— «С этим…» он бросил с таким презрением, что, не схвати Марийка Юру за руку, он бы врезал «танцору» сходу.
Юра побагровел, шагнул к нему. Когда увидела, не удержать от драки, отвела ярость белорубашника на себя, протянула певуче, спокойным говорком:
— А то с кем?!.. За тебя, что ли, пьяный ублюдок, русской бабе выходить?
Марийка ушла бы из Дворца тут же, но, видела, Юру не стронешь. Коль его острые скулы ходят — жди беды… Собачилась с разъяренным парнем до самого звонка, приглашавшего в кинозал. Дома все же предложила в ДК Горбунова больше не ходить. «Не чепляй лихо», как говорит бабушка.
— Еще разок сходим, Марийка. Поверь моему опыту, братве спускать нельзя. Проявишь слабину, заклюют. Придут домой, дверь подожгут, как было у ленинградских знакомых. А в ДК нам — это уж точно, лучше не показываться! Извини, не в моих это правилах…
Институтские дружки называли Юру «тюремной косточкой», «кресалом» и еще чем-то каменным, один из очкастых кандидатов наук даже окрестил Юру на его дне рождения «русским богатырем с пятым пунктом».
Марийка слушала их, не скрывая иронической улыбки. Ее Юрастик был мягок, сговорчив. Да что там сговорчив — воск! Лепи что хочешь!.. Не спорил, поддакивал почти всем, даже ее маме, которая еще долго была в панике от того, что дочь вышла за парня «из евреев», а им ходу нет нигде… Мать в молодости танцевала в кордебалете Большого театра СССР, а ныне по-прежнему хороводила в «Березке» — почти год приводила домой знаменитые имена, чтоб хоть как-то воздействовать на спятившую дочь.
Марийка сказала мужу об этом, и с тех пор он говорил с ее мамой улыбчиво предупредительно, как с больной.
Но знавала Марийка и совсем другого Юрастика. Были у него какие-то «точки», «краеугольные», как он их величал. Наверное, и эти черные рубашки были «точками». Тут уж не спорь. Вздохнув, согласилась сходить в ихний Дворец и раз, и другой, хотя видела, что и Юре эти походы особенного удовольствия не доставляют. Напряженным становится, неулыбчивым…
Юра, и в самом деле, стал куда как внимательно приглядываться к плотному немолодому оратору в черной гимнастерке с офицерской портупеей, видно, пахану молодцов из «Памяти». Во второй приход, после очередной тирады юдофоба, поинтересовался его фамилией. Тот назвался Васильевым.
— А по паспорту? — резко спросил Юра.
Тот поглядел на тощего и длинного, как сосиска, Юру. Нос широкий, приплюснутый, не боксер ли? Волосья реденькие, остались черные завитки над висками, как у ихнего Михоэлса на портрете. Глаза косоватые, азиатские, а так из ихних, без сомнения. Усмехнулся, процедил, что его «иудейскими вопросиками не испугаешь», потянулся к нагрудному карману, мол, покажу и паспорт, коль ты Фома неверующий…
— … Ну, успокоился — нет?… Где, да где я работаю? — И под одобрительный смешок из публики: — Любознательный какой попался иудей…
Пахан назвался «безработным фотографом», и снова губы трубочкой, мол, еще у кого какие иудейские вопросики?.
У безработного фотографа, определил Юра наметанным глазом, было два телохранителя. Один стоял впереди, чуть сбоку, ощупывая напряженным взглядом толпу. Второй, огромный, пустоглазый, защищал широкие тылы пахана, который с каждым разом захватывал одну и ту же тему все более широко: «… И русского царя они, иудеи, порешили, и Храм Христа Спасителя взорвали….»
Поначалу Юра удивлялся: профессиональные, с налитыми мускулами, телохранители в черной униформе — у «безработного фотографа»?.. А эта его подчеркнутая, напоказ, уверенность в безнаказанности балаганного юдофобства, — откуда она? «Служба», что ли? Лубянка? МВД?..
Все дороги для этого типа расчищены. 74-ая статья УК об укрощении национальной фанаберии мертва. И всегда была мертва. С какими только юдофобами не встречался в Мордовии?! Был даже ворюга не скрывавший своё участие в еврейском погроме. Хвастался: «Хорошо пошарил у жидков». Хоть один сидел за юдофобию?! Ни-ни! «У нас этого нет!..»
Похоже, наша юстиция из советского болота так и не выползла. И даже попыток не делают, сволочи!»
Следующий поход в «кино» укрепил уверенность Юры: пахан Васильев — на государевой службе. Точно!.. Правда, харя у него простоватая. Из вечных старшин мужичина. Или из прапорщиков.
