— Сначала ототру с себя всю грязь, — говорил он, — наемся от пуза, потом одна девочка, потом вторая. А это что за черт?
— Картина.
— Вижу, что картина. Сначала отмоюсь, потом на боковую, потом пожру, потом найду девчонку, и она мне поднимет настроение, а потом вторую, может, сразу двух. Решил прибрать к рукам?
— Просто на глаза попалась.
— В жизни не рисовал, — заявил Моррисон. — В школе на геометрии не мог нормальный круг начертить.
— Линия не смыкалась?
— Даже с циркулем.
— Тогда это был не круг. Так же как пруд — не озеро.
— А мама говорила, это потому, что я гений. Можем упереть вместе, деньги пополам. Что с дохляками делать? — И Моррисон сделал вид, что целится в мертвецов.
— Морри, это такие же парни, как мы.
— Эти два точно не парни, — заявил Моррисон, глядя на два обнявшихся трупа. — Хотя кто их теперь разберет.
— В жизни бы не поверил, — ответил Перри, не думая, о чем говорит.
Он слишком устал. Моррисон мог бы и уйти. Перри хотел остаться с картиной наедине. Пейзаж напоминал о чем-то из детства. Давно забытом.
Мистер Кристиан Фоллердт. Великий художник. Величайший. Может быть. Всех не упомнишь.
Моррисон вскинул карабин на плечо и пошел обходить развалины, с каждым шагом поднимая тучи пепла, от которого першило в горле. Он споткнулся об один из трупов, от которого отвалилась стопа — взяла и отвалилась. Моррисон не заметил. Из-под каски виднелась его крепкая шея, на которой свиной щетиной топорщились редкие рыжеватые волоски. Из-за одной только этой шеи Перри не пошел бы с ним даже в поход. Даже на один день. Да хоть на полдня не пошел бы.
— Знаешь, чего ребята затеяли, а, Нил? Они там с девчонкой развлекаются, очень красивая девчонка, только без головы.
— Что?!
— Ага, — солдат, не удержавшись, прыснул. — Мраморная. Статуя.
И заржал, как сумасшедший, а четыре обгорелых трупа сидели с открытыми ртами, неподвижные, как камни.
Господи, прошу, вспомни обо мне. В лесу так много демонов. Так много глаз. Где-то есть свет и есть тень. Здесь нет света и нет [тени?]. И все-таки, я не верю, что это конец.
Того, у которого на носу до сих пор красовались очки, звали герр Хоффер, и был он и.о. и.о. директора Музея.
Тревога началась в шесть утра и не умолкала — что было весьма необычно — целый час. Оставив скудный завтрак нетронутым, он проводил жену и дочерей с заранее собранными чемоданами в убежище, надел на рукав фольксштурмскую повязку и поспешил в Музей.
Время приближалось к половине седьмого. Кругом метались такие же до сих пор не укрывшиеся под землю недоумки, казалось, что все почему-то бегут в противоположную сторону. Снаряды били вслепую и падали довольно далеко. Он проехал городскую площадь — на неровной мостовой велосипед трясло, и клацали зубы — мимо кучи мусора, до январской бомбежки бывшей его любимым зданием в Лоэнфельде. Мусор никто так и не расчистил. Это была обязанность ортсгруппенляйтера, но тот давно спился. А может, так проявилась своеобразная дань уважения к старейшему и прекраснейшему зданию города, нежно-розовому между темными балками и великолепному в простоте и изяществе пропорций. Даты строительства на доме не было, не было никаких данных и в архивах, но, без сомнения, здание, до недавних пор служившее респектабельной гостиницей, построили одним из первых после шведского нашествия 1631 года.
Каждый рабочий день герр Хоффер крутил педали мимо местных достопримечательностей и размышлял на подобные темы. Его, к примеру, приятно щекотала мысль, что после Резни[3] в Лоэнфельде первым делом выстроили гостиницу, что казалось ему весьма показательным. (Когда-то он любил выпить в ней светлого пива, отсутствие коего в последние годы чрезвычайно удручало.) Затем, полагал герр Хоффер, власти приступили к возведению собора. В те времена гостиница, несомненно, служила также и борделем. В 1631-м население Лоэнфельде вырезали под корень — все двадцать тысяч, — так что поначалу в городе обитали лишь плотники, столяры и каменщики. Самые ненасытные профессии.
Особенно часто вспоминалась эта страница местной истории тогда, когда он по рабочим дням катил на велосипеде в Музей — мимо ратуши, где ежедневно в один и тот же час мелодично били часы, укрепляя веру в мировой порядок; и, конечно, когда светило солнышко или сиял перламутровый весенний рассвет, принося с лугов и садов нотку свежести, которую были способны передать лишь величайшие живописцы. Коро, например. Или Клод Лоррен.
