Все на месте, казалось бы. Не зная зачем, она звонит устроителям. Чего уж там? — страшно, страшно ей.
— О, — устроители рады, — как раз собирались на вас выходить. Валторнист совершенно оправился. Посмотрите с ним текст, пожалуйста, уделите ему часок.
— Нет, — она едва сдерживается, чтобы не плакать. — Невозможно, нельзя!
Она знает, она сама выбрала, но меньше всего ей хочется играть именно эту музыку. Что-то она произносит, противореча себе: про то, что дома дела, что разболелось плечо. Зачем они говорят про контрактные обязательства? Ни один номер не отменялся из-за нее, никогда, правда ведь? Она просит их вызвать водителя, пусть дадут ей уехать тихо, придумают что-нибудь.
И только по дороге в аэропорт чуть-чуть успокаивается. «Одной любви музыка уступает», вертится в голове. Кто, кому тут и что уступил?
В самолете она сядет у окна: деревьев, конечно, не видно, зато неба — хоть отбавляй. Вернется домой — Бог знает, как страна ее будет к тому времени называться. Мы, впрочем, говорили уже о стране.
Спустя день или два войдет в класс, посмотрит на ученицу, скажет:
— Ну, что ты стоишь? Играй.
июнь 2013 г.Повесть
Куда повезти девушку, если денег нет? — конечно, на океан.
Подбирали камушки, швыряли их в воду. У Алеши они отскакивали, прыгали по воде, а Шурочка, как ни старалась, не могла повторить его фокус, у нее камушки тонули сразу. Она досадовала — разумеется, не всерьез.
Обоим по двадцать четыре, оба впервые в Америке, вообще в первый раз выехали из страны: год — восемьдесят девятый, выездные визы, меняют по шестьсот с чем-то долларов. Алеша и Шурочка живут в Москве и к тому, что творится у них на родине, относятся одинаково.
Шурочка — юный генетик, хорошая школа, биологический класс, потом биофак, у Алеши — скромнее. Школа тоже очень хорошая, но потом — «Керосинка», нефтегазовый институт: полукровок даже с русским именем и фамилией в начале восьмидесятых не брали на мехмат МГУ.
У Шурочки ровно-приподнятое настроение, по большей части она улыбается. Алеша, напротив, имеет плаксивый вид, бровки домиком. Ничего, ей он кажется трогательным.
Познакомились не где-нибудь — в Гарварде, возле библиотеки, позавчера. А сегодня он берет у приятеля машину и привозит Шурочку на Кейп-Код: Тресковым мысом называют его только редкие чудаки вроде Алешиного отца. Откуда тому, однако, знать про Кейп-Код? — в «Брокгаузе и Ефроне» про него не написано.
Ситуация ясная: вчерашние дети, культурные, симпатичные, встречаются за границей, в прекрасной стране. Она — генетик, у него — гены, по материнской линии Алеша родственник известного композитора. У Шурочки большая семья, с живыми родителями, с дядями-тетями, да и здесь она — в более выигрышной ситуации (какой-то маленький к ней интерес в Гарварде, приняли тезисы на конференцию), Алеша — к другу приехал в гости. Таких путешественников, как он, называют здесь пылесосами.
Алеша вожделеет Шурочку, он увлечен, она про себя еще ничего не решила. У Шурочки, кстати, чуть больше опыта: она короткое время за однокурсником замужем побыла. У Алеши тоже, естественно, какой-то любовный опыт имеется. Но эта история — не о любви.
Так они и стоят у воды, пока Шурочка не придумывает развлечение: давать необычным камням имена лермонтовских героев.
Черная, длинная, тонкая — Бэла, вычурный, пестрый — Грушницкий, парочка светлых полупрозрачных камушков — княжна Мери с мамашей, с княгиней, как там ее?
— А это что за булыжник? — спрашивает она.
— Осетин-извозчик.
Шурочке он тоже со школы помнится. Пример использования дефиса.
Максим Максимыч — круглый, немножко рябой. По его поводу споров не было. Вытащили из воды безымянную русалочку из Тамани — для каждого, кого вспомнили, подобрали камушек: для Вернера, и для Веры, и для поручика Вулича, только для Печорина ничего подходящего не нашлось. В самом деле: какой он, Печорин? Много камней полетело в воду, так и не остановились ни на одном.
Была ли Шурочка влюблена в Печорина? — Конечно, лет в тринадцать — четырнадцать. — Вот еще, нашел к кому ревновать.
Общественные куски берега сменяются частными территориями, усыпанными такой же галькой вперемешку с песком, — почти безлюдно, но все же встречается кое-кто: симпатичные люди, с собаками, книгами. Чудесное место Кейп-Код: слева — аккуратные, не пугающие роскошью домики, впереди, сколько видит глаз, — череда пляжей, справа — холодноватый спокойный Атлантический океан.