Открытие это встревожило Юру всерьез. Вышли из горбуновского Дворца. Март на дворе. Потеплело, вроде бы. А холод собачий. Ветрюган ледяной. Несет по мостовой бумаги, мусор. Гремит где-то бидон, перекатывается. Огляделся, поежился, — не то от своих дум, не то от зимнего ветрюгана. Марийка даже дернула его за рукав отцовской кожанки: — Ты что, Юрастик?
— Похоже, ОНИ что-то затевают, — ответил. Ему даже казалось, он встречался с «паханом» в коридорах Лубянки, когда его, арестованного, вели из внутренней тюрьмы к следователям.
Марийка настояла, в Дом культуры, к «бесноватым», больше ни ногой! Юра, в конце концов, согласился. Стал забывать о своих страхах.
И вдруг началось в Москве нечто давно неслыханное. На стенах домов появились листовки — предупреждения о предстоящих еврейских погромах. Иногда рядом с «застращивающим» текстом чуть измененная по форме свастика. Датой первого погрома обозначили 5-е мая 1990 года. Однако 5-го «незримые силы» передумали — перенесли его на сентябрь.
Юре — диссиденту на всю жизнь запомнилась ретивость, с которой власти кидались уничтожать их листовки о бессудной расправе над людьми и вообще все тексты, не утвержденные Главлитом. Авторов листовок отлавливали и сажали. Тексты о датах еврейских погромов не вызывали в милиции и КГБ СССР даже шевеления. Видимо, они были вполне утвержденными…
Кто их автор? Кто этот Крысолов из Гамельна, который своей дудочкой сеет страх? Горбачев? Александр Яковлев, «отец перестройки», как его величают? Ныне это главная власть в стране. Что и в какую сторону «перестраивают»?
Ответ пришел скоро, в то же самое мучительно-долгое и жаркое лето 90 — го. Громыхнула жестяная крышка на дверной прорези, упали на пол очередные «Московские новости». В газете интервью Александра Яковлева.
Спросил журналист Яковлева: «Почему у нас не возбуждаются уголовные дела по статье о пропаганде национальной розни?»
И вот ответ:
«Я тоже задавал этот вопрос, и не один раз, в том числе генеральному прокурору. Но, видимо, и генеральный прокурор не решается возбуждать эти дела. Существует какое-то («Какое-то», — Юра усмехнулся) мощное давление, из-за которого невозможно применить закон. Может быть, потому, что везде есть люди, которые говорят о себе: «Я интернационалист, вот только евреев надо бить…»
Юра старательно выписал в свою книжечку дату. «М. Н. Номер 28, от 15 июля 1990 года».
— На случай, если доживем до Нюрнберга, — сказал, усмехнувшись, Марийке.
Никаких тайн больше не было. Раз генеральный прокурор, во всем подчиненный Горбачу, спеленут, рукой шевельнуть не может или… в заговоре, значит за вакханалией российских фашистов стоит сам Крючков, председатель КГБ СССР. Не тот ли самый гебешный «крючок», который в свое время удостоил арестованного Юрия Аксельрода личного допроса? Не добился от Аксельрода имен «соучастников» и передал его хмырю в капитанских погонах, который кричал, что они покончат с аксельродами…
Юра позвонил знакомому газетчику. Узнал от него, что на все запросы и населения, и столичных газет КГБ СССР отвечает, что у них «по этому поводу нет никаких сведений».
Соседи по туполевскому дому, евреи из конструкторских отделов, панически боялись за детей. Их деды, побывавшие, в свое время, в инженерных «шарашках», выскакивали утром из подъезда, застегивая на ходу шубы и кожаные летные регланы — первыми спешили в ОВИРы, узнать, что и как? Навек засекреченные отцы, «прибитые гвоздиками к полу», как они говаривали, выталкивали своих детей и внуков из России, — и морем, и сушей, и воздухом: лубянская дудочка запугивала неостановимо — на одной ноте, режущей ухо.
Юра видел, начинается уж не эмиграция российских евреев, а бегство. Так бывало, рассказывала мать, лишь во время войны, когда отцы-матери хватали своих младенцев в простынку и — дай Бог ноги… Его ошеломили первые успехи Крысолова, — он вытолкал своей дудочкой из России — при полном молчании российской интеллигенции, три-четыре газетных всхлипа не в счет, — более миллиона самых «не нужных» стране людей: врачей, ученых, инженеров-конструкторов, Вытолкал безнаказанно… Окончательные цифры этой «акции Крысолова» он узнал позднее, но уже тогда бросил Марийке озабоченно:
— Любой переворот в России начинается с еврейского погрома… Все, как две капли воды, похоже на первые шаги гитлеровского заговора. Евреи здесь только толпу разъярить. Для розжига…
Он и сам не знал тогда, как был недалек от правды, этот битый, прозорливый тюремный сиделец по кличке «Полтора Жида». Менее года оставалось до августовского переворота 91-го трех горбачевских «силовых министров» маршала Язова, генерала КГБ Крючкова и генерала МВД Пуго, пустившего себе пулю в лоб…
