И двести, и сто лет назад, и ныне только в одном городе мира оперы Моцарта исполняют не в одном, не в двух, а сразу в нескольких вариантах. Еще в конце XVIII века «Волшебная флейта» звучала в Праге на трех языках: на оригинальном немецком, на итальянском и на чешском. Отношение к Моцарту в столице Чехии слегка иррационально. Наряженные в кафтаны и парики студенты старательно отлавливают туристов в центральных кварталах, пытаясь соблазнить их каким-нибудь моцартовским камерным или симфоническим концертом. Ежевечерне маленькая и большая ночная музыка великого австрийца звучит в пражских концертных залах и католических храмах, от возвышенно-холодного «Рудольфинума» до какой-нибудь уютной церквушки Святых Петра и Павла, где, впрочем, вдоволь наерзаешься на жесткой деревянной скамье. Моцарт за тридцать лет творчества написал шестьсот произведений, и вряд ли хотя бы одна его соната или кантата выпала из репертуара в невероятном количестве расплодившихся в Праге еще в социалистические времена музыкальных коллективов.
Но в Праге Моцарт не раскрученная торговая марка, а предмет творческого поклонения. О том, что именно в местном Сословном театре состоялась мировая премьера оперы «Наказанный распутник, или Дон Жуан», вы узнаете уже в пражском аэропорту из гигантского рекламного объявления. В Праге не случайно не поставили Моцарту памятник: это было бы слишком просто. Монумент — мертвый камень, а память о Моцарте в душах пражан живет вечно. «Оскар» за кинофильм о Моцарте получил не какой-нибудь другой режиссер, а чех Милош Форман, и снимал он этот фильм не где-нибудь в Зальцбурге или Вене, а именно в Праге.
Моцарт приезжал в Прагу четыре раза, гостевал подолгу, и едва ли не каждый день его пребывания в этом городе восстановлен местными летописцами чуть ли не поминутно. «Знаменитого венского учителя музыки» здесь встречали тепло, пражские импресарио охотно заказывали заезжей знаменитости музыку к спектаклям для местных театров. Заказы эти вечно стесненный в средствах композитор с удовольствием принимал. Провинциальная Прага хотела казаться столицей: уже тогда в городе давали оперные представления на трех сценах. Премьера «Дон Жуана» в конце 1788-го стала для Богемии событием не культурным, а историческим. Моцарт не раз дирижировал в Праге «Женитьбой Фигаро», одна его симфония называется «Пражская», здесь он ставил к коронации императора Леопольда II оперу «Милосердие Тита».
Композитор останавливался то во дворце местного мецената графа Йохана Иозефа Туна (в этом здании теперь располагается британское посольство), то в доме «У Трех львов» на Угольном рынке, то навещал летнюю усадьбу композитора Франтишека Ксавьера Душека, где полвека назад чехословацкие власти в пику австрийцам организовали музей Моцарта.
Хозяйке Бертрамхофа (по-чешски название звучит проще: «Бертрамка»), известной в ту пору певице Йозефине Душковой, Моцарт посвятил не одну музыкальную тему. В том числе — великолепную арию «Bella mia fiamma», в звучании которой биографы уловили «немало аллюзий на бурные эмоциональные отношения». Прекрасная дама, по всей видимости, отвечала взаимностью: «Она дала понять своему другу, что отныне усадьба является его королевством». Рядом, конечно, имелся муж, тоже друг Моцарта, композитор-инструменталист. Но иногда мужья не мешают. «Франтишек Душек в целом работал на высоком профессиональном уровне, но недостаток вдохновения не позволял ему преодолевать композиционные клише».
Сестра Моцарта Мария Анна однажды сказала, что Моцарт давал уроки молодым девушкам, только если бывал в них влюблен. Наблюдения друзей композитора и сохранившиеся письма свидетельствуют об обратном: Моцарт хранил верность супруге Констанце. Но также верно и то, что на Констанце он женился не то чтобы не по своей воле, но скорее благодаря светским козням будущей тещи: муза юных лет Моцарта — старшая сестра Констанцы Алоизина Вебер.
