«Дорогой Зое Павловне от Лизы Седых».
Лиза Седых была очень способная ученица. Она жила на окраине, на Холодной горе, в домишке с палисадником, где росла сирень. Каждую весну она дарила маме букеты сирени…
Слушая мамин рассказ, я все время помнила о том, что автор письма установлен.
И душа моя ликовала.
В Большой Советской Энциклопедии (Второе издание, 1950 год) я прочла:
«Алчевская Христина Даниловна (1843–1915).[2]
Русская прогрессивная деятельница народного образования. В 1870 г. открыла в Харькове бесплатную женскую воскресную школу, которая вскоре прочно завоевала репутацию методического центра по вопросам обучения взрослых и привлекла деятелей воскресных и вечерних школ для взрослых с разных концов страны.
Школа Алчевской просуществовала около 50 лет, несмотря на неоднократные притеснения, чинимые Алчевской царским правительством.
Алчевская вместе с группой преподавательниц воскресной школы составила получившее широкую популярность рекомендательно-библиографическое пособие „Что читать народу“
(т. 1–3, 1884–1906), учебное пособие „Книга взрослых“ (1899) и др.»…
Вот и «ключик», с помощью которого я надеялась узнать автора найденного письма. Он повернулся, но дверь была уже отперта!..
Вслед за Христиной Даниловной Алчевской в энциклопедии шел Алчевсккй Иван Алексеевич, русский певец, драматический тенор – «один из выдающихся певцов русской и мировой оперной сцены». Были перечислены его основные партии – Германн («Пиковая дама»), Дон Жуан («Каменный гость»), Хосе («Кармен»)…
Я написала в Харьков. Просила друзей узнать, не осталось ли у Алчевской в Харькове родственников. С их помощью я надеялась выяснить фамилию Марьи Николаевны, которой Алчевская адресует свое письмо, а возможно, удасгся расшифровать сокращения, коими оно изобилует. Не забывала я про «домик Эшлимана», с которым у автора письма связаны «надежды, мечты, желания, волнения»… Помнила об отказе А. К. приехать в Ялту в ее день рождения…
Вскоре из Харькова пришел ответ. Моя школьная Учительница, – само собой получилось, что я написала это слово с большой буквы, – такая уж это была Учительница, к которой и сейчас приходят ее ученики, – среди них уже есть седые и старые, – а она, молодая, встречает их у порога, темноглазая, смуглая, с ямочкой на щеке, и узнает их мгновенно. И сейчас она первая, с помощью своих бывших учеников, узнала и сообщила мне адрес внучки Алчевской, Елены Алексеевны Бекетовой.
И я приехала в город своего детства.
Но еще перед этим пришел ответ из Ялты на мою просьбу прислать сведения об Эшлимане, – значился ли в начале века в Ялте домовладелец Эшлиман. Ответ превзошел все мои ожидания. И хотя он разрушил мою Первую версию, не могу отказать в удовольствии себе, а может быть и читателю, и не сообщить ему то, о чем с интересом узнала сама. Тем более, что присланная мне выписка принадлежит сборнику статей о Южном береге Крыма, выпущенному издательством «Крым» в помощь экскурсоводу, и тираж его мизерный – одна тысяча экземпляров.
«…с конца 1834 г. первым архитектором Южного берега стал Эшлиман… Карл Иванович Эшлиман (1808–1893) был швейцарским подданным. По окончании Пражской академии художеств и недолгого пребывания в Берне он в июле 1828 приехал в Крым в усадьбу А. С. Голицыной в Кореизе. Эшлиман попал в Крым довольно случайно.
Согласно объявлению одной богатой семьи он вызвался сопровождать на Южный берег больного испанского графа Ошандо дела Банда. Вначале у него не было мысли оставаться в Крыму, но из-за чумы, свирепствовавшей на юге России, он вынужден был задержаться… Голицына познакомила Эшлимана с М. С. Воронцовым, который предложил ему должность второго, а затем и первого архитектора Южного берега Крыма. (…) Эшлиман был больше исполнителем, сам он проектировал мало и главным образом второстепенные сооружения.
Наиболее значительна его работа по составлению проектного плана Ялты. (…)…после преобразования в 1837 году местечка Ялта в город, появилась необходимость составить перспективный план застройки и развития Ялты. Это было поручено Эшлиману. Он работал над планом больше двух лет. В начале 1843 г. проект был утвержден».
Далее сообщалось, что Карл Иванович Эшлиман был похоронен возле Ялтинской церкви, строительством которой он руководил.
«Могила его находится там и в настоящее время».
Итак, версия о романтических отношениях между Алчевской и «неким Эшлиманом» отпала. В девятисотом году Карла Ивановича уже семь лет как не было в живых, да и умер он восьмидесятилетним стариком, – прямо скажем, не лучшая пора для лирических похождений. Оставалась надежда, что «А. К.» – не кто иной, как сын Эшлимана, – инициалы и предположительный возраст «сына» давали такую возможность. (Первая версия не сдается без боя!)
