Первый письменный зачет, который профессор устроил своим студентам, был посвящен предлогам и неправильным глаголам и состоял из тридцати заданий. Почерк у нее был с небольшим наклоном влево, и буквы переходили одна в другую сплошной вязью. Сначала она с удивленным выражением вглядывалась в свой листок, затем без долгих размышлений вставила свои пометки и первой сдала работу. В ее ответах не оказалось ни одной ошибки, и Габриэль Анхелико решил, что ей должно быть скучно сидеть на его уроках. Имя и фамилию она написала печатными буквами в верхнем левом углу листка, в фамилии он снова увидел ту странную букву, которая давала пищу для самых невероятных предположений относительно ее происхождения. Временами он подолгу погружался в странные фантазии, задумавшись над тем, откуда она могла приехать. Может быть, она ирландка, их много встречается. Может быть, русская или француженка. Чем больше он приглядывался к ней, тем лучше запоминал ее силуэт, особенности жестикуляции, когда она говорила с кем-нибудь, широко раскрыв удивленные глаза. И с каждым разом его все больше очаровывала ее длинная шейка, легкая походка и задумчивый взгляд. Очень редко она поглядывала на него в аудитории из-за сидящих впереди голов или в лимонной аллее институтского двора, и в этот миг Габриэль Анхелико точно обмирал и невольно хватался рукой за сердце, чтобы заставить его снова забиться.
Клара Йоргенсен жила в чердачной комнате на вилле возле прекрасного парка. Хозяйкой дома была дородная женщина, которую звали сеньора Йоланда; кроме дома, она была владелицей еще и красного мотороллера и тридцати кошек. Сеньора Йоланда была итальянкой, но замужем за ливанцем, его фамилия почему-то не желала удерживаться в памяти Клары Йоргенсен, все время элегантно от нее ускользая. Муж сеньоры Йоланды редко бывал дома, его работа заключалась в разъездах по нефтеочистительным установкам в Пунто-Фихо, где он следил за их исправной работой. Чтобы занять чем-то время, сеньора Йоланда открыла на первом этаже своего дома маленький ресторанчик, занимавший выходящее на улицу открытое помещение с грязноватым кирпичным полом. Зальчик, обставленный столиками, накрытыми желтыми клетчатыми скатерками, и барной стойкой с высокими бамбуковыми стульями, выглядел довольно уютно. Над баром протянулся козырек черепичного навеса, а по стенам были развешаны плетеные корзинки и выполненная масляными красками картина, изображавшая амазонского индейца. В ресторане работал немногословный официант по имени Марио. Возле барной стойки находилась печка с грилем, и ресторанное меню в основном состояло из приготовленного на гриле мяса и рыбы. Два вентилятора под потолком навевали в помещении прохладу и разгоняли мух.
По утрам запах жарящихся бананов поднимался снизу на чердак к Кларе Йоргенсен через все шестнадцать ничем не зашторенных окон, имевшихся в ее комнате, позволявших заглядывать туда всякому, кому не лень. Это ее не смущало, зато ей нравилось жить на уровне крыш, и вечером она любила посидеть с сигаретой на лестнице перед своей комнатой. Она просыпалась, вдохнув запах влажной маисовой муки, и засыпала под собачьи концерты и стрекотание кузнечиков, а когда надо было открыть окно, то сперва ей приходилось решить, которое из шестнадцати для этого выбрать. Она завтракала и обедала в ресторане вместе с Марио, и сеньора Йоланда с улыбкой смотрела, как эта неразговорчивая парочка сидит за столом друг напротив друга. Из всех студентов, которые перебывали у нее в доме, эта девушка реже всего мелькала у нее перед глазами. Но при всей сдержанности Клары Йоргенсен ее глаза жили своей отдельной жизнью. Вечера она проводила у себя в комнате или сидя в плетеном кресле в саду за чтением; она читала часами напролет сплошь толстенные книги, лицо ее в это время принимало вопросительное выражение. Заканчивалось чтение всегда одинаково: раздавался легкий вздох, уголки ее губ чуть вздрагивали, затем она вставала, поднималась по лестнице в свою чердачную комнатку и гасила свет.
Сеньора Йоланда подозревала, что девушка непривычно чувствует себя среди гор. Впрочем, на родине Клары Йоргенсен гор тоже хватает, и сеньора Йоланда решила, что та соскучилась по морю. В институте девушка, кажется, быстро освоилась. Каждый день она давала хозяйке краткий отчет о том, что было у них утром на уроках, иногда спрашивая у сеньоры Йоланды о значении того или иного слова или выражения. Сначала ее рассказы были посвящены исключительно лекциям по литературе, об Онетти[1] и Кортасаре и маленьких, будничных чудесах, столь часто происходивших в этой части света. Но потом в ее кратких резюме все чаще стала упоминаться грамматика, а также некий профессор Анхелико, у которого, судя по всему, был особенный дар заставлять своих учеников улыбаться. Не будучи знакома с профессором Анхелико и его семьей, сеньора Йоланда была наслышана о том, как очарованы им многие из его студенток. Когда она упомянула об этом при Кларе Йоргенсен, та очень покраснела и сказала, что совершенно не знает профессора, и ни она с ним, ни он с нею никогда не разговаривали, она уверена, что столкнись они с ним на улице, он бы даже не узнал ее в лицо.