От Бертрамхофа до Сословного театра — час с небольшим пешей прогулки, и Моцарт все-таки был прав, предпочитая коляску. В ту пору Смихов считался близким пригородом Праги, живописной деревней, а нынешнее Старое Малостранское кладбище, наверное, называлось тогда Самым Новым. Теперь же чуть ли не дверь в дверь с усадьбой Душковых — цивилизация: отель «Мовенпик», гигантский торговый центр, автострада с гремучим тоннелем. Нет, не та музыка… Серенада Моцарта звучит дальше, на берегу еще не схваченной к Рождеству льдом Влтавы, за древней водонапорной вышкой с черепичной крышкой-колпачком, за Стрелецким островом. А оттуда уже видны шпили Пражского Града, видна карамельная Староместская башня и недвижимые фигуры святых королей на Карловом мосту… Вот он, моцартовский Romanze: черная брусчатая мостовая, неверные тени фонарей на снегу. Нежный свет рождественской ночи в большом городе. Вот тут, вот сейчас музыка и впрямь звучит немножко нервно: «Скрипка издергалась, упрашивая, и вдруг разревелась так по-детски…»
Вена, Rondo (Allegro)
Вена столь великолепна и велика, что в своем величии и великолепии утопит любого. Габсбурги заботились о том, чтобы как следует войти в историю. Это им удалось: невероятных размеров трон, на котором сидит монументальная Мария-Терезия, уступает разве что совершенно нелошадиных пропорций бронзовому же крупу жеребца принца-всадника Евгения Савойского. На этом фоне почему-то покрашенный в золото Вольфганг Амадей неподалеку от здания не построенной еще в его времена Оперы выглядит, мягко говоря, скромно. Моцарт как-то кажется недостойным сиятельной Вены, впрочем, в такой же степени, в какой столица империи Габсбургов недостойна Моцарта.
Даже домашнее по духу Рождество в Вене — царский, сверх-торжественный праздник. И это — несмотря на элегантность расцвеченных елочными огнями и дорогущими витринами Грабен и Кернтнерштрассе. Между этими витринами, от кофейных столиков к кондитерским прилавкам, прогуливаются немолодые горожанки, обязательно в туфлях на «шпильках», непременно со свежеуложенной прической и неброской косметикой, очень часто — в самом популярном венском зимнем наряде, норковой шубе до пят. Это шикарный, лощеный, сытый, холодный город.
По большому счету, в окружении считавшего себя покровителем искусств императора Иосифа II Моцарта не приняли и не поняли, хотя в конце концов он и получил место придворного композитора. Но и в этом чудится привкус унижения: композитора не главного, а так называемого «камерного музыканта» с обязанностью всего лишь сочинять танцы для маскарадов. Оперы Моцарта в столице Австрии особым успехом не пользовались (как желчно заметил чешский искусствовед Томислав Волек, «из-за не столь развитого вкуса театральной публики»). Спектакли на музыку Моцарта «на ура» шли только в Венском пригородном театре, где собирался народ попроще, безразличный к светскому глянцу и математическим законам итальянской оперы, которые Моцарт с таким удовольствием нарушал. Но Моцарт-то жаждал успеха, славы, денег, положения не в пригороде, не где-нибудь в милой Праге или скучном Зальцбурге, а непременно на сцене Императорского оперного театра! Как знать, может, как раз в этом и заключается трагедия его жизни, драма маленькой ночной музыки.
…Великого композитора, скончавшегося в нищете, отпевали за три недели до Рождества Христова в боковом приделе огромного мрачного собора Святого Стефана. Благословение священника, как полагают, слушал и Сальери, но от собора до кладбища Святого Марка далеко, и провожать Моцарта в последний путь никто не пошел, да и погода была плохая, дождь со снегом. Моцарта похоронили в общей могиле, надгробный камень не поставили: вдова испытывала финансовые затруднения и посчитала, что о памяти ее мужа должна позаботиться церковь.
Вена спохватилась только через полвека, когда стало понятно, что слава Моцарта пережила его самого. Но никто не поручится, что мраморный монумент венчает теперь именно ту могилу, которую нужно. Вот уж этого Прага никогда не простит: столица империи была так перенаселена талантами и знаменитостями, что после смерти Моцарта осталась к нему еще более безразличной, чем при его жизни. А в Праге на заупокойной мессе по Моцарту в соборе Святого Микулаша собрались сотни друзей композитора и поклонников его творчества… Правда, любой скорби есть утешение. В конце концов, единственное, что осталось этому миру от Моцарта, если не считать его музыки, хранится все-таки в Праге. Это локон, подаренный сыном композитора его первому биографу Франтишеку Немечеку. Как говорят в Бертрамхофе, «волосы бессмертного Вольфганга Амадея».
Ветчина — вот настоящая
закуска для счастливчиков.
Камило Хосе Села
Учтите: jamon iberico, испанская ветчина, — не просто кулинарное развлечение, а одно из высших проявлений национальной культуры. Точно такое же, как картина кисти Гойи, книга пера Сервантеса, скульптура работы Миро, здание постройки Гауди. Иберийская ветчина ничуть не менее изысканный деликатес, чем черная икра, марочное вино или гусиный паштет. Признак уважения к самому утонченному гастрономическому продукту нации — в названиях испанских магазинов и лавок, торгующих ветчиной: «Дом ветчины», «Музей ветчины» или вот так, с простым благородством, «Don Jamon». Я много раз бывал в этих музеях, их экспозиция состоит из тысяч съедобных экспонатов, подвешенных за увенчанные копытцами ножки к потолочным балкам; там столько ветчины и она такая разная, что страшно покупать, ведь выбрать невозможно.
