И ушла бы в столовую перепрятывать серебряные ложечки. Потому что, когда в семнадцатом дед явился с красным флагом и товарищем Фридой обсудить секретный план мировой революции в Лиховом переулке, серебряные ложечки-то и пропали. Вот у бабушки и сформировалась отчетливая связь появления в доме красного флага и блядей с пропажей серебряных ложечек. Ну и с революцией. Потому что что же это за революция, если бляди не тырят серебряные ложечки?
Так что во время Карибского кризиса я – ни-ни… Да и нельзя было пятнать светлое имя «Венсеремос, патриа о муэрте», «Янки, гоу хоум» пятнами на простыне. Западло просто! Беспринципно! За это и из комсомола могут на… отгадайте куда.
Так что, если в мире что! То приходится терпеть…
Тогда, давным-давно, я тоже терпел. Потому что летом влюбился в чувиху с третьего курса географического МГУ, вылитую Дани Робен. Я ее так и звал. А настоящее имя забыл. Да и зачем оно мне, если по имени я ее никогда не называл? Если она – Дани. Я ее на крымской практике закадрил. Мы, цветметовцы, жили внизу в поселке, а у эмгэушников палаточный лагерь находился повыше. Палатки были основательные. На деревянных полах. В них – человеческие койки, большая часть которых обычно пустовала. Потому что кто ж спит в палатке в бесконечно лирическую, звездно-темную крымскую ночь?
…В эту темную ночь тра-та-та мою дочь.
Поломали кровать, продолжали тра-та-та.
А меня, старика, привязали к столбу
и всю темную ночь били… по лбу…
Ну почему?!. Когда о чем-то тонком и лирическом… Всякая похабщина! Ну не… твою мать!
Так вот, этих географинь было числом около сорока. А географов – шесть штук. А у нас сорок геологов и шесть геологинь. Но мы своих ни-ни. Чревато. Комсомольское собрание. Исключение из комсомола и сразу – из института. И сразу – в армию. А должен вам сказать, что Советскую армию не любили почти так же, как и Российскую. Какая связь, спросите вы, между пистоном и армией? А такая. В те года мои далекие, в те года вешние каждый внегосударственный пистон был делом общественным. А чем еще прикажете заниматься комсомолу, помимо повышения успеваемости и каких-нибудь протестов? Борьбой со стилягами покончили, потому как все уже были стилягами. С рок-н-роллом пытались было, но когда по телевизору на фигурном катании показали танец «Модерн», осталась только борьба с левыми пистонами. Левый пистон был погуще будущего самиздата.
Вот мы своих и не трогали. И географы – географинь по таким же соображениям. А юным людям в бесконечно лирическую звездно-темную крымскую ночь… В эту темную ночь за… Тьфу ты, вышибить бы мне эту хрень из головы вместе с мозгами. Так вот, в такую-то ночь все и произошло. Меня только что отмудохали все шестеро географов. За то, что я развязал узлы у их палатки и, спрятавшись за сливой, наблюдал, как они там копошатся. Это очень смешно. Я хохотал до слез. И из-за слез не заметил, как они выбрались. А вот они-то меня по хохоту и нашли. Ох, как нашли!.. Звери! А с юмором у них хреново.
И вот, когда я постанывал, лежа в крапиве, Дани Робен по стону меня и нашла. И пожалела. Она в первый раз вот так вот к мужчине прикоснулась. Не на танцах там, ни где еще. А когда ему больно. А она женщина. У нее жалость. Не то чтобы сразу ко мне… А вообще… жалость… Ну чего тут непонятного… Женщина она… А уж потом ко мне… И как-то все незаметно… Полагаю, что я на какое-то время умер. Но как-то очень хорошо умер. Как будто родился. А потом – каждую ночь. Бесконечно лирическую, звездно-темную ночь… Ну?.. «В эту…» Слава богу, проскочило…
А потом практика закончилась…
Ветру пожалуйся, солнцу пожалуйся,
шпалы за поездом пересчитай.
Только, пожалуйста, только, пожалуйста,
Дани, прошу тебя, не уезжай!..
