Джеймс Данливи - Франц Ф

В тот вечер булочник сказал, вы знаете, мистер, у вас такой вид значительный, и все-то вы молчите. Неужто так и не скажете мне, кто вы такой. Франц сказал да, сегодня я скажу вам. Я авторучка. Франц — в каждой руке по длинному батону — поднимался по ступенькам к выходу, а итальянский джентльмен кричал ему вслед, тоже мне остряк-самоучка.

Франц настрогал из чеснока могильный холмик и сделал из него с маслом пасту. Оба больших белых батона изведя на бутерброды, заправил их в духовку. Такая, значит, одинокая акция протеста. Завтра весь вагон провоняет. Потом мимо Лидии. Имя-то противное какое. Теперь она, чего доброго, скажет, что он не только грубиян, но к тому же вонючий.

По Элдерберри-стрит свет всюду выключен. Двенадцать ночи. Наконец-то из окон перестали доноситься звуки визгливых свар. Быстро прибить таракана и плеснуть воды в лицо. Залезть под простыню и попытаться закрыть глаза. Голос приглушенно доносится с аллеи. Женщина с клиентом. Франц на своей кушетке неподвижно слушает. Как она стучится к нему в окно. Эй ты, не слышишь, что ли, ты почему всегда молчишь. Может, ты нами брезгуешь. А сам-то кто такой. Я остряк-самоучка, сказал из своей кельи Франц.

Раскаты хохота. Она, цепляясь за клиента, тащится вверх по черной лестнице, орет: нет, вы послушайте, что говорит этот паршивец. Остряк-самоучка, ну дает. Псих он, вот кто. Вы его видели когда-нибудь с женщиной. Вы слышите меня, поганое отродье в остальных квартирах. Брезгуете мной, да. Он псих.

Во сне был вечер осенью в Вермонте. Леса горели красным, червонным золотом. Шла игра в теннис, и там была Лидия. Она взяла его за руку и сказала, только не сегодня. А он на цыпочках, на цыпочках все крался к ее двери, царапался в нее, и она повторяла не смей, не смей. Потом он спал, и тут она пришла и на него легла, и от ее грудей мускусный запах.

Просыпаясь, — над Элдерберри-стрит между ветвей деревьев клочок голубизны, пронизанный стрижами, — Франц заклинает сон к нему вернуться.

По пути на службу, всю дорогу, он разрабатывал план. Как подойдет к Лидии, поклонится небрежно и скажет: я должен извиниться за вчерашнюю грубость, она непростительна. Вдобавок за сегодняшний чесночный аромат. Потом на каблуках кругом и вверх по лестнице. Но, проскочив в распахнутую дверь, дежурную Франц миновал с застывшим, полным страха сердцем. В своей рабочей комнате, под бульканье воды в кондиционере за дверью, беззвучно оба кулака вдавил в крышку стола.

Каждое утро у него готов был план, но гора росла все выше, все неприступнее. Как вдруг она сказала, не знаю, почему я говорю вам это, но против вас тут сговорились, выжить с работы.

С коленями ослабшими и пепельным лицом, Франц зашептал себе снова и снова, не суетись, не суетись, спокойно. А Лидии сказал, вы почему мне сообщаете об этом. Она говорит, потому что вам некому помочь. Спасибо, ответил Франц и, повернувшись, зашагал по лестнице, скрывая мокрые глаза.

Этот момент приходит неизбежно. Как часы. Как раз когда жизнь устоялась и тикает себе ни шатко ни валко, они наваливаются на него всем скопом. Не оттого, что в данных статистики напутал. Или нарушил правила. А потому, что на работу приходил не поздно и не рано, что вежливо кивал, одевался по-своему, и взгляд на жизнь у него эдакий, с прищуром. Он делал все, что ему велят. Бывает, что за это убивают.

Но сильнее пошлого ужаса увольнения — удивление. Женщина с тонким лицом и изящным телом — ему помогает. Конечно, она замужем, ей нечего бояться. После работы, с сумочкой в виде патронного подсумка через плечо, она заходит в вагон электрички и уносится по улице Маунт-Оберн под сень деревьев Кембриджа. Чтобы исчезнуть за живыми изгородями в большом белом доме. Потому что как-то вечером он ее выследил.

Казалось, между ними воцарился мир. Она однажды улыбнулась и даже облизнула губы, когда он улыбнулся ей в ответ. Ввязаться в битву за свое спасение он все равно не мог, ведь это то же, что в одиночку сражаться с армией. Всего наилучшего. Искренне Ваш. В этих случаях одиночка только и может, что сыграть в кювет.

Как-то в четверг Франц Ф собрался. Пыль вытер, в помещении прибрался и сдернул со стены свой стих.

К себе на Элдерберри-стрит он добирался долго. Попав по месту жительства, Франц тараканам дал побеситься вволю. В пятницу с утра прошелся по аллее, а у бассейна пересек ее. Монетка, звякнув, провалилась в турникет. На час он зажил тюленьей жизнью. Что это он не на работе, допытывался кое-кто из ребятишек. С забавной дерзостью.

