Вовка, не мигая, смотрел на Васю и ничего не мог сообразить.
— Ну, чего гляделки вылупил, дурачок? — сказал Вася ласково. — На, возьми себе рубль на конфетки.
Вот уж такого разворота Вовка не ожидал.
— Да что вы, дядя Вася… Я же отдать хотел…
— Вот и отдал, — сказал Вася, хихикнув. — Бери, бери конфет-то, пока магазин не закрыли.
Вовка бы ни за что до такой низости не опустился, не стал бы ничего покупать на омерзительную рублевку, но продавец вышел закрывать магазин на перерыв.
— Аркадий Ильич, — сказал Вася, — тут малец к тебе за конфетками прибежал. Уважь его.
Пришлось Вовке язык проглотить и молча войти за продавцом в магазин.
— Ну, каких тебе? — спросил Аркадий Ильич.
— Да хоть каких.
— Дешевых или дорогих? — не унимался Аркадий Ильич.
— Дорогих, — отчаянно крикнул Вовка.
— Правильно. Гулять, так с музыкой, — засмеялся подошедший Вася и похлопал Вовку по спине. Вовка поежился и сник. Поплелся к другу, к Митьке.
Митька был непреклонен:
— Да ты что? — возмущался он. — Тебя же купили за конфеты!
— Он рубль сунул, продавцу сказал.
— А ты верни обратно. Верни конфеты. Пусть сам жрет. Скажи, не продаюсь.
— Да я уже две конфеты съел.
— А ты все равно верни.
— Дак фонарик-то он не отдаст…
Это верно. Фонарик у Васи теперь не выудишь. Другой бы кто, может, и посочувствовал, а Вася-сельповский не из таких. Для него полежаевцы не свои, совеститься их нечего. Он всю жизнь по вербовкам проездил, а попал в Доброумовский лесопункт да и познакомился с Катей-Маланей. Теперь уж третий год живет у нее в примаках, а в Полежаеве все как чужой. За товарами съездит в район, и полдня свободен. А нет, чтобы в поле выйти и пособить колхозу — и не подумает.
С ним не знаешь в разговоре, с какого боку и подступиться. Теперь как хочешь, Вовка, крутись. Было плохо, стало еще хуже.
— Ты его припугни: мол, Неганову скажу, — посоветовал Митька.
Но в одиночку идти за фонариком у Вовки не хватало духу. Пришлось дожидаться, когда вернется с фермы Митькина мать и Митька будет свободен от брата.
— Ну что вы, ребята, — сказал Вася. — У меня зубы не терпят сладкого. Я конфеты и в рот не беру.
— Дядя Вася, я Неганову скажу, — выбросил Вовка последний козырь.
Вася осуждающе покачал головой:
— Вот дурачок. Его же спасают, а он никак не хочет понять. Ну, скажи Неганову. Я ведь у него не украл, — Вася строго посмотрел на ребят и поправился. — Не я у него украл.
Митя аж подскочил:
— Вовка тоже не воровал!
— Ну, я и не обвиняю его, потому что не знаю. Я только хочу сказать, что купил у Воронина за рублевку, что я не украл.
— Дядя Вася, так вот же конфеты… Я же принес их… Я только две штуки съел…
— Вот видишь, и съел к тому же, — сказал Вася укоряюще. — Нет, я назад не размениваюсь. Мне фонарик был нужен, я и купил.
— Так он же негановский!
— Ну, был негановский когда-то, а теперь мой. Мне он, ребята, по работе необходим. Я в разъездах бываю, мало ли где посветить потребуется. Без фонарика я как без рук.
Уговаривать его было бессмысленно.
— Вы вот что, молодые люди, — сказал Вася. — Вы о том не беспокойтесь, что я вас выдам. Сами будете молчать, так никто не узнает. Мне ведь с фонариком не в кино ходить, для поездок мне — в Полежаеве не увидят.
— Ну, дядя Вася, — сказал угрожающе Митька.
— А чего «дядя Вася», — развел Вася руками. — Дядя Вася купил хорошую вещь. Спасибо, что продали.
— Ну, и хапуга вы, — Митька весь покраснел.
— Ругайтесь, ругайтесь, меня не убудет. Только не проговоритесь где-нибудь, себе хуже наделаете.
Вовка уловил в его голосе беспокойство и, помедлив, сказал:
— Можно и проговориться… Нашел я этот фонарик, на волейбольной площадке нашел… Понимаете?
— Ну и чего? Ты нашел, я купил. Вот и весь разговор.
— Как же, купили вы… Не купили, а отобрали. Думаете, маленький я, так мне не поверят? А я все расскажу, как было. Я не придумываю, я…
— Но Аркадий-то Ильич подтвердит, — остановил его Вася. — Не я покупал конфеты…
Митька швырнул кулек на стол — конфеты рассыпались. Самые вкусные — «Мишка на Севере». Сто пятьдесят граммов без двух конфет.
