– Ну а как ваши поиски Грааля, дон Хайме?
Не застегнув до конца рубашку, маэстро застыл и печально посмотрел на своего собеседника.
– Не очень хорошо. Точнее сказать, весьма средне... То и дело задаю себе вопрос, по силам ли мне его найти. Бывают минуты, когда, признаться честно, я бы с радостью отказался от этих поисков.
Луис де Аяла закончил свои омовения, перекинул полотенце через плечо и взял стоявшую на столе рюмку хереса. Побарабанив пальцами по хрусталю рюмки, он прислушался к звуку с явным удовольствием.
– Что это вам взбрело в голову, маэстро? Кому, как не вам, этим заниматься?
На губах дона Хайме мелькнула грустная улыбка.
– Спасибо за доброе слово, ваша светлость. Но в мои годы понимаешь, что жизнь состоит из сплошных разочарований... И главное – разочаровываешься в себе самом. Я начал подозревать, что мой Грааль просто не существует.
– Все это вздор, друг мой.
Вот уже много лет Хайме Астарлоа работал над «Трактатом об искусстве фехтования», который, по словам свидетелей его редкого дарования и опыта, должен был стать фундаментальным творением, сравнимым лишь с трудами таких замечательных мастеров, как Гомард, Грисьер и Лафуажер. Но однажды автор усомнился: сумеет ли он изложить письменно то, что составляет смысл всей его жизни? Постепенно неуверенность его возрастала. Желая сделать свое произведение неким поп plus ultra <Непревзойденный шедевр (лат.).> столь волновавшей его темы, он хотел описать в ней мастерский укол, великолепное, безупречное действие <Термин «действие» обозначает в фехтовании набор приемов, связанных между собой и имеющих единую цель.>, самое совершенное творение человеческого гения, вдохновляющий образец для подражания. Его поиску дон Хайме Астарлоа посвятил всю свою жизнь с того мгновения, когда его рапира впервые скрестилась с рапирой противника. Но поиски Грааля, как сам он их называл, оставались бесплодными. И теперь, подойдя к началу постепенного физического и умственного разрушения, старый маэстро чувствовал, как мощь уходит из его пока еще сильных рук, а талант, который всегда вел его за собой, под гнетом лет начинает слабеть. Каждый вечер, сидя в тишине своего скромного кабинета при свете лампы над пожелтевшими от времени листами бумаги, дон Хайме тщетно пытался вырвать из глубин своего сознания ключ, о существовании которого он смутно догадывался каким-то неведомым чутьем. Шло время, а злосчастный ключ никак не желал покидать свое тайное убежище. Часто он просиживал в раздумьях до рассвета, так и не ложась спать. Иногда он внезапно просыпался, чувствуя прилив вдохновения, вскакивал в одной рубахе, с яростью хватал рапиру и спешил к зеркалам, покрывавшим стены его небольшого фехтовального зала. И там, стараясь припомнить то, что всего минуту назад вспыхнуло искрой в его спящем разуме, он пускался в беспорядочное, бесполезное преследование, его движения и мысли сталкивались в безмолвной схватке с отражением, коварно улыбавшимся ему из темноты.
Дон Хайме Астарлоа вышел на улицу, держа футляр со шпагами под мышкой. Утро выдалось на редкость жарким; Мадрид медленно плавился под взошедшим над ним немилосердным солнцем. На тертулии <Тертулия – постепенно уходящие в прошлое собрания в кафе или барах, где обсуждаются различные темы, связанные с политикой и культурой. «Тертулией» называют также компанию, имеющую обыкновение проводить время таким образом. > в кафе «Прогресс» все разговоры вращались вокруг жары и политики: сетования на зной постепенно сменялись другой животрепещущей темой – обсуждением политических заговоров, большая часть которых мгновенно становилась известной. Летом 1868 года в заговорах, казалось, принимали участие все кому не лень. Старик Нарваэс умер в мае, и Гонсалес Браво считал себя достаточно могущественным, чтобы взять страну в железный кулак. В Восточном дворце королева бросала пламенные взгляды на молоденьких офицеров, страстно молилась и готовилась к предстоящему лету на Севере. А кое-кому не оставалось ничего другого, как проводить лето в изгнании; многие влиятельные личности, такие, как Прим, Серрано, Сагаста или Руис Сорилья <Хуан-Прим-и-Пратс (1814 – 1870), граф Реусский, маркиз Кастильехос – испанский политик, сторонник конституционной монархии, ярый противник правительства Изабеллы II, активный участник революции 1868 г. Франсиско Серрано-и-Домингес (1810 – 1885) – испанский политик, глава партии либералов. В 1871 – 1902 гг. шесть раз был главой правительства. Прайщедес Матео Сагаста (1827 – 1903) – испанский политик, глава партии прогрессистов. Мануэль Руис Сорилья (1833 – 1895) – испанский политик, сторонник республиканской партии.>, были сосланы на чужбину или находились под строжайшим наблюдением. Свои силы они отдавали мощному подпольному движению под названием «Достойная Испания». Все сходились во мнении, что дни Изабеллы II сочтены; сторонники мягких мер распространяли слухи о том, что королеве и ее сыну Альфонсито <Имеется в виду Альфонс XII (1857 – 1885), сын Изабеллы II и Франсиско де Асиз, в дальнейшем король Испании (1874 – 1885).> нужно отказаться от своего права на престол; радикалы же откровенно лелеяли мечту о республике. Поговаривали, что дон Хуан Прим со дня на день вернется из Лондона; однако легендарный герой Кастильехос уже приезжал, и не раз, но вынужден был бежать. Смоквы еще не созрели, пелось в популярной песенке. Кое-кто тем временем считал, что смоквы не только созрели, но уже начали подгнивать, провисев на дереве слишком долго. Словом, слухам и сплетням не было числа.
