Сара бросила Райана и подала документы в аспирантуру, решив, что таким образом сможет хотя бы на время вернуть чудесные студенческие дни и параллельно совершить неизбежный и плавный переход к так называемой взрослой жизни. Она с удовольствием представляла себя молодым профессором, изучающим, например, киноискусство с позиций современного феминизма. Она станет наставницей и примером для таких же девушек, как она сама, живущих словно во сне, тихих и замкнутых, но при этом твердо знающих, что ни один из путей, предлагаемых обществом, их не устраивает.
Но уже через пару недель в аспирантуре Сара поняла, что купила билет на тонущий корабль. Другие аспиранты охотно сообщили ей, что шансы найти работу, даже после получения степени, равны нулю. Все места давно заняты стариками, которые не спешат умирать и уступать место новому поколению. Пока ты учишься, университет охотно использует тебя как дешевую рабочую силу, а тебе за это время необходимо еще собрать материал и накропать скучные тезисы, которые все равно никто никогда не станет читать, а также самостоятельно найти издательство, готовое их напечатать. Если тебе это удастся и при условии, что ты невероятно удачлива и талантлива, тебе могут поручить прочитать курс лекций по средневековой английской литературе каким-нибудь футболистам в Оклахоме. По окончании курса контракт не возобновляется. А тем временем Интернет становится доступным всем и каждому, и вчерашние студенты, с трудом закончившие колледж, не вставая с дивана, богатеют, продавая и покупая виртуальные акции, пока мы тут надрываем задницу за жалкую стипендию, которой не хватает даже на квартплату.
Сара понимала, что все это правда, и все-таки решила не менять свои планы, а только подкорректировала виды на будущее. Ну и пусть докторская степень не сулит ей никаких заманчивых карьерных перспектив, зато она сможет целых два года безнаказанно размышлять и читать книги и, возможно, наконец-то стряхнет с себя затянувшееся оцепенение, вызванное чересчур большим количеством выпитого эспрессо и выслушанных пошлых шуток. А потом, защитив тезисы, она сможет преподавать в начальной школе, или поступить в Корпус мира, или даже в последний момент вскочить по примеру других в быстро удаляющийся поезд под названием Интернет.
Однако ни одному из этих планов не суждено было осуществиться. Необходимость читать лекции оказалась для Сары непосильным бременем. Разумеется, на свете есть люди, которым это вовсе не кажется бременем. Им нравится звук собственного голоса, и они рады возможности продемонстрировать свой интеллект почтительно внимающим студентам. Но есть и такие, как Сара, абсолютно неспособные поддерживать контакт с аудиторией. Они нудно кружат вокруг одного и того же тезиса, не в силах разделаться с ним, найдя точную формулировку, и перейти к следующему. Или, наоборот, пытаются говорить сразу о слишком многом, и в итоге говорят ни о чем. Они не отрывают глаз от бумажки, монотонно зачитывая заготовленную заранее лекцию, либо безнадежно путаются в синтаксисе, когда пытаются импровизировать. И не дай бог им попробовать пошутить! Тогда на обращенных к ним лицах студентов отражается уже не скука или досада, а откровенная жалость. Только эта жалость и осталась в памяти Сары от тех двух ужасных семестров.
Сломленная и совершенно деморализованная, с самооценкой, опустившейся до нуля, она бросила аспирантуру и опять оказалась в «Старбакс», на этот раз без каких-либо планов на будущее. Двадцатишестилетняя неудачница с еще неясной сексуальной ориентацией, которая к тому же только что обнаружила, что одарена гораздо меньше, чем привыкла считать. «Я отвратительно заурядный человек, — каждый день напоминала себе Сара, — которому предстоит прожить отвратительно заурядную жизнь».
Словно доя того, чтобы закрепить преподанный ей урок смирения, однажды холодным осенним утром в «Старбакс» заглянула ее бывшая любовница Амелия. Она прекрасно выглядела, рядом гордо стоял коренастый корейский муж с решительной челюстью, а на груди в сумке-кенгуру висел пухлый черноглазый ребенок. Они сразу же узнали друг друга, и Амелия замерла в дверях, с какой-то нерешительностью глядя через зал на Сару.