Тут бы жить, да? Это даже не произносится.
Воздух теплый, вода прохладная, никто не купается, а они — когда еще выберутся? — и вот уже оба в воде. Алеша отлично плавает, но ни движение, ни холод не уменьшают его желания, он подплывает к Шурочке, которая стоит на отмели, прижимается к ней, и Шурочка подчиняется: сначала от удивления перед его активностью, вообще — перед внезапно открывшимися возможностями, а потом — он ей тоже мил. Америка чопорная страна, но мальчик с девочкой в обнимку невдалеке от берега вполне укладываются в рамки принятого, да и вода не настолько прозрачна, чтоб уследить, что делается под ней.
Потом они доплывают до берега. Начинает темнеть, но Шурочка замечает, какой у Алеши довольный вид. Сама она несколько удивлена случившимся. Освобождения нравов у них на родине еще не произошло, во всяком случае в их среде. Но они не на родине. Переодеться, забрать Максима Максимыча и прочих деятелей — и назад, в Бруклайн. Пока дошли до машины, небо стало темное, низкое.
Она у тети живет, он — у приятеля, Лаврика, по московским меркам недалеко. Бруклайн — пригород Бостона, фактически его часть. Алеша рассказывает, как он летел в Нью-Йорк. Самолет был пустой — никто билетов не смог достать, идиотская ситуация, идиотское у них с Шурочкой государство. Вот, угораздило. В Нью-Йорке от сорок какой-то улицы до автобусной станции — несколько жутких кварталов: проститутки, наркотики, порнография, видела? — Нет, за ней тетя приехала в аэропорт. — А он повидал кое-что. Даже подумал: как фамилия мордастого дядьки такого, из телевизора? — может, он был не особенно и неправ, когда расписывал здешние ужасы? — Она не смотрит политику. Зато у нее здоровенный негр на улице попросил мороженое лизнуть, когда она сказала, что денег нет. — А у него, у Алеши, и телевизора не было, пока мама была жива.
Разговор меняет свое направление: мамы нет, грусть. — Да, единственный живой его родственник — это отец, но тому уже скоро семьдесят. А дед его — представляешь? — родился в последние годы царствования Николая Первого. У них в семье принято поздно рожать детей, пропускать одно поколение. Но никто, конечно, не обижается: могли и совсем не родить. Пусть лучше Шурочка скажет: хочется ей перебраться сюда? Ему хочется. — Ей тоже, как всякому нормальному человеку, естественно.
Они сидят в машине перед тетиным домом. У него от разницы часовых поясов начинают слипаться глаза. — Здесь так хорошо… — Да, очень, и незачем — как это? — рефлектировать, рефлексировать.
«Ребята, в каком вы живете дерьме!» — скажет Лаврик в первый их общий с Алешей американский день, когда выслушает его новости.
Было их трое друзей: Алеша, Лаврик и Родион. Лаврик уехал, вырвался, сразу, как стало можно, и уже в состоянии в гости позвать, и зовет — обоих оставшихся, но Родион ехать не захотел. Неуютно Алеше у Лаврика: тот его наставляет по мелким поводам, счеты сводит, московские, школьные. А у Алеши с собой — шестьсот с чем-то долларов, на которые надо, как говорится, поездку еще оправдать. И недавно умерла мать. Не так уж недавно — год, но это когда не твоя мать, то кажется, что давно. При всем том приходится быть благодарным: за еду, за жилье, за то, что машину дал покатать девушку. Противное ощущение, будто ты своим другом пользуешься. А поездку он оправдал: с отцом, а потом и с Шурочкой они несколько месяцев жили на то, что Алеша привез. Очень, надо сказать, тогда не хватало денег всем участникам этой истории. Кроме, вероятно, Алешиного отца.
Вот Лаврик: перебивается какими-то курса ми программирования, а живет в основном на выигрыши в казино. Нацепляет дорогие часы (вернее, их имитацию) и в компании русских, таких же, как он, едет куда-то вдаль. Ничего сложного: карты надо считать, которые вышли, и получаешь маленькое преимущество. И запомнить простые правила: когда прикупать, когда нет, когда увеличивать ставки или, наоборот, выходить из игры. Не гадать, не стараться что-то почувствовать. На эту тему и книги есть. Но это, конечно, не очень надежный заработок — таких игроков уже выгоняют из казино.
Комнатка-студия Лаврика, они за столом, одновременно кухонным и письменным, едят разведенную кипятком лапшу, и Лаврик, склонившись над ней (большие уши, маленькая голова), объясняет про биржу, про акции. Рынок ценных бумаг — самое сейчас перспективное. Все бросились на поиск стратегии, дающей стабильный успех.
