Талант Ясуси Иноуэ поистине многогранен. Он подлинный мастер короткого рассказа, тонкий знаток человеческой души, особенно женской. Об этом свидетельствует и публикуемая в нашем сборнике новелла «Охотничье ружье». Ясуси Иноуэ — прекрасный стилист. Его произведения — это язык образности, в котором выражаются метод и форма мышления. Мы видим, как из-под иероглифических знаков возникает картинность — живая, полная чувств, дыхания. Рождается оригинальная языковая ткань, свидетельствующая о творческом развитии выразительных средств. Ибо когда язык перестает обогащаться, он умирает.
Писатель как бы говорит нам: хотя это может показаться слишком самонадеянным, но у него такое ощущение, что если во фразе окажется пусть одно неверное или неточное слово, то нарушится гармония создаваемого мира, ибо ярок мир его наблюдений и идет он к душе человека, чтобы мерить им и себя, и время. Художественное произведение выражает прекрасное в жизни и делает его достоянием читателя. В этом объяснение, почему писатель обращается к миру чувств, к сердцу человека, таящему в себе от природы неиссякаемый источник прекрасного, хотя жизнь нередко оставляет тяжелые следы в человеческой душе. Целостность образа мира… И человека в космосе всечеловеческой истории. Возникает вопрос: не является ли создание художественного произведения скорее процессом поиска? И если это так, то в истинно художественном произведении надо видеть не фиксацию какой-то идеи, а процесс ее постижения, приближения к истине. Разумеется, если речь идет о процессе ее художественного постижения. Именно в процессе постижения возникает та пленительная, невесомая, почти неощутимая внутренняя художественная правда образа, которую создает искусство слова. От каких чар рождается ее обаяние? От концепции? Только ли? А не завораживает ли здесь и способ, метод художественного познания? Ограниченный объем нашего сборника не позволяет более широко ознакомить советского читателя с литературным творчеством Ясуси Иноуэ. Мы остановили свой выбор лишь на трех новеллах, дающих представление о стиле автора и темах в малом жанре.
В этом кратком предисловии нет возможности подробно рассмотреть достоинства и недостатки публикуемых новелл: представляем их на суд читателя без комментариев. Отметим лишь, если «Охотничье ружье» написано в грустно-лирическом стиле — кстати, это подчеркивается и характером изложения в форме личных писем, — то «Бой быков» дает как бы в миниатюре реальную социальную картину послевоенного японского общества, во многом предвосхищающую положение в нынешней Японии. В третьей новелле, «Азалии в Хира», нарисован портрет ученого-эгоиста, одержимого манией величия, возненавидевшего весь свет, в том числе свою семью, за то, что никто не признает его заслуг, не понимает ценности его исследований…
Подлинное искусство слова, проникнутое общечеловеческой мыслью, свободно от национальных ограничений. Это, однако, вовсе не значит, что оно лишено таких измерений, как время и место его возникновения, своеобразие века и родного очага, оригинальность и самобытность. Именно благодаря всему этому, видимо, истинные творения искусства выходят за пределы национального своего происхождения, и становятся фактом художественного творчества человечества, и выполняют миссию не только отображения, но активного утверждения наиболее прогрессивных и жизненных идей времени художественными средствами.
Ясуси Иноуэ родился в 1907 году на острове Хоккайдо. Отец его был военным врачом и хотел, чтобы сын продолжил дело его жизни. Но будущий писатель поступил в Киотоский университет на философское отделение, чтобы заняться изучением эстетики. В годы студенчества Иноуэ увлекается поэзией, а на последнем курсе пишет пьесу «Луна в эпоху Мэйдзи». По окончании университета Иноуэ некоторое время работал журналистом в газете «Осака майнити», часто разъезжал, общался с различными людьми. Работа в газете многому научила Иноуэ, но полного удовлетворения не принесла, и в сорок лет он серьезно занялся литературной деятельностью. Первая его новелла, «Охотничье ружье», была опубликована в 1949 году и сразу же привлекла внимание литературных кругов Японии. За вторую новеллу, «Бой быков», Иноуэ был удостоен литературной премии Акутагава. С тех пор им было написано много романов и около трехсот рассказов, не считая многочисленных очерков и эссе. Появилось немало монографий, анализирующих творчество Иноуэ. Различные издательства Японии опубликовали и продолжают публиковать собрания его сочинений. Издательство «Синтёся» завершает теперь выпуск его сочинений в 32-х томах. В 1976 году у себя на родине Ясуси Иноуэ был награжден орденом «За заслуги в области культуры».
На склоне лет человек все более задумывается над своим существованием, мысленно пытается взвесить достигнутое и упущенное. Стремится осознать, что сможет он еще сделать в оставшийся ему срок. И оттого особенно дорожит он временем, которое все ощутимее сужается. И счет ведется им уже не только годам и месяцам, но дням, часам, минутам.
Примечательны в этой связи слова, написанные Ясуси Иноуэ в 1974 году в газете «Майнити»: «Трудно сказать, сколь долго еще мне суждено мчаться по этой жизни, но и в тот момент, когда придется передавать эстафету следующему бегуну, мне хотелось бы оставаться человеком, утверждающим жизнь». В этом высказывании писателя нашла свое ясное выражение позиция человека и художника.
