— Ну, вот за всю жизнь, сколько ты собак убил?
— С чего это я буду тебе рассказывать? — Джадсон не поднимал глаз. Он отлеплял чаинки с руки одну за другой и клал их обратно в кружку.
— А может, мне интересно, Джадсон. — Старик заговорил очень спокойно. — Может быть, мне тоже понравилось бы. Давай все обсудим, подумаем, как бы нам еще вдвоем позабавиться.
Джадсон взглянул. Капля слюны у его подбородка повисла, оторвалась и упала на пол.
— Я же их убивал из-за звуков.
— Сколько ты их убил? Мне интересно, сколько?
— Много, только давно.
— А как? Расскажи, как ты их убивал? Какой способ лучше всего, по-твоему?
Джадсон не отвечал.
— Ну, расскажи, Джадсон. Мне интересно.
— С чего это я должен рассказывать? Об этом нельзя рассказывать.
— Я никому не скажу, клянусь тебе.
— Ну, раз не скажешь. — Джадсон придвинулся к старику ближе и зашептал: — Однажды я дождался, пока она заснет, взял большой камень и бросил ей сверху на голову.
Старик встал и налил себе еще чаю.
— Мою ты не так убил.
— Времени не было. Звук такой мерзкий, лижет, лижет, я взял и стукнул.
— Ты даже не убил ее.
— Главное, чтобы звуков не было.
Старик подошел к двери и выглянул. Было темно. Луна еще не взошла, ночь текла холодная, ясная, звездная. Небо на востоке побледнело и засияло — слабо, потом ярче и ярче, свет разлился повсюду, и каждая росинка на луговой траве сверкала и отражала его. Наконец поднялась луна из-за гор. Старик обернулся:
— Приготовься на всякий случай. Кто его знает, может, он сегодня рано придет.
Джадсон встал, и они вместе вышли из дому. Джадсон лег в яму рядом с коровой, старик набросал сверху травы.
— Я тоже буду смотреть, — сказал старик. — Из окна. Когда я крикну, вскакивай и хватай его.
Он подковылял к дому, укутался в одеяло и занял пост у окна. Было еще рано. Большая луна продолжала подниматься над вечным снегом, венчающим вершину горы Кения. Через час старик крикнул из окна:
— Джадсон, ты не спишь?
— Нет, — ответил Джадсон, — не сплю.
— Не спи, — сказал старик, — что хочешь делай, только не спи.
— Корова хрустит, — сказал Джадсон.
— Я застрелю тебя, если ты встанешь.
— Застрелишь? Меня?
— Если ты сейчас встанешь — застрелю.
От того места, где лежал Джадсон, донеслось сдавленное тихое всхлипывание, словно ребенок пытался удержаться от слез, и голос Джадсона произнес:
— Я не могу так лежать. Мне нужно встать, она все время хрустит.
— Если ты встанешь, — сказал старик, — я всажу тебе пулю в живот.
Всхлипывание продолжалось около часа и оборвалось. На часах стрелка приблизилась к четырем. Похолодало. Старик завернулся плотнее в одеяло и крикнул:
— Джадсон, тебе не холодно? Не замерз?
— Холодно, страшно холодно, — отозвался Джадсон. — Зато она больше не хрустит, она заснула.
— А что ты собираешься делать с вором, когда схватишь его? — спросил старик.
— Не знаю.
— Убьешь?
Пауза.
— Не знаю. Я поначалу схвачу его.
— Посмотрим, — сказал старик. — Посмотрим, как это будет.
Он высунулся из окна, держась руками за подоконник. Вскоре он услыхал шуршание и увидал, что мамба скользит в траве и, приподняв над землей голову, ползет к корове. Когда ей оставалось около пяти ярдов, старик крикнул. Он сложил руки у рта рупором и закричал:
— Идет, Джадсон, идет! Вставай и держи его!
Джадсон быстро высунул голову и огляделся. В это мгновение он увидал мамбу и мамба увидала его. Прошла секунда, может быть, две, пока змея застыла, отпрянула и отвела голову назад. Бросок, мелькнула черная молния, послышался глухой толчок — она ударила его в грудь. Джадсон взвизгнул. Долгий протяжный вопль держался на одной ноте, не подымаясь и не опускаясь, потом ослаб, смолк, и наступила тишина. Джадсон встал во весь рост, разорвал рубаху и начал ощупывать грудь. При этом он негромко стонал, подвывал и тяжело дышал открытым ртом. И все это время старик сидел у открытого окна, высунувшись и не сводя с него глаз.
Яд черной мамбы действует почти мгновенно, и после укуса все произошло очень быстро. Джадсона швырнуло на землю, и он лежал, выгибая спину и перекатываясь по траве. Он уже не кричал. Все было очень тихо, как будто человек большой физической силы боролся с невидимым великаном, и великан гнул его, не давал встать и, не ослабляя хватки, подтягивал колени к подбородку.
Через некоторое время он стал обрывать траву, а потом лег на спину, слабо шевеля ногами. Но и это продолжалось недолго. Он резко дернулся, выгнул опять спину, перевернулся на живот и застыл. Правая нога, согнутая в колене, прижалась к груди, руки вытянулись вперед.
А старик все сидел у окна, и даже, когда все было кончено, не шелохнулся. В тени акации что-то зашевелилось. Мамба медленно поползла к корове. Она приблизилась, взяла в рот темный сосок и начала пить. Старик смотрел, как мамба пьет молоко и как после очередного глотка волна проходит по ее телу.
Он сидел неподвижно, пока змея не кончила пить.
— Ты заработала свою долю, — тихо пробормотал он. — Сегодня ты пьешь то, что заработала.
Он снова посмотрел и опять увидел крутой изгиб черного тела мамбы, черневший между коровьим животом и землей.
— Да-да, сегодня ты заработала свою долю, — проговорил он и медленно повторил: — Заработала…