Пришло письмо. Его заявление подписано, чек с полумесячной зарплатой прилагается. Чек — зеленовато-голубой листок — Франц пропихнул назад в конверт и отослал назад в то самое светлое здание на Гарвард-сквер.

Взял лист бумаги и написал другое стихотворение. Его он прицепил над раковиной.

В выходные Франц покупал пиво и возражать не стал, когда продавец его обжулил на два цента. Но, повернувшись уходить из магазина, услышал, как тот его окликнул, эй, в чем дело. У тебя случилось что-нибудь или как. Франц сказал нет. Тот говорит, ты что же, не заметил, как тебя обсчитали. Франц сказал, я заметил. Тот говорит, ничего не поделаешь, привычка.

В четверг Франц приобрел на двадцать центов почек. И жарил их на постном масле. Прекрасная диета для осады. В дверь постучали, когда он стоял на стуле и выгонял в форточку дым. На крыльце, держа в руке конверт, стояла Лидия.

Она сказала, вот, это вам. Франц взял, сказал спасибо. Она говорит, тут, значит, вы живете. Да, сказал он. А она говорит, что ж, вы меня зайти так и не пригласите. Лица, глаза из окон гроздьями. Для Элдерберри-стрит это новость. Он говорит, ну заходите, коли желаете.

Он проводил ее сквозь дым. В гостиную, где она уселась на его кровать. Она сказала, странный вы человек, это же глупо, вы так все в жизни провороните. Вы почему не попытались бороться. Неужто им так и сойдет выгнать с работы человека только за то, что он обедал на ступенях Вайденеровской библиотеки. А уж чек посылать обратно и вовсе глупо.

За чаем испарился час. Франц вынул печенье. Выложил на тарелке из печений розу. Что-то случилось, сказала она, с вами. В последнее время. Вдруг перестали разговаривать со всеми. Так помрачнели. Франц сказал, да, он помрачнел. Она сказала, потому-то я и хотела с вами подружиться, а вы меня отшили. Франц сказал, верно, он ею пренебрег. Лидия взяла еще одно печенье и, вставая, сказала, что ей пора.

Франц грустно вывел ее в кухню. Дернул за шнур выключателя, и Лидия ступила в темноту. Я не хотел бы, объяснил Франц, чтобы вы увидели здесь тараканов. Она сказала, это не важно, что я увижу. А когда Франц обнял ее, она зашептала, не смейте, не смейте. Франц сказал, вы мне уже говорили это прежде, и в аромат духов у нее за ухом вжал губы. Она сказала, вы будете тут в следующий уик-энд. В субботу я забегу в три тридцать.

Франц взял конверт и чек и сжег их над плитой. Набрал ведро воды и принялся за мытье своей магазинной витрины. Вокруг столпились ребятишки, эй, что случилось, мистер. Что это вы вдруг блеск решили навести. Франц покатил по тротуару пятицентовик, в тихом восторге от зрелища ребячьей толкотни в канаве.

Каждое утро подъем, руки к плечам, наклоны, вдох, выдох. Дверь настежь, на улицу с улыбкой. Купить газету и читать ее за кофе с кексом на Чарльз-стрит. Потом воинственно в городской сад, и получасовой реванш на круговой скамье под деревом.

У Лидии такие волосы светлые. Она пройдет, ступая своими пальчиками, чуть-чуть искривленными, тело очерчено волнисто, — мимо всех входов в подвалы, темных переулков и выбитых окон и постучится в дверь.

В условленную субботу в двадцать минут четвертого Франц ждал, дважды за последний час сменив белье. Согласно метеосводке, было прохладно. И свет голубоватый, сумеречно-грустный. И дрожали руки. Такой уединенный форпост. Стул рядом с телефоном, глаза прилипли к двери.

Звонок. Взяв в руку черное орудие переговоров, Франц выслушал, как приглушенный голос сообщил, это муж Лидии, оружие при мне, сейчас я буду здесь и пристрелю тебя.

Трубка выпала у Франца из руки и легла на пол, булькая и бормоча. Слова того стиха, что висел на службе. Когда твой путь что-то уж слишком гладок. Франц встал, дверь отомкнул, оставив приоткрытой. Вернулся на свой стул. Решение принято. Вечер траурно потемнел. Пускай ему не надо будет даже в дверь стучаться. И вот, все эти годы позади, и даже как-то странно справедливо, что все так кончится. Франц, тяжело склонившийся вперед, сидит к двери лицом, уронив голову и руки. Может, хоть тем будет его конец облагорожен, что его пристрелит обладатель диплома колледжа.

Дверь отворилась, и Франц Ф закрыл глаза. Отвернув голову, он поднял руки, заслоняясь от пуль. Шаги приблизились, рука коснулась его волос, и Лидия сказала, о господи, по телефону я пошутила.