Они продолжали встречаться, часто спали в одной постели, называли друг друга ласковыми именами. Потом раз она пошла в кофейню одна, заказала киш лорэн, но не смогла его есть. Закурила сигарету и молча смотрела непонятно куда. Думала, даже если расстаться теперь с мужчиной, призраки пирога и сельдерея — с ними не расстанешься, они будут приходить и напоминать о нем снова и снова, каким он был вежливым и чистоплотным, с прекрасным чувством юмора, разбирался в старой музыке и модной одежде.
Это случилось за несколько лет до войны, когда абсент еще был, а сальварсана еще не было. Я жила тогда в веселом доме на рю де л’Об; нас было полторы дюжины шлюх всех мастей. В сочельник, понятное дело, был выходной, и те из девиц, у кого еще родители были живы, отправились на Рождество по домам. Смех был смотреть, как они в скромных дорожных накидках и платьях, с зонтами и саквояжами, набитыми гостинцами для детворы, очи долу, семенят через улицу, на которой только вчера торговали собственным задом, — ни дать ни взять девушки с фабрики или прислуга с превосходными рекомендациями. Я вышла проводить Жужу, мою соседку: она хотела навестить свою мамашу на рю де ла Гэте, а я была не прочь прогуляться. Погода была на удивление пакостной, сырой и ветреной. Рождественский снежок не желал падать хлопьями, как положено, а таял прямо в воздухе, превращаясь в холодные плевки. Жужу предложила мне подняться вместе с ней, отогреться у печки, выпить кофе и сладкой наливки, но я отказалась. Сказать по чести, в нашем заведении всегда была такая теснота и толчея, что я старалась не упускать возможности побыть в одиночестве.
Я бродила по улицам, пока от холода не начало ломить уши. Ботики намокли, пальцы почти не сгибались. И вот, когда уже была готова вернуться под гостеприимный кров веселого дома, я заметила, что неподалеку в подворотне лежит человек. Человек был жив, просто мертвецки пьян. Я подошла ближе и признала в нем папашу Ноэля. Бедняга не дополз до своей каморки буквально несколько шагов и теперь ворочался в стылой луже, как упавший на спину жук. Я наклонилась, крепко ухватила его за лацканы битого молью пальто и потянула вверх. Папаша Ноэль сел, потом осторожно перевернулся, встал на четвереньки и продолжил путь. Я открыла перед ним дверь, ведущую под лестницу, где он жил, а потом еще одну — в крошечную комнату без окна.
Эта девушка, Рири, — я знал, что она очень добрая, хотя был с ней едва знаком. Среди шлюх бывают удивительно добрые женщины, я бы сказал — святые, но не могу, язык не поворачивается. Она втолкнула меня в каморку и спросила: «Что же вы, папаша, не запираете дверь? Вас же обворуют!» Эх, было бы что красть в этой вонючей норе. Я спросил: «Рири — это Генриетта?» Она сказала: «Нет, Ривелотэ». И имя-то у нее нехристианское, и лицо вот тоже какое-то.
Я зажгла лампу, стянула с папаши Ноэля мокрое пальто и помогла ему влезть на высокую скрипучую кровать, заваленную тряпьем поверх пыльных тюфяков. Он попросил:
— Открой комод, пожалуйста, дочка, если не трудно. Там в верхнем ящике бутылочка лежит.
— Куда уж вам пить, папаша?
— Да я тебя угостить хочу.
На комоде я вижу фото в картонной рамке. Молодой, лет тридцати, солдат с гладко выбритым лицом и ослепительной улыбкой. Достаю из ящика бутылку, откупориваю, пью. Дешевая мерзость, но согревает. Хозяин кивает на фотокарточку:
— Нравится?
— Симпатяга.
— Сынок мой, Эжен. В Марокко служит, за порядком следит.
Старик явно хочет сказать что-то еще, но не решается. Я беру фото и присаживаюсь на край кровати.
— Очень похож на вас.
— Просто копия… Послушай, Рири, у меня к тебе дело. Приехать он обещался в этом году на Рождество. Ну а сегодня как раз сочельник. Я за его здоровье и выпил… Жду вот, специально домой полз, не успеть боялся.
— Нет, папаша, и не просите, мадам Жанин мне голову оторвет, если узнает, что я на стороне прирабатывала. Идти мне пора. Спасибо за выпивку и счастливого Рождества.
— Не уходи, дочка. Мадам Жанин ничего не узнает. У меня и деньги есть, спрятаны. Все по-честному оплачу, ты только останься. Представь, какой парню сюрприз будет! Ты же все по первому классу сделаешь, я не сомневаюсь.
