– Не хочу своим весом порох вытеснять.
Сперва мы не поняли даже, о чем идет речь. Тогда она очень деловито объяснила, что весит, мол, больше восьмидесяти кило и лучше вместо нее на шлюпку еще несколько банок пороху забрать.
Снарядом у нас срубило кормовую мачту. Через минуту продырявило верхнюю палубу, разбило каюту. Тетя Феня бегала с огнетушителем, затаптывала огонь, покрикивала на нас:
– Давайте, паренечки, орудуйте! Шуруйте, хлопцы. Не дадим Трофима Егорыча фашисюкам в обиду. Чтоб им кишки на брашпиль навернуло, курослепам! Давайте, моряки, лучше, веселей!
Завыл воздух, и снарядом пробило насквозь машинное отделение. Внутрь хлынула вода.
– Болт! – сказал капитан. – Подзаныр пойдем.
Наша корма стала уходить в воду. Уже заливало палубу. Но, на наше счастье, место там неглубокое. Мы врезались кормой в грунт. Трюм у нас был под водой, но дальше мы не погружались. Немцы прекратили огонь: решили, видимо, что потопили нас. Мы стояли по грудь в воде, держась за поручни на затопленной палубе, и решали, что делать дальше. Как бы нам достать снаряды из трюма? Комендант крепости, когда мы прибыли, сказал: «Нам лучше хлеба не давайте, а снаряды спасите…» Кораблик наш и так валился набок; если еще из трюма снаряды вытащить, совсем на перекувырк пойдет. И тут золотая наша вдовушка присоветовала нам:
– Вы, хлопцы, привяжите судно концами за деревья, что на острове, оно и не перевернется: ветер-то навальный…
Это был превосходный совет, но берег отстоял от нас метров на пятьдесят. Моторист Семенов и рулевой Касюк поплыли в темноту, подтянули концы, обмотали ими деревья, закрепили кораблик за переднюю мачту и за корму. Подул небольшой ветерок. Пошла зыбь. Нас покачивало, и, скрипя во тьме, покачивались с нами в лад деревья на островке. Семенов и Касюк вернулись на судно, отдышались и стали по очереди нырять в трюм. Но снаряды мы привезли тяжелые – каждый пудов на восемь. Мы тогда что сделали? Взяли пеньковые концы, приделали к ним крючки, Касюк и Семенов ныряли в трюм, нащупывали снаряд, охватывали его петлей, а мы на палубе вытаскивали наверх, потом тащили снаряды на шлюпки и отправляли на берег. Так мы работали всю ночь.
Уже начало светать, когда мы грузили последнюю шлюпку. Капитан опять стал уговаривать Аграфену Васильевну немедленно сойти с судна. Тетя Феня закоченела в воде. Она уже еле губами шевелила, но мы расслышали:
– Бросьте вы, ребята, этот разговор. Не о том забота… И так шлюпка с перегрузом идет, а я свои телеса прибавлю – куда же тут?
Когда последняя шлюпка была разгружена, капитан сам отправился на ней за вдовушкой и коком, которые оставались на «Штыренко». Но было уже так светло, что немцы заметили шлюпку и открыли по ней огонь из миномета. Осколком мины капитана ударило в руку. Еще одна мина взорвалась у самой шлюпки, разнесла ее, и когда опала вскинутая вверх вода, Джахаев и Галюшкин увидели на поверхности черную шаль, медленно уходившую в воду. Загребая одной рукой, кинулся туда капитан. Галюшкин нырнул и не дал Аграфене Васильевне уйти на дно. Кое-как они добрались до островка, с двух сторон придерживая тетю Феню. Она была ранена осколками мины в грудь и в голову.
В каземате ей сделали перевязку. Она открыла глаза:
– Всё взяли?
– Всё.
– Ничего не осталось?
– Ничего, тетя Феня.
– И я все свое взяла, – проговорила она. – Сходила-таки в последний рейс с Трофимом Егорычем. – Она помолчала немножко и, обведя нас медленным взором, словно стараясь запомнить каждого, тихо сказала: – Отбываю, паренечки… счастливо вам… штыренковцы…
Первый раз она назвала нас так. Потом попросила поднять ее к амбразуре, чтобы проститься с морем.
Рассвело. Начался прилив. Все выше и выше поднималась вода. Вот уже на нашем кораблике залило крышу каюты, потом только мачта осталась над поверхностью.
И сказала нам тетя Феня:
– Вот как она в воду уйдет, так и я с ней…
И стала собирать на себя мокрую черную шаль, из рук не выпускала ее. Натянула шаль по грудь, по плечи, потом, словно хотела покрыться ею, подняла руку к голове. И упала рука…
Невольно мы все обернулись к морю. Только прибой там шумел, волны катились по проливчику, и ничего не осталось от нашего «Штыренко».
Мы похоронили тетю Феню тут же на островке, в крепости, между камнями, в углу палисадничка под акациями. Проволокой укрепили круг с нашего корабля и на круге приписали: «Аграфена Васильевна». Получилось: «Аграфена Васильевна Штыренко», – и повили круг сбоку черной шалью.
Молча стоял наш экипаж у могилы. Ребята даже переодеться не успели. Утренний холодный ветер пробирал нас, но мы стояли не шевелясь. Рядом с нами комендант выстроил весь свой маленький гарнизон. Капитан Джахаев сказал короткую речь:
– Прощай, хороший человек, Аграфена Васильевна, подруга моряка, хозяйка корабля нашего! Спасибо тебе. Матерью ты нам была, тетя Феня.
Уже совсем рассвело. Немцы на берегу зашевелились. И комендант надел фуражку:
– Товарищи моряки, попрошу уйти в казематы. Мы почтим вдову вашего корабля таким артиллерийским залпом, какого ни одному адмиралу не давали.
И задрожал, заходил ходуном остров над могилой тети Фени, заревели доставленные нами снаряды. Дымом и едучей пылью закрылся весь тот берег, запылали немецкие казармы. Немцы начали отвечать нам, но скоро их батареи умолкли, подавленные мстительным огпем с островка. А батарея наша все била и била. Яростный, гремучий воздух, казалось, пригибал акации в палисадничке. И при каждом залпе слегка вздымалась шаль на белом пробковом круге.
«Черная шаль» – известная народная песня на слова А. С. Пушкина.
Сирокко – знойный ветер, дующий в средиземноморских странах; губительно действует на здоровье людей.
Фарватер – путь для безопасного прохода судов.
