Он отвесил ей короткий вежливый поклон и пожал руку — надо же было как-то обозначить начало знакомства с человеком, с которым у тебя нет общего языка, — и, судя по ее реакции, это не показалось ей ни глупым, ни странным. Потом он наклонился, чтобы положить свою винтовку и каску на траву, снова выпрямился, обнял ее — это было ошеломляюще приятно — и поцеловал в губы, получив ответный поцелуй, в котором участвовал ее язык. Вскоре у него в руке уже очутилась одна прекрасная обнаженная грудь (он ласкал ее так отрешенно, словно это и впрямь был персик), и кровь забурлила в его жилах; однако потом привычная, неизбежная робость и кошмарная неуклюжесть снова взяли верх, как бывало у него с любой девушкой, до которой он дотрагивался.
И, как всегда, он мигом нашел оправдание: он не может повести ее обратно в дом, потому что там полно других русских — по крайней мере, так ему представлялось, — и не может овладеть ею прямо здесь, потому что наверняка кто-нибудь помешает: скоро за ним должна была приехать патрульная машина.
Таким образом, ему не осталось ничего, кроме как выпустить девушку из своих тесных объятий и встать рядом с ней, все еще обнимая ее одной рукой, после чего они вдвоем еще некоторое время смотрели на закат с верхушки пологого холма. Пока они стояли так бок о бок, ему пришло на ум, что это могло бы послужить замечательной финальной сценой для эффектного советско-американского фильма под названием «Победа над фашизмом». А когда за ним наконец и вправду приехала патрульная машина, он не смог даже солгать себе, что огорчен и раздосадован: на самом деле он вздохнул с облегчением.
Во втором отделении был угрюмый неграмотный рядовой по имени Джесси Микс — таких, как он, вынужденных ставить крестик вместо подписи в ежемесячной расчетной ведомости на получение жалованья, набралось бы только четверо или пятеро на весь взвод, — и через два дня после репетиции заключительных кадров грандиозного советско-американского фильма этот Джесси Микс вступил в полное обладание той самой соблазнительной девушкой.
— Сегодня старину Микса можете не искать, — сказал кто-то в казарме. — И завтра можете не искать, и послезавтра. Старине Миксу покамест и штаны некогда надеть.
Но теперь, во Франции, веселым солнечным утром Колби и Джордж Мюллер явились к дежурному за своими трехдневными увольнительными. На левом краю его стола, на врезанном в дерево металлическом основании, была укреплена большая вертушка с лентой презервативов в блестящих пакетиках — можно было отмотать себе столько, сколько вы рассчитывали использовать. Колби пропустил вперед Мюллера, чтобы посмотреть, сколько он возьмет — шесть, — потом, стесняясь, оторвал столько же, сунул в карман, и они вдвоем направились к гаражу.
На них были новенькие, с иголочки, эйзенхауэровские куртки со скромным количеством нашивок и красивыми серебристо-синими Значками боевого пехотинца; кроме того, они тщательно начистили ваксой свои форменные ботинки. Правда, оба шли чуть враскорячку, потому что у каждого в штанах было по два блока сигарет, украденных с армейского склада — говорили, что на парижском черном рынке можно выручить по двадцать долларов за блок.
Прибытие в город произвело на друзей сильное впечатление. Эйфелева башня, Триумфальная арка — все было на своих местах, прямо как в журнале «Лайф», и эти декорации простирались на целые мили во все стороны, причем в таком изобилии, что только успевай вертеть головой.
Грузовик доехал до американского клуба Красного Креста, который должен был стать их опорным пунктом. Здесь им предоставлялись ночлег, душ и регулярное питание; здесь же можно было поиграть в пинг-понг и подремать в глубоких мягких креслах. Только последний лопух мог застрять в этой дыре, когда за дверьми ожидало столько таинственного и захватывающего, но Колби и Мюллер решили все-таки задержаться и пообедать, поскольку час был обеденный.
Подкрепившись, они решили избавиться от сигарет. Это оказалось проще простого. В нескольких кварталах от «Красного Креста» они встретили сосредоточенного подростка лет четырнадцати, который привел их в комнату с тремя замками, до самого потолка набитую американскими сигаретами. Он был так угрожающе молчалив и так торопился закончить сделку, отслоив им малую толику от толстенной пачки чудесных французских банкнот, будто хотел дать понять, что года через три-четыре станет крупным авторитетом в европейском преступном мире.