Но – был ли у Эшлимана сын?.. «Был ли мальчик?»
В Харькове было прохладно. Пожалуй, слишком прохладно для сентября.
Осень – лучшее время в моем городе. Я говорю в моем, хотя покинула его давным-давно, в отрочестве. Но все же я здесь родилась и, возможно, прожила бы здесь всю свою жизнь. Наша разлука была насильственной – нас разлучила война. После войны я сюда уже не вернулась. Но, приезжая к друзьям, я всегда обостренно воспринимаю свой город, его неширокие старые улицы, дома с лепными карнизами, ложноклассическими портиками, львиными мордами.
Антон Павлович Чехов в одном из писем, присланных из Италии, когда он приехал туда впервые, пишет: «Рим похож в общем на Харьков». Не выносивший пафоса, зная, что от него ждут восторженных восклицаний, он хотел этой фразой приземлить Рим, но при этом невольно возвысил Харьков. Ведь можно сказать и так: Харьков похож, в общем, на Рим!
В этот раз я приехала сюда с дочерью. Она никогда здесь не бывала, и к новизне моих ощущений прибавилась еще новизна ее взгляда.
Мы разглядывали дома, и я многое замечала впервые – возлежащие вдоль верхних карнизов, словно в капелле Медичи, мраморные фигуры. Иронические улыбки сфинксов. Своеобразная архитектурная стилистика, и на многих домах, отличающихся благородством пропорций и формы, – мемориальная доска: «Дом сооружен (или построен) архитектором Бекетовым»…
– Это тот Бекетов, что построил весь Харьков? – спросили у нас, узнав, что мы идем к Бекетовым.
О своем приезде и желании повидаться я известила по телефону. Я позвонила вечером, надеясь, что Елена Алексеевна пригласит меня к себе на следующий день.
– Нет, нет, приходите сегодня, – услышала я в трубке не по-старчески властный голос – Завтра я лечу зубы… К тому же сейчас дома мой сын – может быть, потребуется его помощь…
Было ветрено, собирался дождь. Мы взяли зонтики и пешком направились на улицу Дарвина. Шли городским садом, где по случаю воскресенья бил цветной фонтан, напоминавший мне прежде воду с сиропом. Цветные прожектора освещали и толпу, придавая ей нечто карнавальное. После городского сада город показался пустынным и темным. На тихой улице Дарвина мы не без труда разглядели нужный нам номер. Это был старый особняк в два этажа, с мраморной лестницей. Мы поднялись на второй этаж, здесь, на входной двери, была медная дощечка «Академикъ Бекетовъ».
Мы оказались в большой, скорей пустынной, чем просторной комнате, гостиной, с круглым столом в центре и остатками старинной мебели по стенам и углам, в обществе Елены Алексеевны и ее сына Федора Семеновича. Прежде всего предстояло разобраться в родстве.
– У Христины Даниловны было шестеро детей, – говорила Елена Алексеевна, – четыре сына и две дочери, Анна и Христина. Я дочь Анны, которая в свое время вышла замуж за архитектора Бекетова. Таким образом, я прихожусь внучкой Христине Даниловне, а Бекетову – дочерью…
Это была небольшого роста с живым взглядом серых глаз пожилая женщина, слишком интеллигентная, чтобы к ней подходило слово дама, – в современном звучании этого слова есть некоторая манерность.
Я рассказала ей о найденном мною письме. Нет, никаких свидетельств о дальнейших встречах Чехова с Алчевской у нее нет. Елена Алексеевна даже не помнила, что они были знакомы…
– Федя, принеси книгу, – попросила она сына. – Там бы, наверное, что-нибудь было…
Федор Семенович, высокий, несколько сутулый человек. В его лице есть что-то детское, возможно, такое впечатление создает большой выпуклый лоб, – мы уже знаем от Елены Алексеевны, что он математик и работает в Институте низких температур. Вскоре Федор Семенович вернулся с увесистым томом. На суперобложке я прочла: «X. Д. Алчевская. Передуманное и пережитое. Дневники, письма, воспоминания».
Книга вышла в Москве в 1912 году в типографии Сытина. Мы тут же посмотрели содержание – «Встречи: Ф. М. Достоевский. И. С. Тургенев. Л. Толстой. Глеб Успенский». И ни слова о Чехове. Лишь потом, в Москве, изучив подробно воспоминания Алчевской, я поняла, почему встреча с Чеховым не описана ею. Потому что это была именно встреча, за которой не последовало длительного общения. Праздник – так называет Алчевская это событие в своем письме: «Вчера и на моей улице был праздник!»… Так она пишет в письме к Марье Николаевне.
