— Смотри в сторону! — и эти её слова, как завет, я сохранила на всю жизнь.
А что родитель? "Родной отец"?
"мать вспоминала о нём, когда совсем худо было, и посылала меня просить денег на пропитание. Это было для меня пыткой! Дорога на его работу проходила между двумя церквами: Покрова и Преображения. Иду, и молюсь, чтобы родитель был милостив и благосклонен, но часто и молитвы мои не помогали. На родительском производстве первым делом меня собаки "встречали", кидались, с намерениями вцепится в ноги. Успевала вскочить в коридор мастерской — моё счастье, нет — доставалось от зубов собачьих.
А в мастерской дальше входной двери я не проходила, нельзя было такое делать, боялась о себе голос подать. Другие рабочие видят, что я пришла и стою, как нищая, а отец задом ко мне, вроде бы и не видит меня:
— Михалыч, к тебе девочка пришла! — и если он оглянулся и продолжает работать, то надежда есть, даст что-нибудь на хлеб.
— Иди сюды! Ты зачем пришла? — не изъявлять "родственные" чувства, разумеется! — у нас есть нечего, мать прислала на хлеб просить. А когда он в плохом настроении бывал, то срывался с места и кидался на меня! Пулей вылетала из мастерской, а тут ещё и собаки добавляли! Душа уходила в пятки, а дома мать опять гнала просить денег. И от матери доставалось за отказ ходить к родителю за деньгами на пропитание… И стала я обманывать матушку: постою у одного из храмов, что были на пути к родительскому производству, да и возвращаюсь к матери:
— Ничего не дал…
Мне приходилось всё это терпеть потому, что две другие старшие сёстры, были в услужении у богатых.
Глава 3.
"Сельская".
"…как-то однажды мамина сестра говорит:
— Отдай мне Нинку на лето за ребятами смотреть.
Мать подумала: "с харчей долой — раз, второе — глядишь, чем-нибудь родственница и отблагодарит. Девчонке ни одеться, ни обуться не во что…" Тётка жила близко от города, сама горожанкой была, но вышла замуж за приказчика, сельского жителя. Один сынок у матери был, большая редкость для сельской семьи. Привёз молодую жену в деревню, сам крестьянским трудом не занимался, а разъезжал с купцами по ярмаркам. Но хозяйство имел крепкое. Родила ему жена кучу детей, один другого меньше, а смотреть за ними некому: свекровью она была не в ладах. Так я попала в няньки, а мне самой было на то время всего-то девять лет.
Мой трудовой день начинался рано: тётушка со свёкром подымались до свету, а в три часа уже выезжали в поля. И меня поднимали, и это было для меня пыткой. Тетка зовёт меня, а я голову от подушки оторвать не могу. Тётка продолжает звать, я платье на себя надену и опять валюсь. Тогда тётка из себя выходит и стаскивает меня за ногу с печи: ребёночка качать! Ух, до чего же я ненавидела этого ребёночка! Давала я ему тумаков, грешница, каюсь!
У тётки был сын, мне ровесник. Чем заняться? Воля своя, соберём собак, чуть ли не со всей деревни, и давай их кормить. Тетка удивлялась:
— Что за чёрт, недавно хлеб пекла, а хлеба опять нет! — мы помалкиваем о том, куда хлеб подевался. Свиней выпустим из загона, и давай на них кататься! Были две лошади, одна была смирной и доброй, а другая, рыжая — зверь зверем! Признавала и слушалась только деда. Как-то однажды дед то ли забыл её выпустить на выгон, то ли ещё по какой причине, но только осталась она в конюшне. В доме оставалась я с кучей ребят и тёткин сын Серёжка. И надумали мы дразнить лошадь, а ситуация была такая: самого маленького я посадила на землю близко от дверей стойла, а ещё двое других малышей находились подальше. Коняга от нашего приставания, злилась, но терпела. Её терпение лопнуло, когда Серёжка палкой через прутья ограды ткнул животное в бок! Лошадь повернулась задом и ударила копытами в дверь с такой силой, что оторвала её! Не помню, как я успела ухватить маленького в руки, загнать остальных в сени и закрыть дверь! Это была необыкновенно злая лошадь: она подошла к дверям в сени и стояла, а у меня всё это время сердце в пятках было. Шалили, было.
А цыплята? Заберутся в дом через открытую дверь, стану их выгонять, так они обязательно что-нибудь разобьют! А мне — "баня" Тёткиного супруга видела редко и всегда пьяным. Сам чёрный, как цыган. Его в девятьсот пятом за еврея приняли и побили. Злой был, но как-то стал на меня посматривать иначе, ласкать начал, сулить платья, ботинки, а мне противно стало, я малого из люльки выхватила, да и выбежала из дома.