Пожелаем Ясуси Иноуэ еще долгие годы нести свою литературную эстафету, таинствами своего искусства открывая читателям в странах Востока и Запада новые континенты и горизонты, пробуждая в них желание постичь неизведанное и во внутреннем мире человека, и в извечном его окружении.
Н. Т. Федоренко
В последнем номере «Друга охотника» — тонкого журнала, издаваемого Японским охотничьим клубом, напечатано мое стихотворение «Охотничье ружье».
Чтобы никто не подумал, будто я питаю какой-то интерес к охоте, сразу оговорюсь: воспитывала меня матушка, не выносившая и простого разговора об убийстве, а потому я ни разу в жизни не держал в руках даже духового ружья.
Дело в том, что редактором журнала «Друг охотника» стал мой старый школьный товарищ. Хотя переписка наша давно прервалась, он знал, что я не оставил поэзию, которой увлекся в юности, когда мы выпускали любительский литературный журнал. Вот он и предложил мне — то ли под влиянием момента, то ли желая хоть как-то искупить долгое свое молчание — написать для его журнала стихотворение на охотничью тему.
Будь все по-прежнему, я бы наотрез отказался: и журнал специальный, с которым я никак не связан, и тема охоты совершенно мне чужда. Но как ни странно, меня именно в ту пору вдруг заинтересовала взаимосвязь между охотничьим ружьем и человеческим одиночеством, и, охваченный поэтическим вдохновением, я как раз собирался написать об этом. И я согласился на предложение редактора, сочтя «Друга охотника» журналом, на редкость соответствующим моим намерениям. В конце ноября, когда ощутимей становятся ночные холода, я сел за стол и где-то после полуночи закончил стихотворение, а на другой день послал его в редакцию «Друга охотника».
Так появилось на свет стихотворение в прозе «Охотничье ружье», которое я позволю себе привести здесь, ибо оно имеет определенное отношение к дальнейшему повествованию:
Человек с большой матросской трубкой в зубах медленно поднимался по узкой тропинке, извивавшейся среди кустов на горе Амаги. Его сапоги оставляли следы на покрытой инеем земле. Впереди бежал сеттер. Темно-коричневую куртку охотника перетягивал патронташ на двадцать пять патронов. За плечом была двустволка марки «Черчилль». Что побудило его столь невозмутимо взять с собой это ослепительно сверкающее стальными стволами ружье, которое отнимает жизнь у всего живого? Я глядел вслед рослому охотнику, и мне вдруг неудержимо захотелось последовать за ним.
С той поры, в привокзальной ли сутолоке большого города или посреди праздной толпы, меня нередко пронзало желание брести куда-то в одиночестве, как этот охотник: медленно, спокойно, равнодушно… В такие минуты перед глазами почему-то всплывал не тот пронизанный холодом ранней зимы пейзаж горы Амаги, а унылое белое русло пересохшей реки. И сверкающее полированными стволами ружье, которое, казалось, тяжким грузом придавило к земле тело и душу одинокого пожилого охотника, вызывало странное ощущение смертоносной красоты, какое никогда не возникает, если ружье нацелено на живое существо.
Получив от своего друга номер журнала с моим стихотворением и полистав его, я впервые понял, что поступил крайне легкомысленно: хотя название «Охотничье ружье» было вполне подходящим, само стихотворение не имело ничего общего с характером журнала и не вязалось с пестревшими на его страницах словами вроде «правила охоты», «спортивная сноровка», «полезное увлечение». Страница, которую оно занимало в одиночестве, напоминала своего рода крепость, некую отгороженную от всего остального, совершенно особую зону. В своем стихотворении я раскрыл суть того, что называется охотничьим ружьем, как я его воспринял своей поэтической интуицией, — по крайней мере, стремился ее раскрыть, если сказанное выше звучит чересчур самоуверенно. Я говорил себе, что надо быть гордым и не унижать себя излишней скромностью. Безусловно, никакой проблемы не возникло бы, будь стихотворение опубликовано в ином журнале, но в органе Японского охотничьего клуба, призванного пропагандировать охоту как самое здоровое и благородное увлечение, моя точка зрения на охотничье ружье выглядела одиозно, если не еретически. Я догадывался о смущении, в которое повергла моего друга рукопись стихотворения, когда он впервые ее прочитал. Я представил себе, какие он, по-видимому, испытал колебания, прежде чем решился его публиковать, и его трогательная, поистине товарищеская заботливость отдалась в моем сердце укором. У меня мелькнула мысль: ведь кто-нибудь из членов клуба может возмутиться, что журнал поместил на своих страницах подобное стихотворение. Но мои страхи оказались напрасными, ни единого возмущенного письма я не получил. К счастью или к несчастью, охотники обошли мое произведение полным молчанием. А если выразиться точнее, его, наверное, просто никто не прочел. Но однажды, спустя месяца два, когда история со стихотворением улетучилась уже из моей памяти, я получил письмо от некоего Дзёсукэ Мисуги.
