– Скажите, Ларри, а что такое архитектурный ордер?
От неожиданности Ларри чуть не выронил карты. Несколько секунд он молчал, глядя на Серхио исподлобья и, очевидно, размышляя, не издевается ли над ним этот кучерявый весельчак и стоит ли отвечать всерь–ез. Он открыл рот:
– Ордер – это определенное сочетание несущих и несомых частей стоечно-балочной конструкции, их структура.
– Браво, – негромко проговорила Саманта. – Коротко и, главное, абсолютно ясно. Серхио, твое любопытство удовлетворено?
– О да. Особенно если учесть, что я ничего не понял.
– Я могу объяснить более доступно, – протянул Ларри немного виновато. Похоже, он тоже ощутил, что поддевать Серхио – все равно что издеваться над беспомощным ребенком.
– Да не стоит, выйдет только хуже – тогда я почувствую себя еще более необразованным олухом… Не пытайтесь сделать доброе дело, Ларри, в данном случае это бесперспективно: по большому счету я настоящий невежда. – Серхио мило улыбнулся, давая понять, что в действительности его мнение о самом себе несколько иное. – И кстати, о глобальном вреде добрых дел. Вы знаете, как Оскар лет двадцать назад ухаживал за одной молоденькой особой и чем все это кончилось?
Периодически Серхио овладевал нестерпимый позыв исторгнуть какую-нибудь ветхозаветную историю, и он, чтобы внести в нее свежую струю и привлечь внимание слушателей, неизменно утверждал, что главным героем этой истории якобы является Оскар. Тот нимало не обижался, снисходительно вы–слушивал байку вместе со всеми и даже оставался доволен. Обычно Саманта решительно протестовала, когда Серхио заводил очередное повествование, но сейчас это было даже кстати – во всяком случае, она, сопровождая его рассказ остроумными репликами и ироническими улыбками, могла бы произвести должное впечатление на вновь прибывшего.
– А ты откуда это знаешь, барашек? – поинтересовалась она, мешая карты. – Ты ведь двадцать лет назад был еще маленьким кудрявеньким ягненком.
– Да он сам мне рассказал! Правда, Оскар?
Оскар смазанно улыбнулся и сделал неопределенное движение плечами, которое можно было истолковать и как «ну рассказал, что ж тут такого?», и как «да пусть Серхио подурачится, что с него возьмешь».
– Так вот, Оскар уже двадцать лет назад был таким же солидным и степенным, как сейчас. Только волос у него было побольше. И вот он начал приударять за одной симпатичной девушкой. И, будучи человеком серьезным и основательным, принялся регулярно посылать своей возлюбленной букеты алых роз, которые заказывал всегда в одном и том же магазине. Однажды девушка сообщает нашему дорогому другу, что завтра у нее день рождения. Ей исполняется двадцать пять лет, по этому поводу намечается семейное торжество, и она приглашает Оскара – возможно, даже в качестве жениха: точно не знаю, а врать не буду. Окрыленный Оскар, подогреваемый любовью, несется в уже знакомый магазин, заказывает букет из двадцати пяти роз и просит наутро доставить это чудо флористики девушке. И прикладывает открытку со словами: «Здесь столько цветов, сколько тебе годов». Или такими: «Розы могут увять, а тебе этих лет не дать»… В общем, что-то в подобном роде – ну, вы меня поняли.
А хозяин магазина, который наварил на оскаров–ских розах уже кругленькую сумму, решил сделать своему постоянному клиенту приятное. «Этот молодой человек настолько выгодный покупатель, что я могу дать ему своеобразную скидку. Положу-ка я в букет на десять цветков больше. И совершенно бесплатно!» – подумал он. Так и сделал. Надеюсь, вы понимаете, что когда разряженный Оскар в галстуке-бабочке и новых ботинках позвонил в дверь к имениннице, его даже не пустили на порог и настоятельно попросили больше не беспокоить… Вот такая грустная история о печальных последствиях добрых дел. Я все рассказал верно, Оскар?
Кивок Оскара мог означать как «приблизительно верно», так и «да я вообще тебя не слушал». Саманта уже открыла рот, собираясь изречь какой-нибудь саркастический комментарий, но в этот момент у Ларри зазвонил мобильник.
– Прошу прощения, – пробормотал Ларри, аккуратно кладя карты на стол рубашкой вверх.
Судя по всему, он ждал этого звонка. Во всяком случае, сразу вытащил из кармана блокнот, толстый простой карандаш и, почти не подавая реплик, а лишь понимающе мыча, принялся торопливо записывать какие-то цифры на свободном листке. Что ж, момент был упущен, и блеснуть остроумием не удалось: возвращаться к анекдоту о розах по прошествии времени было бы попросту глупо. Вскоре внимание Саманты привлек карандаш: на нем что-то было нарисовано, но она не могла разглядеть, что именно. Дождавшись, когда Ларри закончит разговор, Саманта ненавязчиво протянула руку.
