Дмитрий Орехов - Будда из Бенареса

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Он любил это озеро в бамбуковой роще. Озерцо было самое обычное. Мелководье заросло красным рисом, а по кромке воды тянулся мелкий кустарник, усеянный желтыми и синими цветами. У берега напротив рассыпались по воде белые кувшинки.

— О, страна Гвоздичного дерева, ты прекрасна! — прошептал старик. — В твоих озерах нет ни тины, ни ряски, но неподвижно стоит чистая вода. Твои белые цветы прекрасны…

Ему почудилось, будто птицы и пчелы понимают его.

— Я люблю твой полдень, когда люди отдыхают от зноя в хижинах с соломенными крышами; я люблю твои ночи, когда луна, выглядывая из-за облаков, целует твое улыбающееся лицо. Но еще больше я люблю тебя сейчас, на рассвете, когда богиня утренней зари, юная Ушас, спешит на свидание со своим суженым, а слоноликий Ганеша с белоснежными бивнями, увитыми побегами жасмина, в упоении пляшет, стирая хоботом звезды с горней тверди, и похлопыванием ушей взметает пыльцу камфары, от которой розовеют небеса!..

Радость переполняла его, брахман чувствовал себя ребенком. Он поднял руки к небу и запел:

— В самую внутренность неба, где свет никогда не гаснет, где струятся вечные воды… Где обитают радость и веселие, дружба и счастье, а всякое доброе желание находит свое исполнение… Туда, в вечное бессмертие, отведи нас, о Сома!

Это был гимн, посвященный Соме. Сома был господином вод и подателем жизни, он же был горным растением, и белым диском Луны, и хмельным напитком — светло-желтым соком, приведенным в брожение и смешанным с молоком священной коровы. Брахман особенно почитал Сому, ведь другие боги не могли обойтись без него и являлись на место жертвоприношения, услышав скрежет давильных камней. Пожалуй, в доме жреца опьяняющая жидкость проходила через сито из овечьих волос несколько чаще, чем требовал обычай, и это вызывало тайные улыбки женщин. Старый брахман замечал эти улыбки, но они не огорчали его. И сейчас, простирая руки к небу, он простирал их навстречу Соме. Он любил Сому, ибо Сома сам был любовью.

Мальчиком слышал Шарипутра рассказ учителя Сомананды о том, как некогда юный Сома, бог священного напитка, пострадал от своей любви. По воле Брахмы Сома стал богом лунного диска и владыкой ночного неба. И полюбил Сома прекрасную Рохини, дочь грозного Дакши, отца богов. Но тот не соглашался отдать ее, требуя, чтобы Сома взял в жены всех его дочерей. А было их у Дакши двадцать семь, и были они богинями созвездий лунного неба. Сома, изнемогая от любви, взял их в жены, но любил только одну Рохини, а остальные жены-созвездья скучали. Тогда разгневанный Дакша наслал на Сому хворь, и молодой бог стал чахнуть ото дня ко дню. Он худел, и все бледней становилось сияние луны, и ночи становились мрачней и мрачней. На земле увядали травы, воды отступали от берегов, и животные стали спадать с тела. На земле начался голод, жертвы оскудели, и боги встревожились. Они явились к Дакше и попросили: «Смилуйся над Сомой! Он так исхудал! Животные чахнут вместе с ним, и растения, и люди, и мы тоже!» — «Я пощажу его, — согласился Дакша, — но отныне вечно он будет худеть в первую половину месяца и снова полнеть в другую».

К Соме вернулись его лучи, и он опять стал озарять землю. С тех пор лунный диск в темную половину месяца убывает, напоминая людям, как некогда страдал Сома, верный своей любви…

Брахман услышал чей-то смех и обернулся. Под гвоздичным деревом стоял темноволосый юноша. Он был без оружия, но осанка и золотистый цвет кожи выдавали в нем кшатрия.

— Прости, что я потревожил тебя, — сказал юноша странным певучим голосом, низким и звучным. — Ты, кажется, сочинял стихи?

Жрец смутился. Этот юноша с грацией молодого оленя наверняка слышал его болтовню о розовой Ушас и слоноликом Ганеше.

— Когда мой отец читал мантры, боги внимали ему, — медленно сказал Шарипутра, вглядываясь в лицо кшатрия и тщетно пытаясь обнаружить в нем знаки пристрастия к охоте или воинским упражнениям. — А я… я даже не научился по-настоящему толковать веды. Не суди меня строго — старые жрецы любят поболтать сами с собой.

Юноша пожал плечами.

