
— Вот оно что… грустно протянула женщина, подперев щеку кулаком и с жалостью глядя Кате в спину. — И как она теперь, сестренка твоя, с детьми своими управится… Ведь мал мала меньше!
— Да ничего, справится! Мы же поможем!
— Переживает, наверное?
— А то! Конечно, переживает. Когда ее утром увидела, аж сердце от жалости подпрыгнуло! Бледная вся, глазюки опухшие и еще больше похудела, по-моему… И что с ней делать, не знаю. Она ж тихоня у нас, категорически безответная.
— А ты не такая? — вставил свой вопрос Гриша, беря у нее из рук очередную тарелку.
— Я?! Я нет… Я себя в обиду никому не даю! Еще чего не хватало! Да что я — мне бы Ленке помочь…
— Молодец, Катюша. Так и надо, — одобрительно произнесла Анастасия Васильевна, улыбнувшись. — Молодец…
— А я вот слышал, что в таких случаях женщинам советуют обязательно ремонт в квартире сделать и любовника завести…
— Это где ты такое слышал, Гриш? — смеясь, спросила Анастасия Васильевна у сына.
— А вчера по телевизору программу одну смотрел, как женщин из кризиса развода выводят. Сказали, обязательно надо им какой-нибудь отвлекающий фактор организовать. А что, Кать? Давай твоей сеструхе тоже ремонт в квартире забабахаем, а?
— Ага! А потом сразу мужика нового найдем!
— А что, и найдем…
— Ой, как у вас просто все, я смотрю, деточки…Да мало ли что по телевизору насоветуют? — тяжело вздохнула Анастасия Васильевна. — Тут не один год пройдет, пака в себя-то придешь…Я ведь тоже с Гришей с пятилетним одна осталась. Помню, как это все тяжело было. Хоть и не совсем я молодая была, а все равно… Да и ребенок у меня один был, а тут сразу трое…
— Мам, ну чего ты тоску наводишь? Мы что, плохо с тобой жили?
— Да хорошо, сынок, хорошо мы жили. Ты у меня просто золото! И в институт сам поступил, и помогаешь всегда… Но все равно бедную девочку жалко! Сколько ей лет-то, Кать?
— Двадцать пять.
— Ой, господи! Дите еще совсем. А старшей вашей сестренке сколько?
— В этом году будем сорок отмечать. Она мне как мама…
— Ну, это понятно! Тоже переживает, наверное?
— Ага… — вздохнула Катя. — Переживает… Плакала даже, когда я сюда уезжала…
— Ну а этот, отец-то ребятишек, о чем думает? Наплодил детей, а теперь вот…
— Да детей Ленка сама хотела. Он вообще против был. Да ну его! Он нам с Соней никогда и не нравился. Это Ленку нашу знать надо — только она с таким придурком жить и может.
Вытерев руки о полотенце, висящее на Гришином плече, Катя спо-свойски уселась за кухонный стол, приняла из рук Анастасии Васильевны чашку с чаем.
— Как хорошо у вас… — оглянулась она вокруг. — Уютно и чисто… И добротой пахнет…
— А чем доброта пахнет, по-твоему? — взглянул на нее заинтересованно Гриша.
— Доброта? А у нее такой специфический запах, знаешь… Свежий такой, а еще от него улыбаться хочется!
— Да? Интересная ты девчонка… Слушай, Кать! Шутки шутками, а может, ремонт у твоей сеструхи и впрямь сделаем? Я бы ребят из группы на помощь позвал. Для них практика будет — мы ж на факультете дизайна учимся…
— Ну-ну! Разошелся… — шутливо шлепнула по руке сына Анастасия Васильевна. — Вы сначала у нее поинтересуйтесь, нужен ли ей ваш ремонт…
— А что? И поинтересуемся! Да, Кать?