– Вы позволите?
Ларри посмотрел на нее, как на улитку, испортившую своим видом и основательным присутствием свежий лист салата, однако немедленно положил карандаш на стол и слегка подтолкнул его по направлению к Саманте. Это воспринялось так, словно он принципиально желает избежать гипотетической возможности соприкосновения пальцев, могущего произойти в момент передачи предмета из рук в руки. Проигнорировав этот взгляд и неприятную осмотрительность, Саманта окинула взглядом карандаш. На нем характерными штрихами были утрированно изображены комические фигурки Дон Кихота и Санчо Пансы.
– Неужели это рисунок Пикассо?
– Совершенно точно. Это сувенирный карандаш, он привезен из Барселоны. Там музей Пикассо.
– Я знала одного человека, – задумчиво произнесла Саманта, – у которого полдома было заставлено сувенирами из разных стран. В том числе из Испании. Он привез изумительную картину: пейзаж с алыми маками. Она просто дышала сухой жарой, песком, горячим ветром, кипарисами… И еще этот человек очень любил гаспаччо…
Последние слова Саманта проговорила уже немного сомнамбулически, не столько сообщая сей факт другим, сколько эхом отвечая собственным, чуть всколыхнувшимся под густым слоем серого пепла воспоминаниям. Но тут же заставила себя встряхнуться и включить угасший было взгляд.
– Вы, Ларри, пробовали гаспаччо?
Он покачал головой:
– Я никогда не был в Испании. Карандаш привезла мне мама в подарок. Она ездила в Барселону на гастроли.
– На гастроли? Она актриса?
– Оперная певица. Дивной красоты сопрано. Но сейчас она уже закончила сценическую деятельность. Только иногда дает мастер-классы… Может, продолжим игру?
– Разумеется. Держите ваш карандаш.
И Саманта сильным щелчком отправила испанский сувенир через весь стол обратно.
Вряд ли Саманта отдавала себе в этом отчет, но перед следующим походом к «Бенджамину» она долго раздумывала, какой цвет помады больше подойдет к ее бирюзовому джемперу. Ни ради умницы Оскара, ни ради симпатяги Серхио она никогда не давала себе труда поразмышлять над этой проблемой. Мужская профессия не могла не наложить отпечаток на характер Саманты: ее нынешняя самодостаточность, жесткость, переходящая временами в агрессивную напористость, и столь редкое для женщин умение моментально ориентироваться в ситуации и принимать безапелляционное решение категорически шли вразрез с подобострастным желанием нравиться. Вытравив из себя «рефлекс самки», Саманта рассуждала очень просто: она такая, какая есть, и подстраиваться ни под кого не намерена. Если она, вся целиком, устраивает потенциального партнера – что ж, отлично. Нет – пусть катится к черту, она не станет ради него терзаться мучительными раздумьями, что бы пооригинальнее надеть и как бы пособлазнительнее выпятить нижнюю губку. Ей и так хватало мужского внимания: выбирали не ее, выбирала она.
Но сейчас в Саманте пробудилось нечто почти забытое, раболепно-женское – пусть она этого и не осознавала, задумчиво крутя в руках несколько тюбиков с помадой. И хотя в течение пронесшихся семи дней она практически не вспоминала остроносого архитектора с леденящим взглядом и не испытывала ни неясного волнения (типичного предчувствия чего-то большего), ни неясной обиды (за его откровенную холодность на грани брезгливости), но сегодня отчего-то ей хотелось реабилитироваться за абсолютно бездарную прош–лую среду и во что бы то ни стало – так или иначе – произвести впечатление на этого заносчивого сноба, хотя бы немного процарапать броню его надменного безучастия. Да, неделю назад он фактически даже не смотрел в ее сторону, но самолюбие Саманты нисколько не было уязвлено – скорее она ощущала электризующий азарт, вовсе не относя его к тому самому неясному волнению.
В эту среду обстановка за зеленым столом была уже куда более вольготной и расслабленной: если поначалу Ларри еще «держал спину прямой», то уже буквально через полчаса в достаточной степени освоился и даже завелся – речь зашла о телевидении, которому Ларри неожиданно для остальных троих вдруг дал резкую отповедь.
– Я не хочу обидеть никого из присутствующих, – заявил он, пальцами правой руки разминая пальцы левой и внимательно следя за карточной колодой, которую Серхио перетасовывал с ловкостью Дэвида Копперфилда, – только ведь основа телевидения, его базис – желание услышать чужое мнение. На этом построена вся тележурналистика, все ток-шоу и тому подобное. Тот, кто внутри телевизора, вещает, те, кто снаружи, внимают. А визуальные образы, разного рода компьютерные штучки – просто обрамление, упаковка. Но мне плевать на чужие мнения, они мне неинтересны. Мне интересно послушать гения, перед которым я пигмей. А внимать всем подряд, несущим с умным видом разную чушь… Меня куда больше интересуют собственные мозги и протекающие в них процессы!