Скромный достаток дона Хайме не позволял ему особенных излишеств, и он отрицательно помотал головой извозчику, услужливо предложившему свой экипаж. Маэстро шел пешком по бульвару Прадо, обходя беззаботных пешеходов, искавших прибежища в тени деревьев. В толпе то и дело мелькало какое-нибудь знакомое лицо, и маэстро вежливо здоровался, приподнимая цилиндр. Почтенные гувернантки в форменных платьях оживленно судачили, сидя на деревянных скамьях и присматривая издали за детьми в матросских костюмчиках, игравшими возле фонтанов. Дамы степенно проплывали в открытых экипажах, заслоняясь от солнца кружевными зонтиками.
Даже в легком летнем сюртуке дон Хайме изнывал от жары. По утрам он давал уроки еще двоим ученикам у них на дому. Это были юноши из хороших семей: их родители считали фехтование упражнением, полезным для здоровья, и одним из немногих занятий, не наносивших ущерба чести семьи. Эти уроки, а также занятия еще с тремя или четырьмя учениками позволяли дону Хайме вести соответствующий его вкусу образ жизни. Его личные расходы были очень невелики: оплата жилья на улице Бордадорес, обед и ужин в ближайшем кафе, кофе да гренки в «Прогресо»... Дополнительные же расходы дон Хайме мог позволить себе благодаря маркизу де лос Алумбрес, который, единожды установив порядок оплаты, аккуратно платил ему в первый день каждого месяца; таким образом, дону Хайме удавалось даже откладывать небольшую сумму на ту пору, когда возраст уже не позволит зарабатывать на существование и ему придется доживать век в богадельне. Все чаще и чаще его посещала печальная мысль, что этот день уже не за горами.
Депутат кортесов граф де Суэка, чей старший сын был одним из немногочисленных учеников дона Хайме, прогуливался верхом. На ногах у него красовались сияющие английские сапоги для верховой езды.
– Приветствую вас, маэстро.
Шесть или семь лет назад граф и сам был учеником дона Хайме. В те времена ему пришлось участвовать в дуэли, и, желая усовершенствовать свою технику, он прибег к услугам известного учителя фехтования. Результат оказался превосходным – шпага сразила противника наповал, и с той поры граф поддерживал с маэстро приятельские отношения, а впоследствии доверил ему обучение своего сына.
– Итак, под мышкой у вас рабочие инструменты... Утренние занятия, как я полагаю.
Улыбнувшись, дон Хайме нежно погладил рапиры. Здороваясь с ним, граф приветливо коснулся рукой крыла шляпы, по-прежнему оставаясь в седле. Уже не в первый раз дон Хайме отметил, что за исключением редких случаев, как с Луисом де Аялой, отношение учеников к своему учителю было приблизительно одинаковым – любезным, но с неизменным соблюдением дистанции. Однако ему исправно платили за услуги, а это, так или иначе, уже само по себе немало. Преклонный возраст маэстро позволял ему не забивать себе голову подобными пустяками.
– Как видите, дон Мануэль... Действительно, у меня сейчас утренние занятия. Я пленник душного Мадрида, однако работа есть работа, ничего не поделаешь.
Граф, не работавший за всю свою жизнь ни одного дня, понимающе кивнул, сдерживая свою великолепную английскую кобылу, нетерпеливо переступавшую с ноги на ногу. Он рассеянно огляделся и провел мизинцем по бороде: его крайне интересовали дамы, гуляющие вдоль решетки Ботанического сада.
