Я ничего не сказала. Думаю, он ждал от меня каких-то слов - ждал, что я накричу на него, зальюсь слезами. Я понимала, ему нужна драма. А я опустила взгляд. Должна вам сказать, я его разочаровала. И в то же время, я чувствовала - меня пронизывают нити огня, непереносимые, жгучие уколы, что-то вроде… вроде упоения мукой. Я думала, мне следует умереть и смерть моя будет странной, захватывающей. И знаете, я ощущала почти что покой, утешенность, уютность сжиравшего меня внутреннего огня, потому что огонь этот ограждал меня от него, от слов, которые он произносил.
Думаю, я и вправду разочаровала его. Бедняжка ждал от меня чего-то, порицания или прощения… драмы, а я просто сидела, упиваясь своим несчастьем, точно святая - страданием. Как знать? Что можно сказать, когда умирает живой человек? Слишком много безмолвия было тогда в этой кухне. И размеров ее уже не хватало, чтобы его вместить. Безмолвие давило на стены, кроша штукатурку. Не думаю, что Роберт хотел сказать что-то еще, и все же безмолвие его угнетало. Он выпаливал какие-то слова, как делаешь, когда чьи-то руки сжимают тебе горло. Рассказывал подробности. Я молчала. Назвал имя. Тогда-то я и узнала, что это вы.
Вы, похоже, расстроены. Ну а как же. Конечно, Роберт должен был поклясться в вечном молчании. Не удивлюсь, если он проколол вам палец иголкой и заставил расписаться кровью под документом. Тайная любовь! Чего уж лучше? Вы не поняли одного - Роберт был человеком верным. Да, правильно, он взял вас в - вы не против слова любовница? - он изменил мне. Это вас и смущало. Но вы ошибаетесь, если думаете, будто существует два раздельных явления: неверность мне и новая верность - вам. Нет, какие бы чувства он к вам ни питал, неверность мне просто-напросто взбаламутила и даже укрепила его прежнюю верность. Он признался во всем, потому что был верен мне и ничего с этим поделать не мог. Он держался за это. Роберт вам изменил. Я хочу, чтобы вы это знали. Это то, что соединяет нас с вами.
И знаете, что еще он мне сказал? Он сказал, что вы для него ничто. Молчите. Сказал, что вы - только тело, просто тело. Если он намеревался утешить меня, то промахнулся - и самым блестящим образом. И все-таки, мне хочется, чтобы вы знали, что он сказал, сидя вот на самом этом месте. Просто тело. Мужчины бывают временами немного неосмотрительными, вам не кажется? Разумеется, вы можете мне не поверить, если вам будет от этого легче. Или решить, что Роберт лгал. Хороший человек, лгущий, чтобы пощадить чувства своей жены.
Однако, давайте продолжим нашу беседу на задней веранде, ладно? Мне еще столько всего нужно вам рассказать.
Когда мы купили дом, тут все было открыто. Вот между этими столбами я обычно натягивала веревку: помню, как с носков Роберта капало на перила. При жалованье Роберта и том немногом, что получала я, проводя в библиотеке неполный рабочий день, нам приходилось жаться - сушилка стояла последней в ряду вещей, которые мы полагали необходимыми. А застеклить все это нас, в конце концов, заставили комары. Тут вроде бы не очень холодно, как по-вашему? Можно посидеть немного. Присаживайтесь, что же вы? Я так любила посиживать здесь летними вечерами. Выходила с приемником и сидела, положив его на колени динамиком вниз. Летом сюда долетает множество звуков, и все они мне нравились: сплетавшиеся детские голоса, радио в автомобиле - шум его нарастал, а после стихал, - удары баскетбольного мяча о подъездную дорожку, чмокающий такой звук, скворцы в листве - и сверчки, вечные сверчки, и вечные газонокосилки. Я всегда представляла себе вечерние газонокосилки как больших летних насекомых - вроде жуков. Роберт тут подолгу никогда выдержать не мог. Думаю, эти звуки насылали на него беспокойство. Хотя какое-то время просиживал, летом, чтобы составить мне компанию. Временами мы заговаривали о том, что хорошо бы переделать веранду в настоящую комнату - с окнами, отоплением, я воображала, как сижу на ней зимой, в тепле, - но как-то сердце у меня к этому не лежало. Веранда должна быть открытой. Вам не кажется? В этом весь ее смысл - ты находишься одновременно и в доме, и вне его. Для того веранда и существует.