Джордж Мюллер захватил с собой фотоаппарат, чтобы послать родителям несколько снимков, поэтому они записались на автобусную экскурсию по основным городским достопримечательностям, которая завершилась лишь под вечер.
— Надо раздобыть карту, — сказал Мюллер, когда они наконец расстались с этой занудной трещоткой, экскурсоводом. — Пошли купим. — Повсюду бродили полунищие старики, продавая солдатам карты, точно воздушные шарики — детям; когда Колби с Мюллером развернули свою, многократно сложенную, расправили ее на стене какого-то административного здания и стали тыкать пальцами в разные места, одновременно говоря каждый свое, у них случился первый за весь день разлад.
Колби читал в школе «Фиесту», а потому был уверен, что все самое интересное происходит на левом берегу. Мюллер тоже читал эту книгу, но он неделями слушал солдатские разговоры в палатке и поэтому предпочитал район близ площади Пигаль.
— Но там же одни проститутки, Джордж, — сказал Колби. — Неужели ты хочешь сразу снять проститутку? И даже не попробуешь найти что-нибудь получше?
В конце концов они сошлись на компромиссе. Сначала они заглянут на левый берег, благо времени у них вагон, а уж потом переберутся через реку.
— Ух ты, — сказал Мюллер на станции метро — он всегда был смекалист. — Понял, как это работает? Нажимаешь кнопки там, где ты сейчас, и там, куда хочешь попасть, и загорается весь маршрут. Охренеть! Только круглый идиот может заблудиться в этом городе!
— Ага.
Вскоре Колби вынужден был признать, что Мюллер не зря сомневался насчет левого берега. После пары часов блужданий по его бесконечным улочкам и бульварам все еще не было никаких намеков на интересные приключения. В длинных вместительных кафе на тротуарах сидели сотни людей — они весело болтали и смеялись, и среди них было множество симпатичных девушек, но холодные взгляды, которые эти девушки искоса бросали на двух друзей, убедительно говорили о том, что и они, как большинство французов, искренне ненавидят американцев. А если Колби замечал на улице симпатичную незнакомку без спутников и, собравшись с духом, пытался заглянуть ей в глаза, ему сразу становилось ясно: лучше не спрашивать, свободна ли она, потому что в ответ на этот вопрос она вполне может вынуть из сумочки полицейский свисток и громко свистнуть.
Но район площади Пигаль — о, это было совсем другое дело! Сгустившиеся сумерки здесь словно дышали сексом; в тенях и настороженных лицах всех встречных отчетливо сквозило нечто зловещее. Над железными крышками водосточных люков курился пар, и яркие огни газового и электрического освещения расцвечивали его красным, синим и зеленым. Девушки и женщины были повсюду — они ходили и ждали среди сотен рыщущих солдат.
Колби и Мюллер не торопились; они сидели за столиком в кафе и потягивали из высоких стаканов то, что официант назвал «настоящим американским виски с содовой». Проблема ужина перед ними не стояла: они заскочили в «Красный Крест» помыться и перекусить (заодно Мюллер оставил там фотоаппарат, поскольку не хотел сегодня вечером походить на туриста), так что теперь можно было не спеша изучить обстановку.
— Видишь девицу с парнем? — спросил Мюллер, прищурившись. — Вон, напротив, которые только что вышли из двери? Девица в голубом — и парень, идет от нее прочь?
— Да.
— Богом клянусь: пять минут назад я видел, как они вошли в эту дверь! Вот сучка! Дала ему только пять минут — меньше пяти минут, — а взяла небось все двадцать баксов.
— Ого, — и Колби приложился к стакану, чтобы справиться с потоком нахлынувших на него грязных мыслей. Что можно успеть за пять минут? Разве это время не уйдет только на то, чтобы раздеться и снова одеться? Насколько преждевременной бывает эта постыдная штука — преждевременная эякуляция? Может, она взяла у него в рот, но даже это, судя по исчерпывающим обсуждениям в палатке, должно было занять значительно больше пяти минут. А может быть — при этой догадке у него похолодело в груди, — может быть, там, у нее в комнате, парня просто-напросто охватила паника. Может быть, глядя, как она готовится, он вдруг понял, что не способен на то, чего от него ожидают, — понял, что не стоит ни пробовать, ни даже притворяться, будто он пробует, — а потому промямлил какое-то извинение на школьном французском и сунул ей в руку деньги, и она шла за ним по пятам до самого выхода, говоря без умолку (грубо? презрительно? издевательски?), покуда они, наконец, не расстались на улице.
