Предубеждение
В окрестностях Гросгмайна, куда мы вместе с родителями частенько ездили на выходные в так называемом ландо, которое было сделано еще в прошлом столетии в знаменитой своими экипажами эликсхаузенской мастерской, на лесной дороге мы вдруг увидели человека лет сорока-сорока пяти — а мы, надо сказать, очень быстро ехали под гору, чтобы вовремя добраться до тяжелобольного дяди, который обитал в охотничьем домике, выкупленном нашим дедом в начале века у одного из князей Лихтенштейнских и перестроенном им в философских, как он всегда выражался, целях, — так вот, человек этот, пытаясь нас задержать, стал посреди дороги и был настолько дерзок, что даже схватился за лошадиную упряжь и попробовал остановить ландо, что ему, естественно, сделать не удалось. Незнакомец действительно только в самый последний момент сумел отскочить в сторону и, несколько раз перекувырнувшись, избежать грозившей ему опасности, как мне с трудом удалось разглядеть в быстро наступавших сумерках. По правде говоря, мы решили, что наткнулись на одного из тех субъектов, которые промышляют темными делишками именно здесь, на баварско-австрийской границе, после того как, выражаясь языком юридическим, совершили побег из одного из наших многочисленных мест лишения свободы, — что и поставило нас перед необходимостью не останавливаться. Факт остается фактом: из подобных соображений мы бы без колебаний даже переехали незнакомца, вдруг оказавшегося у нас на пути, лишь бы самим не стать жертвами преступления, чего мы в тот момент опасались. На следующий день один работающий у дяди лесоруб рассказал нам, что в лесу, через который мы ехали прошлым вечером в ландо, было обнаружено изувеченное и замерзшее тело мужчины, который, как вскоре выяснилось, был одним из лучших работников дядюшки и человеком, очень ему преданным. Естественно, мы и словом никому не обмолвились о нашем ночном происшествии и просто передали глубочайшие соболезнования вдове того, кто покинул сей мир столь трагически.
В пресловутом городке Кицбюэль одного француза арестовали только за то, что горничная в гостинице "Двуглавый орел" обвинила его в попытке изнасилования, когда он в полночь заказал себе в номер тройной коньяк, однако сам француз, как писали газеты, в полиции решительно опроверг это обвинение, назвав его подлой и низкой альпийской клеветой. Француз оказался профессором германистики из знаменитой парижской Сорбонны и в кицбюэльском "Двуглавом орле" намеревался восстановить свои силы, потраченные на предпринятый им и занявший свыше двух лет перевод книги Ницше "Так говорил Заратустра". Резкая смена парижского климата на кицбюэльский, что естественно, не пошла французу на пользу, и следствием опрометчивой поездки из Франции в Тироль стал жестокий грипп, почти сразу по приезде в Китцбюэль сваливший его с ног и надолго приковавший к постели. Поскольку в полиции посчитали очевидным, что в тот день французский профессор был не в состоянии совратить горничную, тем более на самом деле причинить ей насилие, его уже через несколько часов освободили из-под ареста, и он вернулся в гостиницу. Горничную же из "Двуглавого орла" сразу с позором уволили, а когда она увидела в газете свою фотографию и подпись "Клеветница из Кицбюэля", то немедленно бросилась в воды Инна. Тело ее до сих пор не обнаружено.
Мыслитель — из тех, о которых говорят, будто они мыслят днем, мыслят ночью и мыслят даже во сне, — приехал однажды в Фёклабрук и, осведомившись на центральной площади о первейшей в городе гостинице, остановился в знаменитом во всех отношениях «Глухаре», где, как говорят, самая лучшая во всей Австрии кухня. «Глухарь» не разочаровал даже такого мыслителя, напротив, кушанья и напитки многократно превзошли его ожидания, и он, не в силах сдержать свой порыв, пригласил хозяина к себе за стол с единственной целью: воздать ему должное. После того как мыслитель впервые в жизни рассыпался в высочайших похвалах, удостоив ими хозяина, ему вдруг пришла в голову мысль: не лучше ли зажить отныне жизнью хозяина гостиницы, а не мыслителя — и внезапно он сделал хозяину «Глухаря» предложение, спросив, не хочет ли тот поменяться с ним местами. Мыслитель еще не договорил, а хозяин «Глухаря» уже с готовностью согласился на обмен. И вот хозяин покинул «Глухарь» и отправился странствовать, как если бы он был мыслителем, а мыслитель остался в «Глухаре», словно был его хозяином. Оба они с той поры, что естественно, оказались ни к чему не пригодны — что хозяин гостиницы, что мыслитель.
