— Войска бы только не пришли сюда, — сказал Далгат.
— Вай, не говори! Еще хуже будет! — воскликнул Арип. — Отвечаю, каша будет здесь! КТО знаешь как у нас проходит? Раз Осман звонит мне, типа приезжай на Батырая, такой базар здесь. А пробки же есть же, я ехать не успеваю, кричу ему, типа, че тама, че тама. Осман говорит, здесь в квартире, говорит, операция была, никого не разогнали, трупы при всех вынесли, машины стоят, кругом гай-гуй, людей полно. Тела боевиков на улице лежат. Один вах еще жив был, сразу его автоматом сделали, спецназ трупы добил, потом начал народ разгонять. По машинам бьют, на людей наезжают. У Османа друга вмятина осталась на капоте. Че за беспредел, скажи? Одного хотя бы ваха оставили бы, им что, информация не нужна, что ли? Народ че заранее не убрали оттудова? Хампец нам будет, если этому спецназу волю дать, отвечаю.
— И наши менты не лучше, — начал Далгат.
— Наш сосед же есть, Джамалудин, 90 лет ему, в больнице операцию ему сделали, и внук у него, короче, Муса, грамотный пацан. Всегда нашей матушке сумки таскал с базара. И это, раз, приходят к нему в масках. Обыск, туда-сюда. Почему, зачем — молчат, ордер не показывают. Уехали и Мусу с собой забрали. После этого паспорта пропали, деньги пропали, у старика тоже. И это, не отпускают Мусу ни в какую. Его отец в ментуру пришел, там ему начальник ОВД говорит, мол, клянусь Аллахом, сына вашего не тронут, уходите. Врал он. Они Мусу подряд ночами избивали, душили, током били, зубы рвали, заставляли признания делать, что он вах. Адвоката к нему не пускали. Потом из спецназа трое взяли, увезли его на трассу, там избивали тоже, оскорбляли, туда-сюда. Отец его потом узнать не мог. Две недели пацан раненый в камере лежал у этих хайванов. Далгат, ты скажи, их как после этого оставлять?
Далгат сидел подавленный и молчал.
Тетя Наида внесла пышный аварский хинкал, куски сушеного мяса, творог с чесноком, аджику и черный урбеч из льняных семян. Села в кресло, обтянутое цветастым покрывалом, подобрала валяющийся в кресле пульт.
— Что, Арип, — сказала тетя Наида, — телевизор можно включить?
— Включай, что спрашиваешь, — отвечал Арип, прошептав обычное перед едой «бисмиля».
Далгат понял, что голоден, и принялся быстро обмакивать куски теста в соусе.
Пощелкав стертыми кнопками, тетя Наида попала на какой-то дагестанский клип. Восходящая звезда даргинской эстрады крутила бедрами и пела про красивые улицы Махачкалы, по которым ходит ее любимый.
— Нахъе босе! — бросил Арип, вгрызаясь в кусок мяса.
Певица убралась, и на экране показался мэр и смятые лица чиновников. Кого-то отчитывали за очередной сбой подачи электроэнергии и воды, кого-то за горящие мусорные баки. Мэр был грозен, чиновники трусили.
— У вас есть вода, Далгат? — спросила тетя Наида.
— Не знаю, домой не забегал еще.
— У нас месяц не было, потом только горячая пошла, нам Сохраб от себя канистры возил.
— А дядя Халилбек скоро придет? — спросил Далгат. — Мне нужно ему одну папку передать.
— Ты лучше ему сам передай, — сказала тетя Наида. — Он сейчас в республиканской библиотеке должен быть, там какую-то книжку презентуют, я слышала.
Со двора послышалась громкая музыка.
— Хажи! — закричала тетя Наида.
— Я! — раздался голос Хаджика.
— Кушать иди!
В комнату зашел веселый Хаджик и запрыгал на месте, боксируя воздух.
— Че тухлые такие? — прыгал Хаджик.
— Идем, пять сек побазарим, — сказал Арип, вытирая заросший подбородок и выходя из комнаты вместе с дурачащимся братом.
— Иди там быстро поешь, Хажи, потом Далгата отвезешь, — крикнула им вслед тетя Наида. Потом спросила Далгата с улыбкой: — Ты Магомеда сына свадьбу видел?
— Нет, — ответил Далгат сонным голосом.
— Я тебе сейчас чуть-чуть покажу, — сказала тетя Наида, всовывая очутившуюся в руках кассету в видеомагнитофон.
На экране заплясали какие-то знакомые фигуры. Взрослые и молодые. Тетя Наида нажала на стоп-кадр и обернулась к Далгату.
— Что? — спросил Далгат.
— Это Мадина, твоего дяди Абдулы дочка, на медицинском учится. Нравится?
На экране, подняв руки кверху, застыла девушка, гладко причесанная, в открытом вечернем платье.
— Оставьте да, тетя Наида, — занервничал Далгат, — не нравится.
— Что не нравится? Посмотри, какая красивая, и дома все умеет…
Далгат встал с дивана и направился к выходу.
— Подумай, — слышалось за спиной. — Свой дом строят, скоро достроят, участок в горах есть.
В прихожей Хаджик уже надевал начищенные лакские туфли.