Оранжевая вспышка озарила небо, за ней последовал грохот. По слухам, американцы подошли так близко, что их артиллерия уже доставала до города. Может, это снаряд. Бомбардировщиков в ясном утреннем небе не видно, не слышно и зенитных батарей. Может, слухи и врут.
Мысли обратились к жене и дочерям. Он притормозил, раздумывая, не повернуть ли назад, повилял по дороге, но взял себя в руки и двинул дальше. Следует исполнять долг. Вообще-то герру Хофферу, в октябре призванному в фольксштурм, полагалось быть на поле боя, но его батальону было практически нечем воевать, да и формы на них не нашлось, к тому же в последний раз седовласого компанифюрера видели выезжающим из города на своем велосипеде с корзинкой. Поэтому долг герра Хоффера был предельно ясен: защищать Музей и остатки его коллекции от чего и кого бы то ни было.
Он ехал вперед сквозь дым, в котором люди казались пустыми контурами людей, какими-то перепуганными тенями. Перспектива того, что он увидит, когда окажется на месте, пугала. Перед его мысленным взором предстала четкая картина: "Кайзер Вильгельм" в руинах, уже поросший плющом и довольно романтичный с виду, а вокруг — только каменистые поля да случайный пастух на заднем плане. На затянутом тучами небе редкие проблески розоватого. Ветер. Лоэнфельде как римский Форум — Мекка для художников. Но останутся ли художники после разгрома?
Колесо зацепилось за трамвайные рельсы, и на руле звякнул колокольчик.
Музей занимал два квартала на пересечении улиц Фрица Тодта (бывшей Линденштрассе) и Отто фон Герике. Построенное в 1904 году здание своей игривой экстравагантностью вполне соответствовало данному периоду: высокая круглая башня, завершенная куполом, почти целиком стеклянная кровля и островерхие пристройки, чьи фасады повторяли элементы декора известных соборов. Широкая мощеная площадка вкупе со стоявшим, словно часовой, в углу перед зданием приземистым монументом прославленному бюргеру придавали этому довольно нелепому строению некую торжественность.
За несколько метров до Музея герр Хоффер всегда слезал с велосипеда и шел дальше пешком — его умиротворяло благородство широкой мостовой. Даже сегодня, когда на город падали снаряды и к вечеру, видимо, стоило ждать наступления американцев, — даже сегодня он не изменил привычке и последние несколько метров прошел пешком, держа велосипед за руль. Колеса подскочили на невысоких закругленных ступенях крыльца, с которого, замерев, словно статуя, следил за его приближением герр Вольмер.
Вахтер курил и казался взволнованным. Он тоже повязал на рукав фольксштурмскую повязку, но одет был в старую, кайзерских времен шинель и помятый островерхий шлем. Издалека доносились взрывы, похоже было, что бомбят по периметру. Как будто нарочно, чтобы развеять иллюзии, за большими домами по соседству раздался грохот и поднялось облако черного дыма.
Они перекинулись парой слов и вошли внутрь. Герр Хоффер закашлялся, окутанный облаком дыма от горького дешевого табака вахтера. Увы, его запасы никак не кончались!
Все собрались в общем зале у подножия башни, отделенном от кабинета герра Хоффера стеклянной дверью. Фрау Шенкель и Вернер Оберст уже ждали их, как и Хильде Винкель, хорошенькая студентка, часами рисовавшая музейные скульптуры. Единственный не уволенный смотритель (теперь в Музее все равно показывать было нечего) не явился. Не было и фрау Блюмен, последней оставшейся уборщицы, обычно трудившейся по утрам с шести до восьми. Как любил повторять герр Хоффер, это был музей-призрак.
Фрау Шенкель, музейный секретарь, с торжественным видом сидела за старомодным «ремингтоном» и курила сигарету из заначки, неподалеку стоял архивариус Вернер Оберст с бледным рябым лицом. Он тоже повязал на рукав гражданского пиджака фольксштурмскую повязку. Как, бывало, шутил герр Хоффер, если считать герра Вольмера, то на страже искусства стоял батальон из трех человек.
Герр Хоффер прокатил велосипед между столами, ободряюще улыбаясь собравшимся.
— По нам бьет артиллерия, — тихо сказал Вернер. — Это уже не бомбы с неба.
— Я пришел к тому же выводу, Вернер, — согласился герр Хоффер. — Сначала они сотрут нас в порошок, а танки и пехота докончат начатое артиллерией.