Идя в утреннем поезде, мы выглядываем в окно именно в тот момент, когда проезжаем над ущельем, куда пятнадцать лет назад провалился наш школьный класс, с которым мы совершали экскурсию к водопаду, и думаем о том, что нас тогда спасли, а вот все остальные безвозвратно погибли. Учительница, которая вела нас к водопаду, сразу же после вынесения приговора повесилась перед зданием Зальцбургского земельного суда, приговорившего ее к восьми годам тюрьмы. Когда поезд проезжает над ущельем, в криках тех школьников нам слышатся и наши крики.
После многочасового подъема на Гросглокнер два связанных дружбой профессора Гёттингенского университета, остановившиеся на ночлег в местечке Хайлигенблют, добрались до площадки с подзорной трубой, укрепленной наверху глетчера. И хотя оба были скептиками, они, что естественно, не смогли, достигнув места, где стояла подзорная труба, устоять перед неповторимой, как они и предполагали, красотой высокогорья и стали уступать друг другу место перед подзорной трубой, чтобы избежать потом упрека, что кто-то из них, мол, нагло завладел окуляром. Наконец эти двое пришли к согласию, и старший, более образованный и, что естественно, более вежливый, первым посмотрел в окуляр и был потрясен увиденным. Когда же к подзорной трубе подошел его коллега, то, едва заглянув в окуляр, он издал пронзительный крик и, насмерть сраженный, упал на землю. Оставшийся в живых друг профессора, погибшего столь странным образом, естественно, до сих пор пытается понять, что же на самом деле увидел в тот день его коллега, ведь увидеть то же самое он определенно не мог.
Хотя я всегда терпеть не мог зоологические сады, а посетители подобных садов казались мне по-настоящему подозрительными, однажды я все же согласился прогуляться по шёнбруннскому парку и по настоянию моего спутника, профессора теологии, остановился перед клеткой с обезьянами, чтобы понаблюдать за ними, пока профессор давал обезьянам корм, припасенный специально для такого случая. Мой бывший соученик по университету, профессор теологии, тот самый, что уговорил меня пойти с ним в Шёнбрунн, вскоре скормил все свои припасы, и тогда обезьяны вдруг сгребли разбросанный по клетке корм и стали протягивать нам его сквозь решетку. Неожиданное поведение обезьян привело и меня, и профессора теологии в такой ужас, что мы тут же попятились и покинули Шёнбрунн через ближайший выход.
Нам не повезло с погодой, не повезло и с соседями по столу, отвратительными во всех отношениях. Они сделали невыносимым для нас даже самого Ницше. И когда они насмерть разбились на своей машине и даже когда началось их отпевание в церкви Сильс-Марии, мы все еще продолжали их ненавидеть.
Мы находились совсем близко от Аураха, когда, после подъема на вершину Хонгара и пятичасового возвращения по его хребту через Хёлленгебирге в долину, мы заглянули к лесовозчику Хаумеру, о котором уже давно ничего не было слышно. Хаумер не открыл даже на повторный стук, но мы были убеждены, что не ошиблись в своих предположениях и что он дома. Мы уже успели отойти от его дома, когда нам вдруг показалось, будто именно сейчас он нас услышал и собирается открыть, что и заставило нас вернуться. И действительно, нам открыл Хаумер, которого мы знали с самого раннего детства лучше, чем кого бы то ни было, и впустил нас, предложив присесть в так называемой нижней зале. На скамейках в нижней зале мы просидели довольно долго, пока вдруг не поняли, что Хаумер ни слова нам не сказал. Мы пробыли у него более часа, потом попрощались, но он так и не проронил ни звука. Только на следующий день, обсуждая эту встречу с кузеном, я узнал, что четыре года назад Хаумер потерял слух и голос из-за взрыва петарды, которую он взорвал в день свадьбы дочери, а венчалась она с помощником мясника из Нусдорфа. В тот момент я понял, что уже больше четырех лет не навещал Хаумера, не навещал человека, подумалось мне, которому столь многим обязан.