— Подавитесь вы ими! Очень они нам нужны! — Митька схватил Вовку за руку, но Вася остановил их:
— Нет, молодые люди, кончать дело ссорой я не хочу. Если уж вы такие неблагодарные, обозвали меня и хапугой, и бог знает, чего обо мне подумали, давайте останемся при своих интересах. Я продам вам фонарик. Только уберите, пожалуйста, конфеты: я не люблю сладкого.
Вовка, не веря своим ушам, сгреб конфеты в кулек.
Вася посмеивался.
— Три рубля — и весь разговор, — предложил он спокойно. — Ну, как! Согласны?
Он, конечно, знал, что денег у них ни у которого нет. Да еще таких денег!
— Это же нечестно, — упавшим голосом проговорил Митька.
— Но я же вас не заставляю. Хотите — берите, хотите — нет. Закон рынка. Так сказать, на добровольных началах. Ну, как? По рукам? — и, радуясь замешательству ребят, снова развел руками. — Ну, как хотите. Было бы предложено. Если надумаете — жду. А Неганову, впрочем, так и можете передать: готов вернуть в любую минуту. За соответствующую плату, естественно.
Несолоно хлебавши, оставили ребята Васин дом.
И все-таки Вовке ударила в голову счастливая мысль. Ну, как он сразу-то не сообразил? На этом можно разбогатеть. А уж на три-то рубля он сумеет по телефону наговорить. Наговорила же Шура Лешукова на рубль восемьдесят четыре… Ну, а если Вовка один не сможет, так Митька на рублевку да подскажет. Вдвоем-то на трешник, глядишь, и вытянут.
Вот только о чем говорить…
Они несколько дней шушукались с Митькой. Ничего подходящего не могли придумать. А дело-то было стоящее, только бы знать, о чем говорить…
Вася-сельповский за это время не раз попадался ребятам навстречу:
— Ну, молодые люди, когда придете ко мне за покупкой? — спрашивал весело, и ухмылочка не сползала с его лица. — Только теперь уж, может, и ни к чему? Шум улегся, смирились с пропажей Негановы. Но если надумаете… — Вася делал рукой приглашающий жест.
Ребята торжествующе переглядывались: подожди, придет час… А Вася, подозревая их в чем-то, насмешливо поучал:
— У мамок тянуть не вздумайте. Мамки дерутся больно, — и на всякий случай предупреждал. — Я ведь поинтересуюсь у них, откуда деньги возьмете.
Ну, не на таковских напал! Все Полежаево будет знать, откуда к ним деньги приплывут. Тогда посмотрим, что запоешь…
Но вот задача! Шура Лешукова — позвонили ей — с ходу наговорила, а они битых четыре дня советовались между собой и не могли выбрать подходящего варианта.
— Давай о пионерском сборе расскажем, — предлагал Вовка.
— О каком?
— Ну, на котором сказки читали… Помнишь, как всем понравилось?
— Так это же когда было… Зимой еще… А в газету надо про сегодняшний день.
— Ну, тогда… как грибы собираем.
— А как?
Действительно, как? Тут и на десять копеек не наберется слов. Сходили в лес, принесли по корзине — и рассказывать не о чем.
И все-таки у Вовки светлая голова! Прибежал вечером к Митьке.
— Придумал!
Митька и верить ему боялся. Сколько уж всего перебрали, и оказывалось зря. А тут все же заволновался, потому что таким уверенным Вовку еще не видел.
— Мы про твою маму расскажем! Что она хорошо работает… Что председатель колхоза вручил ей премию…
— Так не только ей.
— А мы и другие фамилии назовем. Ты только узнай у нее, по сколько литров она надоила от каждой коровы… Без цифр они с нами и разговаривать не будут. Достанешь цифры?
— Достану.
— Ну, то-то же… А я уж в школе окно приготовил, обе задвижки открыл.
— А если учительская на замке? Телефон-то в учительской…
— Ты что? Как с луны свалился. Они же ключ над косяком прячут. Табуретку придвинул — и все. С приветом.
И Вовка, довольный, понесся домой. Дело было уже почти в шляпе.
В школе остро пахло свежей краской. Митьке хорошо, он остался стоять у угла на карауле, а Вовка, изо всех сил сдерживая себя, чтобы не чихнуть, пробирался в учительский кабинет. Ноги липли к накрашенным, еще не совсем просохшим половицам.
Вовка снял телефонную трубку и чуть не вздрогнул от резкого голоса, резанувшего по уху:
— Пятый!
Он испуганно положил трубку назад. Какой пятый? Потом догадался, что это телефонистка на станции назвала свой номер, и снова взял трубку.
— Пятый.
— Дайте редакцию, — неуверенно попросил Вовка, и вот уж другой женский голос устало проговорил:
— Слушаю вас! Антипова.
Вовка немного замешкался, и женщина раздраженно поторопила:
— Слушаю вас! Что вы молчите?