Уехала. Телефончик, правда, оставила. Но подходить к нему не подходила. То нет ее, то уехала, то спит, то болеет… А тут я с Инкой познакомился, ну и… А телефончик-то вот он, в самом начале страницы на букву «Д». Тогда книжечка вместе с жизнью только начиналась. Это сейчас на букву «Д»… сто двадцать четыре фамилии, и половина обведены. Звонить туда уже не надо. А половину фамилиий я вообще не могу идентифицировать с конкретными людьми. Так, плавает в воздухе абсолютно свободная фамилия со свободным именем – и никому не принадлежит. И я могу представить на ее месте любого человека. Например, Дани Робен. И вспомнить бесконечно лирические звездно-темные ночи Крыма. И вспомнить их я хочу до жути, до боли, до ста двадцати в минуту…
– Доброй ночи. Прошу прощения за поздний звонок. Бывает так… ну, вы понимаете… Нет, не понимаете?.. Дани Робен, будьте любезны… Вот, а говорите, не понимаете… Ну, зачем плакать?.. Видишь, как хорошо… Пятьдесят лет прошло, а мы живы… Да, дети большие… Жена?.. Была… (Правда.) Сейчас нет… (Вру и не вру. Посмотрите вокруг меня: никакой жены нет. На даче.) И не будет… (А кому быть, когда есть?) А твой? Умер?.. Дочка с внуками в Канаде?.. Как же ты одна?.. Герасим рядом?.. Кот… А у меня канарейка… Джим… Блю, блю, блю канари… А сейчас ты чем занимаешься? Спишь?.. Как можно спать в эту бесконечно лирическую звездно-темную ночь?.. Иди ко мне… Только телефонную трубку не отпускай. Прижми ее к уху, дыши в нее, Дани… Ты чувствуешь, как твое дыхание сливается с моим? Извини, я в буфете под стипендию сто пятьдесят перцовочки принял…
Крепче сжимаю трубку, крепче прижимаю ее к уху и чувствую, как она тает в моей руке, как вместо пластика сжимаю чуть влажную руку с тонкими костями, а вторая рука зачем-то обводит ее глаза, проводит по носу со впадинкой на переносице, обводит губы, которые пытаются поймать пальцы, но им это не удается. Тогда они целуют мою ладонь. Дани, Дани, Дани… Ее голова начинает мотаться из стороны в сторону. Ее губы, еще секунду назад расслабленные, вдруг напрягаются, вздуваются, вибрируют… И вот я весь целиком в этих губах. Ну, не совсем целиком. Вскрик. Теперь целиком. А дальше все опять исчезло. Как пятьдесят лет назад…
– И куда ты потом пропала? Я тебе звонил, звонил, а ты все не подходила, не подходила… Что??? Боялась, что я буду тебя презирать…
Господи, боже ты мой, целомудренные пятидесятые! (Где-то я уже писал об этом.) Подумать только, всего через шесть, нет, семь лет на гастролях в Омске я после первого же концерта трахнул одну чувиху из квартета «Свежесть», а утром она, вместо утреннего поцелуя, сказала, что три раза – не повод для фамильярности. А тогда, в пятьдесят седьмом, – позор, позор, позор…
Соблазнитель должен презирать соблазненную! Вот ужас! Да я и сам не знаю, как к этому относиться.
– А чем дочка занимается в Канаде?
(Дальше, господа читатели, я не буду своими словами передавать ее слова, изображая правду жизни. Сделаем вид, что вы слышите и ее, и меня. А то я уже сам перестал понимать, кто что говорит: «Родной, мой, хороший…», «Как был сукиным сыном, так и остался…», «Милая, все эти годы я думал только о тебе…»)
– Мужчина, вы кто такой?
– Миша.
– Какой Миша? Из «Бирюсы»? С Тверской? Из сто семнадцатого отделения? Сергей Охвостьич, презервативчик поаккуратнее.
– Я не Сергей Охвостьич, я Миша с геофака. У меня нет презервативчика.
– Ну, наглец, какого… ты к девушке лезешь? Если у тебя на презерватив нету. Иди на Разуваевскую, там малолетки из интерната так дают. На спор, кому первой целку сломают.
– Дани, Дани, Дани, какие малолетки! Это же я, Мишка. Дани, это ты?
– Была Дани, да вся вышла…
– Куда вышла?
– Да откуда я знаю. Сергей Охвостьич, вы презервативчик-то на член надевайте. От вибратора триппер не подхватишь. Вот так… О-о-о-о-о-о-о!.. Вышла, парень, твоя Дани из комнаты. Чего ты ей такого наговорил? А-а-а-а-а-а!.. Плачет, как будто своего первого вспомнила… Ну и аппарат у вас, Сергей Охвостьич! У-у-у-у-у-у-у!.. Ах, это не вы, а вибратор. Теперь понятно. А то я никак не могла понять, что ж такое: и там занято, и между зубами что-то застряло… Э-э-э-э-э-э!..
Вот тебе и любовь, вот тебе и бесконечно лирическая звездно-темная крымская ночь… Это что ж, я девушку на панель отправил? Впрочем, какую девушку… Ей же сейчас тоже под семьдесят… Это ж на какого любителя надо попасть… Хотя сейчас винтаж в моде… Да нет, не может быть… Черт знает, что творится…
– Девушка!..
– Подожди, мужик, я сейчас оргазм отработаю… Товарищ сержант!.. Есаул!.. Есаул!.. Комбат!.. Батяня комбат!.. Настоящий полковник!.. За нами – П-у-у-у-ути-и-и-ин!.. Все… Денежку, Сергей Охвостьич, на тумбочку положите. На девственность накиньте… Ах ты, совсем забыла… Вы же мне ее и восстанавливали. Так что мы в расчете… Всего хорошего, Сергей Охвостьич. Так чего тебе, мужик? Чего молчишь?.. Мужик, ты чего замолк?..
А замолк я, удивляясь причудливой бессмысленности бытия. Нет, не с Дани, с этим я еще буду разбираться. А с этой неведомой мне проституткой. В клиентах у нее был некий Сергей Охвостьич с потерей ориентации между собственным членом и вибратором. Хотя их, как я понял, трудно было спутать. Не может нормальный вибратор в зубах застрять. Ну да ладно. Как потом выяснилось, он этой проститутке восстанавливал девственность. За что она и расплатилась с ним этой самой девственностью. Формулируем. Восстановление девственности с последующей расплатой этой девственностью за ее восстановление. Смысл бизнес-проекта? У проститутки нет девственности, у Сергея Охвостьича – башлей. А впрочем, не моя это забота. Разбираться в русском бизнесе: бессмысленном и беспощадном.