— Непременно, — сказала Дина и испарилась.
Мартин вздохнул.
— Лу, — сказал Джереми, — принеси ключи от гаража. Они у двери висят.
— Он не поместится, — сказал Лу.
— Поместится, если не будет волноваться, — сказал Джереми.
— Я не могу не волноваться, — сказал Мартин. — Предмет моей любви ускакал во мраке ночи, и я терзаем недобрыми предчувствиями.
— Сейчас четыре часа дня, — сказал Джереми, — прекрати немедленно.
— Я буду холотропно дышать, чтобы успокоиться, — сказал Мартин.
— Ради бога, — сказал Джереми, — только тряпки в гараже не втяни, как пылесос.
— Это не тема для издевок, — сказал Мартин.
— Извини, — сказал Джереми, и они с Лу завели Мартина в гараж.
Мартин поместился, но было совершенно ясно, что еще пара волнений — и из гаража его будет не вытащить.
Если бы кто-нибудь вздумал заглянуть в гараж после того, как Джереми и Лу спрятали туда Мартина, то он решил бы, что сошел с ума и видит галлюцинации: в гараже обычного городского дома стоял небольшой (для тех, кто не знал, каков нормальный размер Мартина) слон, а перед ним два мальчика восьми и шести лет пели, рассказывали страшные истории, громко кричали и даже пытались извлечь очень жалобные звуки из двух губных гармошек. Наконец Лу и Джереми окончательно выбились из сил.
— Не могу, — сказал Джереми, — он не уменьшается ни от чего.
— Я сейчас с ног свалюсь, — сказал Лу.
Мартин очень виновато посмотрел на братьев.
— Зато вам удалось очень качественно напугать меня историей с мышью. Клянусь. У меня тряслись поджилки и сердце ходило ходуном. У вас огромный талант пугателей, — сказал он.
— Лучше бы ты уменьшился, — сказал Лу.
— Оставь его, он не виноват, — сказал Джереми.
— И вам удалось очень качественно растрогать меня той песней про…
— Не оправдывайся, Мартин, — сказал Джереми, — как-нибудь уладится.
— Я очень волнуюсь из-за того, что… — начал Мартин, и взгляд его затуманился.
— Неееет! — закричали Джереми и Лу, и Мартин поспешно продолжил:
— Не волнуюсь! Не волнуюсь! Просто… э… переживаю, что поставил вас в такое неловкое положение.
Лу посмотрел на большое зеленое полотенце с белыми звездами. Раньше оно лежало у Мартина на спине в качестве попоны, а теперь Мартин накрыл им макушку, как платочком. Полотенце показалось Лу очень маленьким.
— Все, — сказал Мартин. — На сегодня все. Пожалуйста. Я измучен волне… э… переживаниями, а также должен обдумать план ухаживания за женщиной моей мечты. Вы не знаете, какие цветы она предпочитает? Конфеты? Игрушки? Литературные произведения? И, главное, нравятся ли ей крупные мужчины?
— О господи, — сказал Джереми.
— Она терпеть не может розы, — сказал Лу. — А от шоколада у нее диатез. И вообще от сладкого.
— Как прекрасно, — сказал Мартин.
— Почему? — спросил Джереми.
— Не знаю, — сказал Мартин, — меня умиляют ее немощи.
— Она хочет самокат, — сказал Лу. — И она умеет читать «Винни-Пуха» на два голоса. А крупные мужчины — не знаю. Однажды она отлупила одного парня на пару голов выше нее. Но он был тот еще козел. А ты не козел.
— Лу, не подавай ему беспочвенных надежд, — сказал Джереми.
— Я попросил бы, — сказал Мартин.
— Я сейчас засну прямо здесь, — сказал Лу.
И братья закрыли дверь гаража и побрели в дом.
* * *
Над маленьким домом С Одной Колонной, где жили Марк, Ида, Джереми и Лу, небо только-только начало голубеть; толстые голуби спали на перилах балкона, звезды еще казались совсем яркими, а рассвет полз на город медленно и сам, кажется, периодически засыпал по дороге. Джереми открыл глаза и долго не мог понять, что его разбудило. Будильник молчал, Лу посапывал, зарывшись лицом в подушку и подогнув под себя левую ногу, из комнат Марка и Иды не доносилось ни звука, но что-то было не так. Наконец Джереми понял: над домом, заплывая в окна, стелился низкий протяжный гудок. Он прерывался и возникал снова, и опять прерывался, и Джереми показалось, что этот гул пытается превратиться в мелодию. И тут он понял, что это такое гудит. Как был, в одной пижаме, он рванулся с постели, на ходу нацепил тапочки на босу ногу и понесся по лестнице вниз. Он распахнул дверь, посмотрел в сторону гаража и тут же заскочил обратно в дом и захлопнул дверь. Несколько секунд он стоял, широко раскрыв глаза, и пытался переварить увиденное, а потом набрал побольше воздуха в легкие и закричал:
— Марк! Мааааааааарк!
