И вот тут-то, когда нужно отходить, она спросила у кассирши:
— А еще один компот можно?
Кассирша улыбнулась:
— Конечно, можно. Если есть деньги.
Жизненная нитка помедлила и на миг как бы задумалась, а затем поселила Валю в общежитии института, в комнате с номером 120. Все-таки круглая цифра. Заправлять и командовать в комнате с номером 120 — а жили они по четверо — стала Лариса Чубукова. Она была уже второкурсницей и, значит, имела некоторый опыт. Плюс властный характер. Крупная, крепкая, с чуть грубоватым лицом и толстой поэтичной косой. Такой вот тип студентки.
— Что это ты улыбаешься? — спросила Лариса появившуюся в комнате Валю Чекину.
Та, робея, вместо ответа сказала:
— Меня… Валечкой зовут…
Все остальные так и фыркнули, давясь смехом. Валя заалела, затем опомнилась и поправила себя и с этой минуты только так себя и называла:
— Валя.
Лариса Чубукова отметила поправку, чуть улыбнулась и спросила вторую девушку:
— А ты… Ну-ка представься теперь ты.
— Чечеткина.
— О господи. Да мы все на «ч»?
— Наверное, так и расселяли по комнатам. По алфавиту.
— Аты?
— А я — Цаплина.
— Тоже недалеко ушла.
— Конечно. Ведь «ц» и «ч» рядом, — охотно согласилась симпатичная Цаплина.
Так, вчетвером, девушки и стали жить. И весь первый месяц Лариса Чубукова звала их по фамилиям.
— Я не люблю всяких Машечек, Валечек, Женечек, — говорила она. — Во всяком случае, не с первого дня.
Разумеется, Ларисе было наплевать и на имена, и на фамилии — тут было важно нажать на новеньких, а как и чем нажать — для ее натуры было не так уж существенно. Через месяц Лариса сама удивилась своей причуде. И сама стала называть девушек по именам, а за ней и они все как бы получили разрешение на это.
Но Валя так и осталась для нее — просто Чекина.
— Извини, пожалуйста, Чекина. Что это ты развесила?
— Картинки. А что?
— Что за картинки? — Лариса гладила платье и будто бы даже не смотрела на развешанные над кроватью Вали репродукции. Они были простенькие, огоньковские, то есть вырезанные из вкладок журнала «Огонек». «Девятый вал». «Шоколадница». И всякое другое.
Валя улыбнулась:
— Разве нельзя?
И она заговорила восторженно:
— Девочки!.. Я люблю, чтобы было красиво! Приходишь — и глаз радуется. Да вы посмотрите-ка!
Но девушки смотрели только на Ларису. Молчали. А Лариса так же молча гладила платье.
Валя поникла:
— Но я правда люблю… чтоб все вокруг… было…
— Может быть, ты большая модница? — перебила Лариса.
— Нет, нет…
Ларисе было все равно, откуда атаковать непонравившуся первокурсницу. Пробуя пальцем утюг, Лариса как бы нехотя продолжала:
— Кстати, быть модницей — это совсем неплохо. Нельзя быть неряхой.
— Я не неряха, — сказала Валя тихим голосом.
— А я не уверена… — И Лариса заключила: — Ладно. Посмотрим. С этого понедельника будем считать, что началось твое дежурство.
И не только в это дежурство, но и в другие свои дежурства Валя убирала комнату по нескольку раз на день. Она убирала с особенной тщательностью, чувствуя, что за каждым шагом ее следят. Она ловила каждое слово Ларисы. Она всегда соглашалась с Ларисой и была как бы самой послушной. Но одно не переменилось.
— Висят!.. Ну вы подумайте! — сказала Лариса про картинки, вернувшись на следующий день с лекций.
Прикнопленные репродукции: медведи, сосны, лицо Незнакомки — все продолжало висеть большим цветовым пятном на стене. Лариса не допускала, что Вале не хочется снять их так уж сразу, так уж по-собачьи покорно, и что через неделю Валя их потихоньку снимет, улучив минуту, когда все уйдут и она будет одна. Но прошла неделя и две, а картинки были на прежнем месте.
— Вот она какая цаца, наша Валя!
И Лариса тут же строго спросила своим грудным и красивым голосом Чечеткину:
— У вас ведь на днях комсомольское собрание? Всего вашего курса, да?
— Да, — сказала маленькая Чечеткина, вся затрепетав.
Заканчивалась лекция по химии. Чечеткина шепнула Цаплиной — они сидели рядом:
— Я волнуюсь.
— А я, может быть, вообще не пойду на собрание, — сказала Цаплина.
— Что ты! Меня одну оставишь?
Хорошенькая Цаплина подумала, какую бы назвать причину.
