Но вот из стопки свежего белья отработанным движением извлечены легкие ажурные трусики, миг — и они уже в основном прикрыли то, отчего все бабьи беды, а также радостей большая часть. Поверх трусиков образовались брюки клеш — что-то все поголовно бабы без какой-либо связи с возрастом в последние годы как с ума сошли, без штанов, то есть в юбке, — ни шагу. Редко-редко какая-нибудь вздумает пооригинальничать, и чаще всего та, у которой опорно-двигательный аппарат вне всякой критики. Но иногда и та, которая либо абсолютно равнодушна к себе, либо уж подлинно независима, либо дура набитая.
Довершили ансамбль короткие фасонистые сапожки, застиранная вконец белая футболка да грубый кусачий свитер, ниспадающий волнами и превращающий тем самым унылую равнину в таящие будто бы загадки складки местности; да коричневая замшевая кепочка.
Еще осталось чуток дооформить предварительный макияж, на скорую руку сделанный после умывания, и хоть — в Голливуд. Ну, если не в Голливуд, то в ближайший продмаг — запросто.
Туда Рита и отправилась за нехитрым и, прямо скажем, довольно скудным провиантом — хлебом, овощами, лапшой, крупой, а также — кефиром. Другое же, которое повкусней, колбаску, копчености, мясо и даже более-менее съедобную рыбу, они могли позволить себе редко. Потому что работал один Алешечка, зато Ромка в таком как раз возрасте был, что на нем и горело все, как на огне. И рос он, как Ванько Бздунько — мальчик из малоизвестной украинской сказки, которую Рите в раннем детстве только однажды поведала прабабушка-хохлушка и то не до конца — отец случайно услышал да так разволновался, будто цензор ЦК. Быстро, в общем, мальчик рос.
Конечно, у Ромки были бабушка с дедушкой, и они сознавали свой долг или, может быть, свой крест. Но, во-первых, недавно вдруг таинственным образом перестало существовать охранное предприятие, дававшее Ритиному отцу пусть не большой, но стабильный и необременительный заработок. А он-то, бывший водитель-дальнобойщик, наживший за тридцать с лишним лет полный комплект профзаболеваний да отвращение к романтике автодорог, очень надеялся не только до пенсии тихо досидеть, но и, это была его любимая шутка, «однажды погибнуть на боевом посту». В смысле, помереть от старости, не изведав того лиха, какое с некоторых пор выпадает на долю почти каждого пенсионера по причине обидной для человека и постыдной для государства пенсии. И вот за пять лет до этой самой пенсии работу потерял. Мать же изо всех сил цеплялась за традиционно скудно оплачиваемую службу в одной мелкой муниципальной конторе, которой отдала всю жизнь, цеплялась, потому что и малое содержание в условиях перманентных сокращений требовало все больших усилий, иначе можно было вылететь с работы заодно с мужем и так же до пенсии не дотянув.
А во-вторых, Ритины предки, хотя и существенно меньше, чем Алешечкины, тоже не одобряли «гражданский брак» своих детей, упорно именовали его «связью». Спасибо, что, по примеру Алешечкиных, не добавляли к слову «связь» прилагательное «порочная». Тогда как «те» — непременно да с праведным огнем в очах.
Впрочем, «те» в момент знакомства, от которого Рита однажды не убереглась, наговорили ей много и других слов, в сравнении с которыми «порочная связь» — теплый весенний ветерок. Счастье, что «глаголом жечь сердца людей», притом в исключительно метафорическом смысле, дано лишь немногим из смертных, а то не только Ритино сердце, но и вся она давно превратилась бы в щепотку пепла. Однако совсем не в метафорическом смысле намеревались эти люди привлечь Риту к уголовной ответственности. И привлекли б, если б единственный сын их не объявил им какой-то жуткий ультиматум. После чего только и отступились. Может — временно.
Понятно, что если бы Ромка вдруг однажды нечаянно или ради прикола обмолвился, назвав Алешечкиных родителей «дедушкой-бабушкой», кого-то из двоих или даже обоих сразу «кондрашка» хватила б. Тем более понятно, что рассчитывать на какое-либо сочувствие с этой стороны Рите с Ромкой не приходилось.