Бабушка, когда приезжала из города, внукам гостинцы привозила, и тут уж конца и пределу сюсюканью не было видно: олечки, серёжечки, мишечки, а я будто и не существую! "Нинка, шкура, задарма хлеб жрёт" — и тут же работу находит, а если что не так — и за косы оттаскает. И так мне надоели все эти окрики и побои, такая меня тоска взяла, что однажды спрашиваю соседку:
— Где проходит дорога в город? Хочу убежать домой.
Хорошие люди! Соседка рассказала тётке о моих намерениях, и тётка отправила меня дилижансом к матери. Осень уже стола на дворе, замёрзла я в дороге крепко: тётушка отправила меня в своих старых и рваных ботинках. Это было всё, что я заработала за лето. Мать поминала родную сестру недобрыми словами, но на этом всё и кончилось: что нам чужие слова? Ботинки дороже.
Мать работала прачкой при бане. Была у нас такая баня знаменитая, "именная" Бани назывались именами, или фамилиями, их владельцев. Наша городская баня называлась "Шиловской", Шилову она принадлежала. Прачечная находилась в подвале, темнота и сырость, и в такой парилке мать работала по двенадцать часов. Стирала господское бельё в каустической соде. В соседнем подвале нам дали каморку при кухне, где рабочие варили обед, и в этой подвальной каморке мы сидели безвылазно.
Каустическая сода разъедала руки матери до костей. Выстиранное бельё нужно было в громадных бельевых корзинах на санках вывезти на реку и прополоскать. Зима, мороз, а куда от работы деться? Когда она приходила в подвал, то страшно было смотреть на её опухшие и синие руки все в язвах. Дети, дети! Великий и могучий инстинкт материнства! Куда от него деться? Нас кормить нужно и на следующий день она снова погружала свои руки в каустик… Неграмотной, неспособной лгать и лицемерить, заискивать "перед сильными мира сего", остаётся только одно благородство души и каторжный, страшный труд".
Что делает бабка? Она идёт к заведующей прачечной и просит перевести на другую работу, в гладильню, "пока руки не заживут" Удивительная наивность: что, после того, как они "заживут", их снова можно в каустик запускать? Дайте, "люди добрые" передышку, а там можно и убивать меня?
Заведующая отказала бабке. Причина простая: бабка была до предела нищей, и ничем из своих заработанных грошей, не могла "задобрить" "хозяйку". О, Русь! Не обольщайся, не бейся и не обманывайся! Провозгласив сегодня "эру отказа от коррупции", ты, что очень сомнительно, и забудешь о ней, но тебе никогда не избавиться от родного лихоимства и взяток!
Бабку уволили и за двадцать четыре часа приказали убраться из занимаемой подвальной каморки.
И опять эти вечные поиски "крыши над головой"! Сколько существуют "россияне", столько они и заняты решением вопроса о "крыше над головой" Вначале "хоть бы какая", а потом — "найти получше" Многие так и не доживают до ступеньки с названием "найти получше"
"… пошла искать квартиру с искалеченными руками "ради Бога" Подруга пустила её в боковую комнату, на дворе зима стояла, как нас перетаскивать из подвала, когда мы все раздетые и разутые? Берёт мать одного, поменьше, укутает в тряпьё, посадит на санки, да и везёт. Так всех и перевезла"
А что мой "дедушка"? Он мне всё же родственник! Почему "нельзя о мёртвых плохо говорить"? Если в его теле сидела поганая и подлая душонка, то от моего молчания разве она лучше станет? Нет! А как всё же быть с душами "великих"? И о них следует говорить "только хорошее, или ничего?"
Глава 4.
Сомнения в вере.
"…батя был как самец, жил и работал у хозяев, там и питался. Являлся к матери на правах "мужа", справлял свои потребности самца и удалялся. А матери рожать приходилось, про аборты тогда и речи не было! Мне уже было лет десять, и прибавилось наше семейство на одну душу, родилась девочка. Слабенькая такая родилась, да и отчего ей было быть сильной и крепкой? Понимала мать, что не жилец сестричка в этом мире, и решила её окрестить. Нельзя иначе, поп некрещёную душу и отпевать не станет, правила такие в православии. Мать перехватила кое у кого деньжонок в долг на крестины, да по- быстрому обряд крещения и провели. Как положено у нас при крестинах, кум да кума должны быть, мать нашла таких всё и сделала. При совершении обряда кум задаёт матери резонный вопрос:
— А где же ваш супруг?
— Да уехал он! — а "супруг" вот он, появился! Кум и спрашивает:
— Вы только приехали? — дед мой или полный дурак был, или только самую малость с придурью, но ответил:
