На следующее утро меня послали на рынок за покупками и Летисию я не видела. Она не покидала своей комнаты. Перед тем как нас позвали к столу, я зашла к ней на минутку. Она сидела у окна, обложенная подушками, с девятым томом «Рокамболя». Выглядела она неважно, но, через силу смеясь, стала плести мне что-то о пчеле, которая залетела в комнату, а наружу — никак, а потом еще о том, какой смешной сон ей приснился… Я тоже что-то мямлила, мол, как жаль, что она не сможет пойти с нами, но с каким трудом давалось мне каждое слово! «Если хочешь, мы объясним Ариэлю, что ты приболела», — предложила я, но она отрицательно покачала головой и снова замолчала. Я еще уговаривала ее пойти, но недолго, потом собралась с духом и заявила, что бояться ей нечего, потому что настоящему чувству не страшны никакие препятствия, и прибавила еще несколько ценных мыслей, вычитанных нами в «Сокровищнице Юности». Изрекать прописные истины становилось все труднее, потому что Летисия отвернулась к окну и, казалось, вот-вот расплачется. В конце концов я соврала, что меня ждет мама. Завтрак длился целую вечность, и Оланда схлопотала от тети подзатыльник за пролитый на скатерть соус. Как мы вытирали посуду — я уже не помню. Я помню все с того момента, когда мы наконец оказались под ивами и, счастливые, обнялись, не чувствуя ни тени ревности друг к другу. Оланда все наставляла меня, что говорить о нашей учебе, чтобы у Ариэля сложилось хорошее впечатление, ведь мальчики постарше обычно презирают младших девчонок, которые только и занимаются что кройкой и шитьем да кулинарией. Промчавшись мимо нас в два часа восемь минут, Ариэль успел радостно помахать нам обеими руками, а мы ему — платочками из набивной ткани. Минут через двадцать мы увидели, как он идет по насыпи. Он оказался выше, чем мы думали, и был в сером. Я сейчас уже не припомню, о чем мы сначала говорили. Он держался довольно робко, даром что бросал нам записки и теперь пришел познакомиться. Вел себя очень сдержанно и осторожно. Сначала еще раз похвалил наши статуи и фигуры, потом спросил, как нас зовут и где же третья. Оланда сказала, что Летисия не смогла прийти. Он ответил, что очень жалко, и еще, что Летисия — чудесное имя. Потом рассказал нам о своем промышленном училище, которым, к несчастью, оказался пресловутый английский колледж, и спросил, нельзя ли взглянуть на наши наряды. Оланда отодвинула камень, и мы ему все показали. Похоже, наряды его очень заинтересовали, то и дело он брал в руки какую-нибудь вещь и говорил: «Вот это однажды надевала Летисия» или: «Вот в этом была восточная статуя», вероятно, имея в виду китайскую принцессу. Мы втроем сидели под ивами, Ариэль казался довольным, но несколько рассеянным. Видно было, что он не уходит только из вежливости. Когда разговор замирал, Оланда кидала на меня многозначительные взгляды, и нам обеим становилось очень неловко: то ли нам поскорее уйти, то ли пусть бы он ушел, а еще лучше — и вообще не приходил. И снова он спросил, не заболела ли Летисия, и снова Оланда посмотрела на меня и еще раз повторила, что Летисия просто не смогла прийти. Мне-то казалось, что давно пора сказать ему… Ариэль чертил веткой в пыли какие-то геометрические фигуры, время от времени посматривал на белую дверь, и мы догадывались, что у него на уме. Так что Оланда поступила совершенно правильно, достав наконец сиреневый конверт. Он застыл от удивления с конвертом в руке, потом сильно покраснел. Так и стоял, пока мы не объяснили, что письмо — от Летисии. Тогда он положил его во внутренний карман сумки — при нас читать не захотел. После этого почти сразу засобирался, сказал, что был очень рад с нами познакомиться, но пожал наши руки как-то вяло и неприветливо, так что уж лучше было поскорее распрощаться, хотя мы потом еще долго ни о чем думать не могли, кроме как о его серых глазах и печальной улыбке. Еще мы запомнили, как он, уходя, сказал: «Простите и прощайте», дома мы такого никогда не слышали, формула показалась нам такой поэтичной, просто божественной. Все это мы передали Летисии, которая ждала во дворике, под лимонным деревом. Так хотелось спросить ее, что же было в письме, но ведь зачем-то она запечатала конверт, прежде чем отдать его Оланде! Так что я удержалась. Мы только рассказали ей, какой Ариэль из себя и сколько раз он о ней спросил. Нам было очень нелегко поддерживать разговор: мы чувствовали, что все складывается и хорошо, и плохо, что Летисия очень счастлива, и в то же время готова расплакаться. В конце концов мы ей наврали, что нас давно ждет тетя Руфь, и оставили Летисию смотреть на пчел, вьющихся вокруг лимонного дерева.