Я мешкаю с уходом. В конце концов, мадам Жанин меня не ждет. Она решит, что я осталась с Жужу у ее матери. Папаша Ноэль запускает руку куда-то под тюфяк и извлекает мятые банкноты. А говорил, нечего красть. Какая беспечность в этом жесте, а ведь наверняка на смерть копил. Всю свою долбаную жизнь копил на смерть. Он привстает и всовывает деньги мне в руку.
— Ты ведь дождешься, ты ведь уже согласна. Эжен тебе понравится, он настоящий красавец, наверняка в Марокко все бабы от него без ума, но парижанки — это парижанки, нечего и сравнивать. Не уходи только никуда, а я пока вздремну часок.
Рири зачем-то начинает раздеваться. Она ложится рядом на кровать — худая, как селедка, корсет в серую полоску, слентами, чулки на подвязках, батистовые панталоны с разрезом в шагу. Она замерзнет, непременно замерзнет, эта ночь будет долгой, а у меня давно нет ни угля, ни дров. Она прихлебывает из бутылки, ведь это тоже недурное топливо, если уметь им пользоваться.
Папаша Ноэль закрывает светлые мутные глаза. Он сипло дышит, и я расстегиваю ворот его рубашки. Если сбрить его клочковатую бороду, можно будет заметить, что на самом деле ему не больше сорока пяти. Если присмотреться к фото, можно будет понять, что оно слишком старое, пожелтевшее и потрескавшееся. Если сложить все это вместе, можно будет догадаться, что солдат не годится Ноэлю в сыновья. Так вот, значит, как тебя зовут, папаша Ноэль. Что ж, за знакомство! Я засовываю деньги обратно под тюфяк. Мы долго лежим молча, просто лежим рядом. Мы ждем молодого Эжена, который никогда не вернется. Но если в рождественскую ночь случится чудо — ведь так бывает, — то я сделаю все по первому классу.
За ужином в «Санта-Фе» у тебя зазвонил телефон. Ты со вздохом нажал прием и сказал, что на совещании. Я вылавливала креветки из салата, напоминавшего гербарий. Ты отложил мобильный, прикрыл глаза рукой и пожаловался на страшнейшее дежавю.
Когда мы сидели в «La Marе́e», поедая улитки, я спросила, почему мне нельзя звонить тебе, когда ты у нее. Ты сказал: «Потому что она считает меня своей собственностью и это продлится еще какое-то время». «Комплимент от шеф-повара», — объявил официант, ставя перед нами рюмки с кокосовым супом. Я сказала: «Просто перестань спать с ней, и она перестанет считать тебя своей собственностью». Были еще морские ежи и устрицы, но они были нехороши.
Потом мы обедали в «Куполе», и ты спросил, не беспокоит ли меня будущее. Я ответила: «Нет, не беспокоит». Мы оба заказали пасту, ты — белую с грибами, я — черную с кальмарами. Моя была на грани съедобного; с виду она здорово походила на кровельное покрытие. Я сказала: «Люди делятся на три типа. Одних мучает прошлое, других — настоящее, третьих — будущее. Меня мучает прошлое, поэтому о будущем я не беспокоюсь». «Это здорово», — сказал ты, и тебе принесли самое невкусное в мире сорбе. «А почему ты спросил?» — поинтересовалась я. Ты ответил, что мог бы меня успокоить, но раз и так все хорошо, то ты очень рад. Я сказала: «Все станет еще лучше, когда у нас с тобой будет достаточно общего прошлого». Гаже всего, что в пасте была вареная морковь.
«Ты такая хорошенькая после трех коктейлей», — признался ты в «Недальнем Востоке», отставляя тарелку с панцирями лангустинов.
«Поласкай мою грудь», — попросила я в «Шатуше» в ожидании говядины, жаренной в воке.
Я засунула твою руку себе в трусики в «Goodman» еще раньше, чем успела заказать филе миньон.
А вчера я попала под проливной дождь, торопясь на встречу в «Blue Elephant». От мокрого кардигана несло псиной, тушь поплыла. Ты был такой невероятно красивый — должно быть, оттого, что успел от меня отдохнуть. Между нами стояли пахучие и хрустящие тайские закуски. А есть-то, есть и не хотелось совсем.
Колесо любви катится по разным дорогам, но никогда не останавливается. Тебе кажется — вот уже все, дальше нет ничего, а это только перекрестки тебя путают.
Пока ты растерян и чувствуешь себя нищим и злым, оно катится помимо твоейволи и разумения, настойчиво, непрерывно.
Оно ведет тебя в иные пределы, туда, где солнечный свет выбивает слезы из глаз и куда ты никогда не надеялся попасть.
Все безверные и отчаявшиеся, я дело вам говорю, колесо любви катится по разным дорогам, но никогда не останавливается.
Если есть место, которое ждет тебя и зовет, место, где тебе несбыточно хочется оказаться, — ты непременно там окажешься.