— Трубку посеял. Когда дрались, наверное, — сказал Далгат.
— Не паникуй, я сегодня разберусь с ними, — ответил Хаджик. — Я их опрокину.
— Нух битIаги, Далгат, сегодня свадьба у Залбега, может, там увидимся, — говорила тетя Наида.
Арип на прощанье крепко пожал руку и сказал:
— Вещи делай, вещи! Подумай о Всевышнем. Вот держи Фарз айн.
Арип протянул Далгату тонкую книжечку с описанием молитвенной техники.
Далгат сунул ее в папку, пообещал почитать и пошел за Хаджиком.
Стало ветрено. Далгат смотрел, как за стеклом автомобиля летают по грязному городу картонки и целлофановые пакеты. Девушки, разодетые, как продажные женщины, придерживали юбки и волосы. Хаджик смотрел на них и хохотал:
— На них, на них смотри!
Несколько раз он вылезал из машины, чтобы поздороваться со знакомым джамаатом, толпящимся на тротуаре или выписывающим круги на авто.
— Четкая тачка, правда? — хвастался Хаджик. — Я на ней за десять минут кого хочешь подцеплю. А ночью вообще атас, я с пацанами вовсю дрифтую. На скоростях по всем улицам.
— А что, светофоры не работают? — спросил Далгат.
— Оставь да, какие светофоры, сейчас даже ментов на улицах нет.
— А где они?
— По домам сидят, снайперов боятся. Делай, что хочешь. Правда, у нас же это, бытовухи-криминала особо нету.
— Работаешь где-то? — спросил Далгат, следя, как дергается в такт движению болтающаяся у зеркальца арабская молитва.
— Сейчас нигде, пахан обещал в прокуратуру устроить, там у него друг есть... Знаешь сколько стоит в ДПС попасть, рядовым? — неожиданно спросил Хаджик.
— Нет.
— 250 штук. Хотя этих дэпээсников только так убивают.
Хаджик сделал какой-то финт, въехал на тротуар и остановился, чуть не задев маршрутку «двойка как троллейбус» с ругающимся маршруточником. Мимо них на полной скорости проехала десятка с гогочущими молодыми людьми. Все они, включая водителя, совершенно высунулись из окон и держались за крышу автомобиля.
— Ай саул, пацаны! — крикнул им Хаджик вдогонку.
Далгат распрощался с Хаджиком и, пройдя магазин серебряных украшений, зашел в библиотеку.
4.
В маленьком зале перед разогретой солнцем толпой журналистов, чиновников и пышно разодетых женщин торжественно сидел президиум. Матроны в газовых платках, крупные скучающие мужчины. В центре — эффектная дама, сильно нарумяненная, с ярко подведенными глазами и глубоким декольте. По стенам — портреты русских классиков и отцов дагестанских литератур. За трибуной стоял невзрачный и потный мужчина в очках, как видно, зачитывающий с листа какое-то официальное обращение.
— Ваши стихи, Гюль-Бике Акаевна, — это гимн человеческому труду и упорству, — с чувством читал мужчина. — Сегодня они знамениты во всем Дагестане, известны в России и за рубежом. В них ярко отображены история родного края, его неповторимые красоты, великолепие заоблачных гор, равнин, седого Каспия, аулов, сел, городов, населяющих их людей. У вас, Гюль-Бике Акаевна, большое и горячее сердце, через которое проходят все радости и боли родной земли. Вы пишете о трудной судьбе женщины степи и гор, мужестве самоотверженных сынов Дагестана. Ваши стихи нравственно воспитывают молодежь и являются жизненным маяком для подрастающего поколения. Поздравляю вас с выходом пятнадцатой книги. Пусть растут и крепнут ваши творческие успехи и достижения! Спасибо!
Раздались шквалистые аплодисменты. Расчувствовавшаяся Гюль-Бике привстала и, вся сияя, дважды поклонилась, сначала в сторону трибуны, потом — залу. Выступавший мужчина, так же светясь от счастья, бережно сложил официальное обращение, снял очки и откашлялся.
— Вы меня извините, пару слов от себя скажу тоже. Я давно влюблен в поэзию виновницы нашего торжества. В ее стихах ярко встает образ кыпчакской женщины, наездницы, повелительницы тюркских степей. Гюль-Бике — женщина Великой Степи. Она уже легенда при жизни. Ее поэзия глубока, как Каспийское море, и высока, как наши Кавказские горы. Расул Гамзатов, когда читал стихи Гюль-Бике, говорил: «Вот поистине народная поэзия». И я каждый раз потрясаюсь, когда читаю ее стихи о любви, о душе, о природе, о народе. И еще, Гюль-Бике, тут я теряюсь прямо, что сказать. Она очень великолепная женщина. Она прямо как душистый цветок на склоне Тарки-Тау. И сейчас я держу ее новый сборник «Избранное» и с благодарностью читаю дарственную надпись «Дорогому Калсыну, дорогому брату, дарю ноты моего сердца. Твоя Гюль-Бике». Я, милая Гюль-Бике, тоже пришел к тебе со стихами. Надеюсь, они хоть чуть-чуть сравнятся с твоей красотой.