— Зачем мне судить тебя? Я слышал, многие брахманы сочиняют стихи. Ведь это прибыльное занятие, верно?

Так оно и было. Правители в долине питали слабость к праздникам жертвоприношений, на которых в огонь проливалось немало масла и молока. Брахман-сочинитель обязан был представить к торжеству новый гимн. Неслучайно священные песни, как древние, так и современные, были довольно раболепными по тону; изобилуя лестью к владыкам Джамбудвипы, они без всяких околичностей выражали надежду на богатую мзду (она состояла в священных коровах), так как понятно, что непростое искусство стихосложения не может оставаться без поощрения. Шарипутра не был исключением. Его гимны весьма ценились, и он получил от магадхского раджи Бимбисары немало коров.

— Скажи, далеко ли река Найранджана? — спросил кшатрий.

— Река Найранджана?

— Да, я иду в Урувеллу.

Старик ладонью отер пот со лба.

— Тебе нужно пересечь джунгли. Ты встретишь озера и ручьи, где обитают наги — змеи, умеющие оборачиваться людьми. Дальше начнутся горы. Там, как я слышал, живут карлики-якши с вывернутыми ступнями и немигающими красными глазами. Река Найранджана берет начало на крутых склонах. Говорят, у ее истока пьет воду корова Камадхену, исполняющая желания…

Увы, эта сказочная риторика не подействовала на кшатрия, напротив, его губы тронула легкая усмешка:

— Значит, Урувелла недалеко?

— Недалеко. Но чтобы достичь ее, нужно взять с собой большой груз удачи.

Некоторое время юноша размышлял, но потом тряхнул головой, отчего его длинные черные волосы закрутились подобно фазаньему хвосту, и улыбнулся.

— В день, когда я родился, у городских стен видели белого слона с приметами счастливой породы, — сказал он. — Слон трижды потерся спиной о ворота.

Шарипутра вздохнул.

— Тогда все в порядке. И все же послушай моего совета: не отправляйся в Урувеллу сейчас. Усталый странник поднимает больше пыли, а я вижу по твоему лицу, что ты долго не спал. В моем доме, — он сделал приглашающий жест в сторону зарослей, — ты сможешь отдохнуть, а с рассветом тронешься в путь.

Кшатрий кивнул и первым двинулся по тропинке среди молодых бамбуков. На мгновение пораженный тем, как изящно и ровно юноша ставит ноги, старик поспешил за ним.

Семи лет от роду Шарипутра был отдан в ученики к обедневшему брахману Сомананде, желчному старику-вдовцу. Целые дни проходили в зубрежке и повторении гимнов Ригведы, а расплатой за невнимательность была порка, после которой под набедренной повязкой невыносимо чесалось, а мухи просто изводили своей назойливостью. При этом Шарипутра, как и другие ученики, должен был вознаграждать Сомананду множеством различных услуг. На их отроческих плечах лежала работа по дому и личный уход за учителем; они разводили огонь в очаге и готовили еду, массировали старика после омовения, подавали ему бетель и воду для полоскания рта. Тогда Шарипутре казалось, что день избавления от этого рабства не наступит никогда, и он жил как будто во сне. И вот однажды ему, уже юноше, обрили голову, оставив лишь маленькую косичку на темени. Вместе с волосами отлетели прочь и прежние обязанности. Шарипутра уступил свою циновку в хижине Сомананды испуганному большеголовому мальчику, которому тоже выпало несчастье родиться в брахманской варне, и вошел хозяином в собственный дом. Вторая часть жизни брахмана, более продолжительная и гораздо более приятная, состояла в обзаведении потомством и служении правителю в сане жреца. На третьей стадии земного пути пожилой жрец проводил много времени в уединении, еще не разрывая связи с людьми, но постепенно готовя себя к подвигу шрамана, обитателя лесов. Четвертая, заключительная ступень отшельника была печальным расчетом с жизнью. Таков был порядок, и Шарипутре он казался разумным.

В самом деле, что будет, если юноши, едва окончив ученье, наденут повязки аскетов? Кто тогда продолжит брахманский род? Кто почтит жертвоприношениями богов, духов и предков? Кто умягчит беседой сердце правителя?

Увы, с тех пор, как в долине стало распространяться учение о сансаре, обычаи нарушались все чаще. В местности Урувелла, о которой спрашивал юноша, подвизались вполне молодые аскеты. Впрочем, до недавнего времени все они были брахманами, и даже не верилось, что философские размышления, медитация, подвиги поста и умерщвления плоти могут увлечь людей из других варн.