Та грустно улыбнулась, словно предлагая бывшей подруге разделить с ней эмоциональную насыщенность момента, но Амелия не захотела улыбнуться в ответ. На ее лице, немного располневшем, повзрослевшем и усталом, не отразилось ни радости, ни сожаления, ни даже простого удивления. Саре показалось, что оно выражает только уже ставшую привычной жалость, будто лицо студента-первокурсника, даже не старающегося понять, что городит эта дура на кафедре. Она прошептала что-то мужу, и тот бросил на Сару удивленный взгляд. В ответ на его короткий вопрос Амелия пожала плечами, словно не веря, что действительно была знакома с этим жалким созданием в зеленом фартуке, не говоря уж о том, что когда-то в комнате общежития они в одном белье танцевали под песни Ареты Франклин, а потом валились на узкую кровать и хохотали до изнеможения неизвестно над чем. По крайней мере, Сара надеялась, что именно об этом вспоминала Амелия, разворачиваясь и выводя из кафетерия свою маленькую семью, в то время как она сама уже фальшиво улыбалась следующему клиенту и в тысячный раз объясняла, что в «Старбакс» не существует понятия «маленький» капуччино.
Вот тогда-то, объяснила бы Сара мамашам на детской площадке, и настигла ее эта «минутная слабость». Хотя, разумеется, на самом деле она была далеко не минутной. Период депрессии продолжался всю зиму и захватил еще кусок весны, в середине которой одним серым утром к прилавку подошел Ричард — среднего возраста мужчина с аккуратно подстриженной бородкой и спокойной уверенностью в себе — и сказал Саре, что, похоже, у нее сегодня выдался такой же неудачный день, как и у него, а ей почему-то вдруг показалось, что это первые добрые слова, обращенные к ней за несколько последних лет. Вот так она и оказалась на этой богом проклятой площадке.
* * *
Опустившись на колени, Сара медленно собирала с земли рассыпавшиеся вещи. Она знала, что должна предложить Люси помочь маме — в три года детей следует приучать к ответственности за устроенный ими беспорядок, — но решила поступиться принципами ради того, чтобы избежать нового скандала.
К тому же, обходясь без помощи, она сможет дольше оставаться на коленях и таким образом не замечать осуждающих взглядов других мамаш. Мелкие камешки и веточки больно впивались в колени, и Сара охотно терпела эту боль, считая, что, наверное, заслужила ее.
Вниз обложкой на земле лежали «Сказки братьев Гримм», а на них — «Мишки Бернштейн идут к зубному врачу», и почему-то при взгляде на эти книжки Сара почувствовала особо острый приступ раскаяния. «Скоро я, как те средневековые монахи, стану ходить по городу и лупить себя плетью, — подумала она. — Тогда придется носить в сумке и плеть».
— Наверное, тебе стоит составить список вещей, которые надо брать с собой, — посоветовала Мэри-Энн, — и приколоть его на дверь. Я сама так делаю.
«Я недолго задержусь на этой площадке», — пообещала себе Сара и, подняв голову, изобразила улыбку.
— Спасибо, — сказала она. — Это очень хороший совет.
Восемьдесят один… Восемьдесят два…
Эрон спал, а Тодд заканчивал отжимания — третий, последний заход, когда зазвонил телефон.
Восемьдесят три…
— Привет, — заговорил автоответчик голосом Кэти. — Как там поживают мои мальчики? Хорошо сходили в бассейн? — Восемьдесят четыре… — Тодд, я, наверное, вернусь не раньше половины седьмого. Один из наших ветеранов опоздал на интервью, и мы прождали его все утро. Извини.
Он простонал от досады, стараясь не сбиться с ритма… Восемьдесят семь… Значит, побегать до обеда не удастся… Восемьдесят восемь… — Держать спину прямо!.. Восемьдесят девять…
— Гамбургеры и смарт-доги в холодильнике, — продолжала Кэти, — тебе остается только сделать салат и замариновать баклажаны и перцы. Возьми хорошее оливковое масло. Ну, вроде все. Эрон, слушайся папу и будь хорошим мальчиком. Мама тебя очень любит. Пока.
Девяносто один… У него уже дрожали руки… Девяносто два… Черт, так хотелось побегать до обеда… Девяносто три… Проклятые ветераны!.. Девяносто четыре… Смарт-доги… Что за идиотское название?.. Девяносто шесть… Наверное, когда поколение Эрона подрастет… девяносто семь… оно не скажет спасибо за то, что вместо нормальных хот-догов их кормили какой-то вегетарианской мутью… Девяносто восемь… Осталось всего два… Девяносто девять… Вот оно… Сто… Все!