Перед сном Оланда сказала мне: «Вот увидишь: завтра игре конец». Но она ошиблась, хотя и не намного. На следующий день за десертом Летисия подала нам условный знак. Мы пошли мыть посуду, удивленные и даже слегка раздосадованные: совсем стыд потеряла! К тому же она ведь так плохо себя чувствует! Летисия ждала нас у двери, мы чуть не умерли со страха, когда, уже под ивами, она достала из кармана мамино жемчужное ожерелье и все кольца, что были в доме, даже то большое, с рубином, тетино. Если не дай Бог эти Лоса шпионят за нами и увидят у нас драгоценности, мама тут же все узнает и просто убьет нас. Мерзкие коротышки! Но храбрая Летисия успокоила нас, мол, если что, она все берет на себя. «Можно, сегодня я?» — спросила она, глядя в сторону. Мы не медля достали наряды. Нам вдруг захотелось быть очень добрыми к Летисии, исполнять все, что она ни пожелает. Правда, в глубине души мы все еще немного злились. Сегодня выпало изображать статую, и мы выбрали для Летисии чудесный наряд. Он прекрасно гармонировал с украшениями: павлиньи перья — в прическу, мех, который издали мог сойти за чернобурку, розовый легкий шарф — она повязала его на манер тюрбана. Летисия долго, не двигаясь, обдумывала статую. Когда поезд наконец появился из-за поворота, она уже стояла у насыпи, и драгоценности сверкали на солнце. Она подняла руки, как будто вместо статуи собралась изобразить фигуру. Воздев руки к небу, она запрокинула голову (единственное, что было доступно бедняжке), и так вся изогнулась, что мы даже испугались за нее. Получилось чудесно! Никогда еще ей не удавалась такая величественная статуя. И тут мы увидели Ариэля: он смотрел на нее, едва не выпадая из окна. Он глаз с нее не сводил, именно с нее, нас он не видел, он медленно поворачивал голову, смотрел и смотрел, пока поезд его не умчал. Мы обе почему-то сразу кинулись к Летисии — поддержать ее. А она так и стояла, с закрытыми глазами, и крупные слезы стекали по ее щекам. Она было отстранила нас, и все же ей пришлось позволить нам снять с нее драгоценности. Она спрятала их в карман и одна пошла к дому, а мы сложили наряды в коробку в последний раз. Обе мы уже знали, что будет дальше, и все же на следующий день пришли под ивы. Тетя Руфь велела нам соблюдать полную тишину: Летисии нездоровится, ей нужно спать. Мы совсем не удивились, увидев третье окно пустым. Мы улыбнулись, испытав одновременно и гнев, и облегчение. Каждая из нас представила себе, как Ариэль спокойно сидит на скамейке с другой стороны вагона и внимательно смотрит на реку.
Летисия — так звали и мать Наполеона.
Понсон дю Террайль Пьер Алексис (1829—1871) — французский писатель, автор многочисленных романов о Рокамболе.
Тигре — северный пригород Буэнос-Айреса.
Ариэль. — Имя кортасаровского персонажа отсылает и к «Буре» Шекспира, и к творчеству Шелли, и к философской работе Родо «Ариэль».