Более того, даже самому Алешечке надеяться на помощь родителей не приходилось, ибо они рассуждали, в общем-то, вполне традиционно: «Чем хуже — тем лучше». И были уже близки к полной, притом окончательной, победе в этой «позиционной» войне за единственного сыночка, потому что, даже ни разу не переступив порог этой квартиры, наверняка в достаточном объеме владели информацией о состоянии здоровья ненавистной…
А тут любой желающий может вставить хоть по отдельности, хоть совокупно все ругательные существительные женского рода вплоть до самых непечатных, и не ошибется, поскольку словарь Алешечкиных предков, особенно матери, был чрезвычайно богат и был не по разу использован весь…
А Ритина пенсия инвалида второй группы — и с этим ничегошеньки нельзя было поделать — целиком уходила на нее саму. Не на наряды и косметику — об этом неприлично даже и говорить, ибо Рита, с тех пор как с Алешечкой стала жить, самой ничтожной тряпички себе купить не посмела — а на нее опять же, на болезнь, которую, самое главное, ни вылечить, ни даже приостановить никакими медикаментами нельзя, но лишь страдания облегчить слегка. Слава богу, хоть основной препарат бесплатно дают, и хватает все же пока денег на не основные, а то б — как ни страшно, как ни противно даже думать — только в петлю. Но, может быть, это все же придется сделать — суметь бы лишь момент правильно определить…
А у Алешечки работа тяжкая — грузчик он на оптовом рынке, платят сравнительно неплохо, но выматывается иногда — жутко глядеть. Ведь — не «качок», не богатырь былинный, его даже призывная военкоматская комиссия из-за плоскостопия забраковала, но не жалуется мальчик, держится геройски…
Господи, до чего же любит его Маргарита, так любит, что даже сравнить не с чем! И до чего ж она виновата перед ним! Уж не говоря об остальных всех…
4.Рита пошла домой вместе с соседкой по подъезду Олеськой. Хотя свой «эксклюзивный парень» у каждой в наличии, разумеется, был, но у Олеськи он с весны обретался в солдатах и писал ей слезоточивые и одновременно грозные письма, чтоб, как в старину говорили, «блюла себя», видать, у них там, «на позициях», иные морально-нравственные стандарты. Риткин же пацан обучался в автодорожном техникуме и планировал потом сразу в институт проскочить, чтобы солдатской баланды не хлебать вообще никогда.
И Ритка пацаном своим чрезвычайно гордилась, всерьез планировала за него замуж — с таким не пропадешь, и монашкой-затворницей сидеть два года не придется, поскольку это очень трудно и мало кто выдерживает, особенно, говорят, если уже попробовала…
— Слышь, Марго, тебе фильма-то эротическая — как? — Наверное, этот вопрос у всех был на языке, но обсуждать невиданное прежде зрелище в толпе и на ходу как-то никто не решился, но едва девчонки с друзьями расстались, так Олеська пяти минут не выдержала.
— Ништяк киношка, жизненная, может, у нас скоро такие тоже снимать начнут. Мой папа говорит, что теперь народ уже нипочем не удержать, настрадался.
— А ты хотела бы — так?
— А ты — со своим Андрюхой?
— Я первая спросила! Не темни…
— Дак было у нас уже, вообще-то… А у вас?
— И у нас было, только совсем не так. Напоил он меня на своих проводах и сам напился, в чулане каком-то завалил, шарился, шарился… А потом мы оба вырубились. Вот и вся любовь, подруга, только не говори никому, смеяться же будут. Ладно?
— Без базара!
— Но ты все-таки тоже колись давай, а то несправедливо получится.
— Ладно. Только не обижайся. Потому что если честно, то я еще девственница. Хоть убей — правда! В общем, мы пока только руками… Но и ты — никому, тоже ведь смеяться будут.
И не выяснилось в этом доверительном ночном разговоре — кому и чего захотелось после просмотра недоступного прежде зрелища. Впрочем, выяснилось оно лишь немногим позже, да, пожалуй, наутро уже, когда невыспавшимися, хотя со второй смены учились, притащились в школу. Где ждала всех, кто пораньше свалил, новость так новость: ночью, когда Ваня Елисеев хотел отвести домой свою Нинон Фетисову, та, едва Фрид к ее ручке приложился, повисла на нем, как дура ненормальная, и давай на всю улицу вопить, что любит только его, Фридриха в смысле, что согласна на все и тому подобное.
Конечно, Иван сперва опупел, потом разозлился, потом оплеуху Нинке влепил, а потом, видя, что она совсем уже никакая, то есть «все ей по барабану», испугался, умолять давай, чуть не на колени становиться.
Чем бы это кончилось, неизвестно, если б трезвый почти Фрид мимо проезжавшей тачке не махнул. И водило моментально — по тормозам. Пали — только их видели. Еще Ванька, придурок ненормальный, за тачкой с километр гнался, пока не выдохся. А выдохся — заревел…
В тот день школьные занятия прогуляли оба. То есть Иван и Нинон. Иван прямо возле школы пьяный шарашился, к прохожим приставал, ему в конце концов какой-то мужик по роже настучал и домой спать отправил. Нинка прожила день неизвестно где и как, но, скорей всего, просто дома в постели провалялась, смакуя пережитое романтическое приключение, притворяясь больной и тем самым вешая лапшу на уши доверчивым родителям.