— Я не ела, — сказала она. — Я хочу поесть.
— Ты обманываешь, — догадалась Чечеткина. — Ты не хочешь в это вмешиваться… Ой, десять минут осталось.
Цаплина тоже посмотрела на электрические часы, висевшие в аудитории:
— Собрание начнется сразу же?
— Да. После лекции.
— Ну вот видишь, а я не ела…
— Тише вы! — зашипел паренек с задней скамьи.
Но как раз лектор, заканчивая тему, пошутил, и довольно удачно — все засмеялись. Чечеткина под прикрытием этого общего смеха опять зашептала, шептала и показывала на сидящую впереди Валю:
— А она даже не подозревает…
— Если по-честному, тебе бы ее предупредить надо… Дескать, на собрании я собираюсь выступить, — сказала Цаплина.
— Я бы предупредила, но мне совестно.
— А выступать тебе не совестно?
— Тише. Вот разошлись, балаболки! — прикрикнул парень сзади.
— Скажите пожалуйста — отличник отыскался, — отмахнулась Чечеткина.
А хорошенькая Цаплина тихо, но вполне слышно поставила точку:
— Не связывайся, прошу тебя. Он глуповатый.
Прозвенел звонок. Цаплина сумела-таки выскользнуть потихоньку из аудитории. Оставшуюся в одиночестве Чечеткину била мелкая зябкая дрожь. Студенты складывали тетради и ручки, шумели, но не вставали — будет собрание. Перед самым началом в аудиторию успела забежать на минутку сама Лариса Чубукова.
— Ну как, готова? — подбадривающе спросила она Чечеткину.
— Д-да…
— Не робей… Все получится… Наш второй курс разделался бы с такой девицей запросто.
И Лариса ушла.
Собрание началось. Вопрос о близких праздниках. Затем — вопрос об успеваемости. И наконец, то самое «Разное».
Еле живая, наволновавшаяся, Чечеткина подняла руку, встала и дрожащим голосом заговорила:
— Вот если девушка… Если не сжилась с подругами по общежитию. Если вывешивает на стене всякие картинки — хорошо это или плохо?
— А какие картинки? — раздался любопытствующий голос парня.
— Тише! Тише! — заколотил карандашом по графину председательствующий. И уже в тишине сказал: — Кто хочет выступить?
Никто не понял, о чем речь. И желающих выступить не было. И тогда председательствующий спросил:
— У кого еще есть «разное»?.. Давайте.
— Я предлагаю всем курсом сходить на «Пармскую обитель», — сказала хроменькая студентка из первого ряда.
Вечером Лариса Чубукова спросила:
— Ну как?
— Я выступила… все как надо, — сказала Чечеткина.
— Ну и что?
— Ее, в общем, осудили.
Чечеткина умолчала, что на собрании она даже не назвала фамилию Вали. Она порозовела, перевела дух и сказала:
— Валя тихая…
— Таких и надо держать тихими. И ведь посмотри: не сняла свои картинки!
— Наверное, до нее очень медленно доходит, — робко предположила Чечеткина. И опять покраснела.
Однажды они были в комнате только двое — Лариса заплетала свою красивую косу. Такая минута. На столе тикал огромный будильник.
Отбросив косу за спину, Лариса решительно шагнула к Вале.
— Ты… ты, — у Ларисы неожиданно для нее самой заклокотало в горле, — ты выставлять себя стала, истории всякие рассказывать… «Ах, девочки, Валя Чекина так замечательно рассказывает! Истории прямо как сочиняет!..»
— Какие истории? — спросила Валя.
— Про то, как преподаватель пытался проскочить в кино без билета!
— A-а… Но я своими глазами видела.
— А как ветер уносит листья, да еще красивые листья, осенние, — тоже сама видела?
— Тоже видела.
— Видела, ну и держи при себе — видела!.. А зачем ты все это нам рассказываешь? Ах, девочки, я люблю, чтоб все было красиво, да?.. Зачем это ты миленькой щебетуньей себя выставляешь?
— Тебе жалко?
Лариса Чубукова надвинулась на Валю:
— Запомни, ласточка. В этой комнате один человек, которого все любят. Здесь только одного любят.
— Тебя?
— Да, меня. А ты не знала?
Валя не ответила. Лишь улыбнулась.
— И не строй из себя щебетунью, иначе мы тебя выживем из нашей комнаты. Заставим поменяться — понятно?
Вошли Чечеткина и Цаплина. В руках у них были аккуратные стопки белья — они гладили на общей кухне.
— Ур-ра! А нам удалось погладить без очереди! — И Чечеткина весело закрутилась на месте.
— Что это вы обе такие красные? — спросила Цаплина, внимательно вглядываясь.
