– Четвертной дашь?
Раздумывать было некогда, Гошка сунул ему двадцатипятирублевку. Рассаживались долго. Взрослые люди с трудом помещались за детскими партами. Гошка сел за третью парту. Фотограф сел рядом.
– Вдруг чего, дашь мне сочинение, – сказал он.
Гошка не ответил. Ученики завороженными глазами следили за учителем, пухлые пальцы которого слишком медленно разрывали пакет. Но вот он написал на доске первую тему, и Гошка облегченно вздохнул. «Молодая гвардия». Эту книгу Гошка знал хорошо.
Всего было четыре темы. Фотограф долго думал, на какой из них остановиться, и не остановился ни на одной.
– Слышь, дай мне Тургенева, – шепнул он Гошке.
– Полсотни, – сказал Гошка.
– Я ж тебе за двадцать пять.
– Подорожали.
Фотограф помолчал, подумал, но пятьдесят рублей пожалел. Он заглянул в Гошкину тетрадь.
– За два одинаковых сочинения оба автора получат по двойке, – глядя в потолок, сказал всевидящий учитель.
Гошка отодвинулся. Фотограф почесал в затылке и – делать нечего – взялся за сочинение. Некоторое время молча скрипел пером, потом ткнул Гошку в бок:
– Слышь, как пишется «патриот» – через два «т»?
– Пять рублей, – предложил Гошка.
– Шкура, – сказал фотограф и обиженно отвернулся.
В начале июня неожиданно приехал досрочно демобилизованный Аркаша Марочкин. Уезжал простым человеком, а вернулся ефрейтором. Привез Аркаша матери подарки: полушалок чисто шерстяной, отрез на платье и еще кое-чего по мелочи. Было чего рассказать. Когда выключили электричество, Тихоновна засветила керосиновую лампу, и долго еще желтели два окна в доме Марочкиных.
Утром Аркаша не торопясь умылся, позавтракал и, приведя себя в порядок, вышел на крыльцо.
Лизка, которая вот уже полтора часа ковыряла мизинцем трухлявую штакетину в Аркашиной калитке, кинулась к долгожданному:
– Аркаша!
И обомлела. На Аркаше все сверкает. Сапоги, пуговицы, бляха. На груди значков штук шесть. Все большие, как ордена, и тоже сверкают.
– Аркадий Алексеевич, – поправилась Лизка и отступила на два шага в сторону.
– Здорово! – Аркадий двумя пальцами расправил гимнастерку под ремнем и, выбросив вперед левую руку, долго смотрел на циферблат часов.
– Сколько время? – почтительно спросила Лизка и сама смутилась от нелепого своего вопроса.
– Полчаса десятого, – значительно ответил Аркаша и между прочим поинтересовался: – Ну как жизнь?
– Ничего, спасибо.
– Замуж еще не вышла?
– Нет еще.
– Чего ж так?
– Куда спешить-то? – сказала Лизка, приблизилась и тревожно посмотрела в Аркашины глаза. – А ты… А ты не женился?
– У солдата в каждой деревне жена и в каждом доме теща, – сказал Аркаша и опять посмотрел на часы. Потом вынул из кармана сверкающий никелем портсигар, щелкнул крышкой, постучал по крышке мундштуком «Беломора».
– Опять в колхоз пойдешь или как? – робко спросила Лизка.
– Не знаю. Посмотрю, что председатель скажет. Найдется что подходящее – останусь. А нет, так… Меня теперь где хотишь примут. Механик-водитель. На любой завод без разговору. – И заторопился: – Ну ладно, пойду, чего тут зря разговаривать!
Лизка одним пальцем тронула наглаженный рубчик Аркашиного рукава:
– Вечером в клуб придешь?
– Не знаю. – Аркаша убрал локоть. – Чего там делать? – Но, поглядев ей в глаза, смягчился: – Может, и приду. Видно будет. – И пошел по тропке мимо соседских дворов, стройный, подтянутый.
Лизка тоже пошла было, но на крыльцо, гремя ведрами, вышла Тихоновна. Поздоровались. Тихоновна внимательно посмотрела на Лизку, спросила:
– Ждешь кого?
– Да нет… так просто стою.
– Аркашу видела?
– Видела. – Лизка пожала плечами: дескать, было б на что смотреть.
Тихоновна поставила ведра на землю.
– Ну и как?
– Да чего – как? Парень как парень. Две руки, две ноги – ничего особенного.
– Это как сказать – ничего особенного. На службе-то девки за им знаешь как бегали.
– Девки бегали? – насторожилась Лизка.
– И-их, милая, еще как бегали-то. – Тихоновна для чего-то наклонилась к самому Лизкиному уху и понизила голос: – Фотокарточек привез цельную пачку. Вот такую. И все девки. Мне уж больно одна там понравилась. Из себя такая видная, и родинка на этом месте, возле глаза. Симпатия. На фершалку учится.
– На фершалку?
– На фершалку, милая, на фершалку, – охотно подтвердила Тихоновна.
– Ну, я пойду, – неожиданно заторопилась Лизка. – До свидания вам.