Габриэль Анхелико узнал ее издалека, еще не разглядев лица. Узнал сразу, по силуэту, черному на фоне яркого солнечного света, и легкой походке, едва завидев, как она приближается по брусчатой мостовой. Она шла мелкими, быстрыми шажками, крепко прижимая к груди книжки. Ива возле церкви струила развесистые ветки на желтовато-белые скамейки парка, через который она шла, и он понимал, что скоро они разминутся. С нетерпеливым волнением он готовился к встрече, не зная еще, улыбнуться ли издали или дождаться, когда они сойдутся поближе. Он не мог понять, собирается ли она остановиться или ему самому нужно первым с нею заговорить. От всех эти мыслей он запутался и, поравнявшись с нею, окончательно растерялся. Она удивленно вскинула на него взгляд. У нее была привычка ходить, смотря себе под ноги. Он улыбнулся, она тоже. Ему показалось, что эта встреча застала ее врасплох.
— Профессор, — произнесла она легким голосом.
— Сеньорита Клара, — сказал он.
В первый момент она словно бы удивилась, что он помнит, как ее зовут.
— Вы вышли погулять? — задал он идиотский вопрос.
— Нет, — ответила она. — Я сидела тут на скамейке и читала.
Он и сам это знал. Он уже много раз видел ее на скамейках за чтением разных книг.
— Она вам нравится? — спросил он, кивнув на толстые тома у нее в руках.
— Прекрасная книга, — сказала Клара. — Но боюсь, что я не все в ней понимаю.
Он принял серьезный вид, но не успел открыть рот, чтобы начать объяснения.
— Тс-с! — сказала она и прижала палец к губам. — Я еще не дочитала до конца.
Он улыбнулся на это опять и засунул руки в карманы, как всегда, когда не знал, что сказать. Она приготовилась идти.
— Увидимся в понедельник, — только и сказала она, решив, что пора прощаться. — До свидания, профессор.
— До свидания, сеньорита Клара, — сказал он.
Он не посмел обернуться ей вслед из страха, что она сделает то же самое, но и продолжить свой путь тоже не мог. Поэтому он направился к одной из скамеек и сел там, сложив руки на коленях. Так он и сидел, надеясь, что она его не увидит и не догадается, как от встречи с ней все внутри у него запульсировало и заныло.
Габриэль Анхелико не отличался пунктуальностью. Обыкновенно он всюду опаздывал, включая и собственные уроки. Но тут вдруг декан и секретарша обратили внимание, что профессор Анхелико стал являться не просто вовремя, но даже за час или за два часа до начала своих занятий. Заметив это, оба очень удивились, так как ни тот, ни другая не догадывались о том, как он очарован своей студенткой. Каждый вечер, смежив веки, профессор видел перед собой образ Клары Йоргенсен и с этим образом просыпался. Утром он так поспешно убегал из дому, что даже забывал про завтрак. Да и Клару Йоргенсен можно было теперь встретить на институтском дворе в такие часы, когда ей, строго говоря, незачем было там появляться. Каждое утро на проходной она бросала взгляд на карточки, отмечавшие приход на работу преподавателей, проверяя, передвинута ли карточка Габриэля Анхелико слева направо, и если видела, что карточка переставлена, то быстро взглядывала на свое отражение в стеклянной двери книжного киоска, чтобы пригладить на голове выбившуюся прядку. Она никогда не высматривала его перед кафетерием, а проходила, не задерживаясь, прямо в библиотеку, чтобы сдать уже прочитанную книгу. Взамен она всегда брала новую и всегда садилась во дворе на скамейку и начинала проглядывать ее, листая страницы, стараясь при этом не слишком часто посматривать на другую сторону двора.
Габриэль Анхелико обыкновенно сидел с газетой и, казалось, читал. На самом деле он пристальнейшим образом разглядывал ее из-за газеты, но очень следил, чтобы она не поймала его в тот момент, когда он переводит на нее взгляд. Для него это была единственная возможность рассмотреть ее получше, так как в классе он никогда не позволял себе подольше задерживаться взглядом на чьем-нибудь лице. День за днем он, как шпион, издали вел за ней эту любовную слежку, используя единственно доступные для него банальнейшие средства. Он изучал ее, как портретист изучает лицо модели, и уже заранее мог сказать, куда она сейчас переведет взгляд, сколько времени ей требуется, чтобы прочесть одну страницу и как она положит указательный палец на край переплета. Иногда кто-нибудь, проходя мимо нее, оборачивался к ней с улыбкой, обменивался несколькими словами. Больше всего на свете ему хотелось бы хоть на секунду оказаться на их месте, чтобы услышать ее дыхание, но он ни разу не подошел достаточно близко. Временами у него бывало ощущение, что она как бы здесь и в то же время где-то еще, что мысленно она перенеслась далеко за хрупкие пределы той сферы, где они обитали, и сейчас бродит в каких-то краях, о которых он не имеет ни малейшего представления. Ее взору открывался целый мир, отраженный зеркалом ее души со всеми его тончайшими оттенками, во всем многоцветье природных сил он раскрывался перед ней так, словно она была на «ты» со всем, что есть в мироздании.