Когда Мартин волновался, он начинал расти, а с момента знакомства с девочкой Диной, лучшей подругой Джереми и Лу, он только и делал, что волновался. Он волновался, что не произвел на Дину должного первого впечатления. Он волновался, что не сумеет произвести на Дину должное второе впечатление. Он волновался, что не сможет найти с Диной общий язык. Он волновался, составляя план на завтрашний день. Он волновался, что не сможет выспаться как следует перед таким ответственным мероприятием. Он волновался, как волнуются все влюбленные, не знающие, что их ждет, — будь они люди или слоны.
И поэтому Мартин вырос очень, очень, очень сильно. В своем нормальном состоянии он был размером с кошку, а этим утром Марк, Ида, Джереми и Лу, одетые кое-как, в пальто, накинутых на плечи, и в ботинках на босу ногу, бегали вокруг гаража и ломали себе голову над тем, как извлечь из него застрявшего Мартина, который за ночь еще как следует подрос и теперь не проходил в гаражную дверь. Они давали Мартину советы, пытались намазать его бока маслом для смазки дверных петель и даже подумывали тянуть его на веревке. Наконец все сдались. Страшно стесняющийся, чувствующий себя очень виноватым, смертельно уставший Мартин изо всех сил старался не волноваться и даже предложил нагудеть всем присутствующим какую-нибудь бодрую песенку.
— О господи, — сказала Ида.
— Все. Звони пожарникам. Пусть снимают крышу, — сказал Марк.
* * *
Через час вокруг дома номер семь, где жили Марк, Ида, Джереми и Лу, чьи мама и папа работали в лаборатории в далекой-далекой Индии и, к сожалению, не могли видеть всего происходящего, стояли четыре пожарных машины и подъемный кран. Пожарники разбирали крышу, а рабочие, приехавшие на подъемном кране, подводили под пузо Мартина лебедки. Они собирались поднять Мартина через разобранную крышу и поставить на площадке перед гаражом.
— У меня будет кожное раздражение от лебедок, — сказал Мартин. — Я совершенно не волнуюсь по этому поводу, не беспокойтесь, но хорошо бы кто-нибудь сбегал в аптеку и приобрел три или четыре кило детского крема. Я не хочу добавлять к своим душевным страданиям страдания физические.
— Лу, пожалуйста, — сказал Марк.
— Сорок тюбиков, — сказал Джереми.
— Шестьдесят, — сказала Ида.
— Не много? — сказал Марк.
— Я утоплюсь в том, что останется, — сказала Ида.
В десять часов утра улица, на которой стоял Дом С Одной Колонной, была перекрыта. Все, от кого дела не требовали присутствия в офисах, магазинах или банках, высовывались из окон или жались к стенкам домов и с восторгом смотрели на то, что происходило на проезжей части. Они свистели, выкрикивали приветствия и махали руками, шляпами, зонтиками и свернутыми в трубочку газетами. А по проезжей части шел Мартин.
Мартин изо всех сил старался не волноваться, потому что когда он волновался, он рос. А в далекой индийской лаборатории, где Мартина вывели на свет и наградили старым именем «Пробирка Семь», никто не поинтересовался, что нужно сделать, чтобы Мартин уменьшался. Поэтому волноваться Мартину было никак нельзя, — но ужасно хотелось. Потому что Мартин шел завоевывать сердце женщины, которую полюбил на всю жизнь. Ее звали Дина, ей было семь лет и она училась в одной школе с Джереми и Лу, а также жила с ними по соседству. С того самого момента, как Мартин познакомился с Диной, он только и делал, что волновался. И сейчас он был размером с самого настоящего слона. То есть с маленький дом. И шел по направлению к школе. Его сопровождали четыре пожарных машины и один подъемный кран.
Чтобы не волноваться, Мартин все время думал о белых мышках. Белые мышки с раннего детства действовали на него успокаивающе. В лаборатории их было много, и все бойкие; обычно слоны боятся мышей, но это, наверное, потому, что из-за своего огромного роста не могут разглядеть их как следует. Мартин же в нормальном состоянии был совсем маленьким слоном и поэтому знал, что мыши — милейшие существа. Поэтому сейчас, идя к Дине, Мартин думал о белых мышках. В хоботе он держал огромный букет ромашек, а на спине у него стояли две банки первосортной селедки («Диатеза не будет», — сказал Джереми, — «это точно. Будет нервное расстройство». «Нормально для влюбленной девушки», — сказал Мартин и попросил продавщицу завернуть селедку в золотую бумагу и перевязать широкой лентой). Ночью он написал прекрасную серенаду, «немножко под Чайковского, но очень обаятельную», и собирался исполнить ее перед окном классной комнаты, где Дину как раз учили складывать одиннадцать и тринадцать. Обычно серенады исполняют под окном, а не перед ним, но Мартин был очень большой, а окно классной комнаты располагалось всего лишь на втором этаже.