— Ой, вон и Ленка домой бежит на всех парах! — улыбнулась Катя, глядя в кухонное окно. — Потеряла нас, наверное. Телефон-то я дома оставила… Видно, с работы пораньше отпросилась. Надо ребят будить, да и пойду я! Спасибо вам, Анастасия Васильевна! И тебе, Гриш, спасибо…
— Стой! — резко развернулся к ней Гриша, выставив вперед указательный палец. — Пока номер телефона не оставишь, никуда не отпущу! А то ищи тебя потом по всему дому…
— Ой, да возьми! — засмеялась весело Катя, быстро поднимаясь со своего стула. — Жалко мне, что ли? Записывай…
* * *
Какие сумерки в июне — особенные…Можно часами стоять у окна и смотреть, как медленно, будто нехотя, перетекает в ночь яркий солнечный день, как собирается сиреневая тьма под деревьями, как небо осторожно и неохотно укрывается серо-желтой пленкой из лунного света, будто вязаной шалью… Медленная, тожественная картина уходящего. Погружение в сладкий летний сон. Красота… Странно, почему он раньше не замечал? Не ложились никогда так остро на душу все эти природные игрища, да и недосуг ему было вечерами вот так стоять, глядя в окно … Когда слишком счастлив, красота закатов-рассветов принимается в виде законного приложения к этому счастью, не более того. И жизнь крутится ярким запланированным калейдоскопом, и одна удача сменяет другую, и кажется, что так будет всегда, и не останется ни минутки времени на грустное это созерцание, похожее на бегство от ярких красок дневного света. А ведь, между прочим, год уже прошел с того злополучного июня — как медленно он прошел, и как быстро…
И тогда, в том страшном июне, были такие же теплые сумерки, и они с Настей и Ванюшкой медленно шли-плыли по их сиренево-вечной задумчивости, держась за руки, — так не хотелось возвращаться в душную, прогретую за день солнцем квартиру. И он остановился у киоска — сигарет купить… И все. И точка. Калейдоскоп его безмятежного счастья остановился под жуткий визг тормозов, разорвав его жизнь с этой точки на две части: одна — до того, другая — после … И откуда его только вынесло, подлый грузовичок, в такой поздний час именно на этот, всегда, в общем-то, тихий перекресток? Там и светофора-то нет… Только белые наивные полосочки пешеходного перехода, и все. И все! И нет у него ни жены, ни сына. Потом, конечно, выяснилось, что за рулем грузовичка сидел вдрызг пьяный парнишка. Осудили его, конечно, а только никому от этого не легче. Он думал, тоже после этого жить не сможет… Но смог вот. Живет. Квартиру поменял, чтоб не ходить каждый божий день по белым полосочкам того проклятого перекрестка, и живет. На работу ходит, ужин себе готовит иногда… А еще у окна стоит часами, чтобы не оборачиваться назад, не смотреть на сложенные тюками, сгруженные к общую кучу и так и не разобранные уже целый год вещи — символы разгрома его предыдущей жизни. И любуется вот этими сумерками…А иногда, если повезет, он видит ее, ту молодую счастливую мамашу — она так похожа на его Настю! Или ему кажется? Может, она просто тем же самым торопливым Настиным жестом заправляет за уши рассыпающиеся по лицу прямые русые волосы, или так же щурится беззащитно, или у нее такое же, как у Насти, всегда трогательное выражение лица — как будто только-только холодной водой умылась… Только он один знал про это Настино настоящее лицо — красивое, светящееся свежестью, без единой капельки грима, и впрямь как утренней росой умытое. Это для всех она была звездой эфира — красавицей Анастасией Багоровой, телеведущей крепкой интересной программы на их канале. И он гордился ею бесконечно. Гордился ее низковатым чуть с хрипотцой голосом, красивым, умным, чуть ироничным лицом на экране, безупречностью ее русского языка. И союзом их брачно-творческим гордился — такой один на тысячу бывает. А может, и реже даже. Она — известная телеведущая, он — оператор-профессионал… А еще он знал про ее настоящее, не телевизионное лицо, про которое никто, кроме него, не знал — какое оно беззащитно-трогательное, как будто только-только умытое холодной родниковой водой… Далась ему эта родниковая умытость, в самом деле! Но ведь и впрямь — все так и было…