– До свидания, милая. Заходи как-нибудь, – радушно предложила Тихоновна. «Когда нас дома не будет», – добавила она про себя. Ей не нравилась Лизка. Она считала, что сын ее достоин лучшей пары.
А Лизка шла, задевая пальцами штакетник, и не глядела под ноги. «Фершалка, – думала она, – подумаешь, фершалка».
До последнего экзамена оставалось шесть дней. Немецкий язык – предмет несерьезный, и про учительницу, которая вела его, ходили в школе добрые слухи. Говорили: если знаешь все буквы – тройку поставит. Алфавит Гошка мог прочесть без подготовки. Поэтому он решил отдохнуть и сходить в кино.
Все знали, что в клуб привезли фильм про шпионов. Поэтому задолго до начала все скамейки были заняты. Завклубом Илья Бородавка продавал билеты прямо у входа и сразу отрывал контроль.
Гошка увидел на одном подоконнике свободное место и пошел туда.
– Гоша, – услышал он Лизкин голос и обрадовался. Подумал: «Значит, и Санька здесь».
Но Саньки не было. Лизка сидела во втором ряду, рядом с ней – Аркадий Марочкин. Он уже снял с себя военную форму и сейчас сидел в похрустывающей кожанке и хромовых сапогах. Время от времени он небрежно выбрасывал вперед согнутую в кисти левую руку и смотрел на светящийся циферблат своих часов. Лизка была в шелковой косынке, в синей жакетке, с искусственной розой на груди.
– Садись, Гоша. – Она подвинулась к своему кавалеру и двумя пальцами подтянула подол праздничного платья. – В кино пришел? – спросила она и улыбнулась уголком рта, чтоб показать металлическую «фиксу», вставленную недавно. Лизка смотрела на Гошку, счастливо улыбалась, и глаза ее говорили: «Вот не хотел ты со мной, а я не хуже нашла».
«Где ж Санька?» – подумал Гошка и хотел спросить о ней у Лизки, но почему-то не решился и сказал:
– Что это ты зуб вставила?
– Болел, – сказала Лизка, и видно было, что врет, – купила за три рубля в Актабаре.
В первом ряду, прямо перед Гошкой, сидел завскладом Николай Тюлькин со всем своим семейством: женой Полиной, трехлетней дочкой Верочкой и тещей Макогонихой. Девочка вдруг расплакалась. Полина трясла ее на руках и успокаивала:
– Зараз зайцив покажуть. Багато, багато зайцив побытых!
– А воны з рогамы? – спросила девочка, вытирая слезы.
– З рогамы, з рогамы.
Бабка Макогониха сидела рядом и не обращала на дочку и внучку никакого внимания.
Когда-то хорошая хозяйка и рукодельница, в последние годы Макогониха чувствовала себя все хуже и хуже. У нее часто кружилась голова, тряслись руки, а в ногах была такая слабость, что даже поболтать с соседками старуха выходила редко. Она жаловалась дочери на недомогание и удивлялась:
– Николы такого нэ було.
– Шо вы, мамо, удивляетэсь? Восемьдэсят годов вам тож николы нэ було.
В последнее время старуха почти ничего не помнила и не понимала. Полина давно уже отстранила ее от хозяйственных дел. Старуха отчасти потому, что не привыкла сидеть без работы, отчасти из чувства обиды и противоречия, хваталась за все, но ничем хорошим это никогда не кончалось.
Макогониха сидела рядом с дочерью и, недоверчиво поджав губы, смотрела на экран, как будто видела его впервые.
Лизка толкнула Гошку в бок и, имея в виду Макогониху, шепнула:
– Сейчас будет плакать.
И правда. Как только погас свет и на экране появились борцы, старуха завздыхала:
– Боже ж мий, таки молоди. За шо их? – И, не получив ни от кого ответа, она заплакала от жалости к борцам и плакала потом, когда после журнала люди с собаками полтора часа гонялись за молодым шпионом.
Лизка сидела, скрестив руки на груди, и смотрела равнодушно. Она видела фильм раньше и все знала наперед. Поэтому, когда в самом захватывающем месте Марочкин вскрикнул: «Вот, елки-моталки, опять ушел!», она прижалась к нему:
– Не бойсь, пымают.
– Тише ты – «пымают», – сказал кто-то в заднем ряду.
Лизка испуганно съежилась и сильнее прижалась к своему кавалеру.
Трещал аппарат. В клубе кто-то курил. Было дымно и душно. На туманном экране бродили шпионы. Гошка закрыл глаза. Его разбудила Лизка. Она протянула ему горсть семечек:
– Будешь лускать?
– Что? – спросил Гошка, открывая глаза.
– Спишь, что ли?
– Нет, – сказал Гошка и опять задремал.
После кино все расходились кучками. Возле крыльца целой толпой стояли ребята и, ослепляя выходящих электрическими фонариками, искали своих попутчиц. Анатолий, который во время сеанса сидел у дверей, вышел первый и подождал Гошку на улице. Они пошли вместе. Впереди них шли Тюлькины. Глава семьи шагал посредине, неся на руках девочку.