После признания Роберта я вышла сюда. Сидела вот прямо там, где сейчас вы. Кто знает, о чем я думала? Многое трудно бывает вспомнить, даже самое важное в жизни. Знаешь только, что оно произошло. Я села. Мне казалось, что я умерла. И в то же самое время, голова у меня работала отчетливо и живо. И, вам это может показаться странным, но я испытывала - удивление. Роберт убил меня, быстрым уколом в сердце, а я вышла на веранду и слежу за собственным умиранием. Почему я еще не мертва? Вот что меня удивляло. Но, возможно, у мертвых тоже имеются мысли, как у живых. Вы так не думаете? Голова моя, как я уже говорила, работала живо. Я слышала слова Роберта, слова, которым, я знала, предстоит переменить мою жизнь, и уже давала им оценку. Понимаете, в признании его я уловила определенную - определенную гордость, что ли. Он произнес свой монолог, - примирился с собственной совестью, - он исполнил роль достойного мужчины. Исполнил хорошо. Меня едва ли не подмывало встать и поаплодировать. Браво, Роберт! Теперь настал мой черед - сыграть достойную женщину. Все, что от меня требовалось, - простить его.
Не знаю, как долго я здесь просидела. Помню, я вдруг заметила, что уже темно: тихая летняя ночь. В какой-то миг я услышала на кухне шаги Роберта. Они замерли у двери на веранду, и я поняла: он стоит там, в темной кухне, и смотрит на меня вот сквозь это окно. А потом он ушел.
Когда я только познакомилась с Робертом, когда мне было двадцать четыре, а ему тридцать, он часто захаживал в книжный магазин, где я работала. Он носил в то время джинсы, высокие ботинки и фланелевые рубашки. И походил на тощего дровосека. Я думала, он мой одногодок - студент, быть может. Даже тогда он был интересным мужчиной. Преподавателем, ненавидевшим преподавателей, интеллектуалом, высмеивавшим интеллектуалов, евреем, с еврейством никак не связанным, - если не считать пианино. Роберт любил повторять, что все пианисты - евреи. Ему было неуютно в его шкуре. Именно это и привлекало меня в нем сильнее всего.
Я думала о том времени как-то тускло, недоуменно, как будто прочитала о нем в книге, а в какой, уже не припомнить.
А потом припомнила случившееся на одной вечеринке. Какой-то горластый мужчина окликнул Роберта, этак, издали. «Добрый старый Роберт» - рявкнул он и по-дружески расхохотался. И я увидела, как напряглось лицо вяло улыбавшегося Роберта. Позже я спросила его, что, собственно, произошло. «Да дурак он, - ответил Роберт. - Но даже это не дает ему права называть меня добрым». В тот раз я решила, что он просто - ну, знаете, просто ведет себя, как Роберт. А тут вдруг задумалась. Возможно ли, что он вовсе и не был добрым человеком? Конечно, святым я его никогда не считала. Святого я бы не перенесла. Роберт был человеком трудным. Но я же знала его - я его знала. Знала ли?
Вот о чем спрашивала я себя, сидя там, где сидите вы.
Что вы делаете, когда вы не живы и не мертвы, а муж ваш обратился в призрака? Что? Ложитесь в постель. И я отправилась в постель. Я ощущала себя отупевшей от усталости и в то же время лихорадочно возбужденной, такой, точно я вот-вот взорвусь. О том, чтобы спать в одной кровати с Робертом, не могло быть и речи. Но, заглянув в темную комнату и увидев пустую постель, я почувствовала… захотела… ну, то есть, Господи, думать, что Роберт отправился к ней - к этому телу, - к вам, - это уж было слишком. И тогда он налетел на меня - черный ветер. Знаете, что такое черный ветер? Это то, что приходит за первым дуновением. Ветер, который налетает на вас, когда вам кажется, что худшее уже позади, налетает и выметает вас изнутри - дочиста, пока вы не начинаете казаться себе комнатой, из которой вытащили всю мебель. Я поняла, что не допущу, чтобы меня просто отодвинули в сторону. Даже на малую малость. Однако в этот миг я услышала скрип и поняла, что Роберт лег спать на кушетке в своем кабинете. И ощутила благодарность к нему, покинувшему нашу постель, - Роберт всегда был тактичным, чрезвычайно тактичным человеком - и с облегчением погрузилась в подобие дремы.
Так все и продолжалось в следующие несколько недель. Я спала, не засыпая, пробуждалась, не пробуждаясь. У меня немного поднялась температура. Я чувствовала, что… что вся в ушибах, как будто меня избили. Роберт тревожился за меня, однако близко не подходил. Старался показать, что заботится обо мне, но понимает мое желание оставаться одной. Тактичный человек, я же говорила. И вы тоже - тактичная женщина. Я же вижу. Чувствую. Два тактичных человека, источающих адское пламя. Что до Роберта и меня, мы почти не разговаривали, хоть я ему рот и не затыкала. Полагаю, он думал, будто я стремлюсь наказать его. Но я ничего Роберту не делала. Я просто, - как это сказать, - просто слушала. Роберт ушел. Вы понимаете? А место его занял этот - этот мужчина, вежливый чужак, который топотал по дому, желая увериться, что я не… не умру, наверное. Или не покалечусь. В доме ведь можно и покалечиться. Я тогда очень ослабла. Один раз даже свалилась с лестницы. Можете себе представить? Свалиться с лестницы лишь потому, что ты несчастна. Ничего я себе не сломала, но, думаю, его напугала, этого мужчину, вечно торчавшего здесь, притворяясь моим покойным мужем.
