Ничего невероятного не было в том, что доктор Александр Вениаминович Зернов откликнулся на предложение месткома и немедленно, как и требовалось, подал заявление, хотя маловероятным казалось ему и его коллегам, что он попадет в группу врачей-туристов. Вовсе не потому, что доктор Зернов был политически невыдержанным или морально неустойчивым. Как раз наоборот. Доктор Зернов был гордостью больницы. Отличный нейрохирург, грамотный врач, внимательный, сострадающий, совершенствующийся. Но, увы, он был евреем. И жена его, работавшая врачом в соседней больнице, тоже была еврейкой. А доктор Зернов не представлял себе туристской поездки без жены. Это, естественно, уменьшало вероятность того, что они попадут за границу.
Страны, правда, социалистические. В Союзе, правда, оставался заложник, маленький сын Зерновых. Но… Представьте себе, случилось маловероятное. Всюду, где надо, не возразили против включения супругов Зерновых в данную туристскую группу. Это несколько удивило коллективы двух больниц и даже дало основание наиболее оптимистичным евреям предположить, что начинаются новые веяния.
В теплый июльский вечер Вита и Александр Зерновы погрузились в купейный вагон поезда Львов – Ужгород и вторично встретились со всей туристской группой. Первая встреча состоялась во время инструктажа, на котором им втолковали, что они представляют самую прогрессивную медицину самой великой державы, поэтому за границей им нельзя… Далее следовал длинный и внушительный перечень запретов. Многие врачи были знакомы друг с другом. Почти все знали явных стукачей и догадывались о вероятных тайных, так что о нарушении пунктов запрета не могло быть и речи. Все это было злободневным и само собой разумеющимся.
Путешествие началось в приподнятом настроении, тем более что, как только поезд отошел от перрона, врачи-туристы, в том числе и трезвенники, с удовольствием поужинали припасами, захваченными из дому. Настроения не испортил даже таможенный осмотр в Чопе. А во второй половине следующего дня в Будапеште они чувствовали себя уже вполне иностранцами.
Все шло своим чередом. Дунай не очень отличался от Днепра. Правда, в самом городе его очень украшали мосты. Многие улицы Пешта нельзя было отличить от улиц Львова. Даже люди были как люди. А все-таки заграница. Какой-то непонятный вирус, еще не открытый микробиологами, витал в воздухе заграницы. Одних туристов он делал высокомерными, других – подобострастными. И что интереснее всего, отметили супруги Зерновы, туристы из других стран, – а их было немало в Будапеште, – обладали стойким иммунитетом к этому вирусу.
Возможно, что появление в их гостинице туристов из Франции явилось побудительной причиной возникновения идеи, которую доктор Вита Зернова высказала мужу после завтрака.
– Сашенька, почему бы не послать открытку дяде Арману, что мы здесь, а в воскресенье будем в Праге?
– Зачем? – спросил доктор Зернов, прикидывая, сколько стукачей в их группе.
– А вдруг он сумеет приехать в Прагу?
Вита старалась подавить рвущиеся из глубины души эмоции, самой малой вершиной которых была эта фраза, содержавшая мечту и надежду. Она произнесла ее обычным тоном, скажем, таким же, как попросила бы достать из ящика туфли. Но в сердце мужа эта фраза отозвалась жгучей болью.
Александр Зернов был на одиннадцать лет старше жены. Мягкий и деликатный в обхождении, беспредельно любивший жену, он к тому же считал, что несет дополнительную ответственность перед Витой, связанную с ее трагическим детством.
У Александра были родители, брат, сестра, родственники. Вита с двухлетнего возраста была абсолютно одинока. Только выйдя замуж, она приобрела родного человека.
Три года назад у них родился сын. А в прошлом году, через девятнадцать лет после окончания войны Виту разыскал родной брат ее матери, живущий в Дижоне. Зерновы не имели представления, как он выглядит, потому что дядя Арман не прислал им фотографии. Да и они хороши – ни разу не догадались попросить.
– Витусь, – доктор Зернов подбирал слова, словно снимал первую повязку после операции, – письмо из Дижона мы обычно получаем на четырнадцатый-пятнадцатый день после отправления. Львов ненамного дальше от Дижона, чем Будапешт. Но допустим, что наша открытка придет туда в два раза быстрее. Сегодня четверг. В Праге мы будем в воскресенье. Расписание наших поездок по Чехословакии еще неизвестно даже руководителю группы. Может ли при таких условиях быть хоть ничтожнейшая вероятность встречи с дядей Арманом?
– И все-таки давай пошлем открытку, – сказала Вита, с трудом подавляя слезы.
– Пожалуйста. Мы можем отправить ее прямо сейчас же. В лобби продают открытки..
Армана Леви в Дижоне называли старым зуавом. Он приехал во Францию учиться еще до Первой мировой войны. Во Львове у него осталась любимая сестричка, моложе его на пятнадцать лет. Всю войну он провоевал в кавалерийском полку. Собственно говоря, он не ходил в атаки с обнаженной саблей, хотя иногда в торжественных случаях она болталась у него на боку и он был признанным мастером фехтования. Арман Леви был ветеринарным врачом. После войны он не вернулся в Польшу. Женился на француженке. Вообще-то ее родители были евреями, но даже они уже не имели представления о том, что значит быть евреем.
В семье Армана Леви все было добропорядочным, устойчивым и гармоничным. Даже стихийные бедствия, казалось, не властны над такой гармонией. Арман был счастлив, что его жена искренне полюбила маленькую красивую сестричку.
В последний раз сестра приехала в Дижон с мужем в июле 1939 года. Ее округлившийся живот был предметом добродушных шуток Армана, смущавших скромного и застенчивого шурина. Несмотря на молодость, он уже слыл видным архитектором. И не только во Львове.
Франция не ощутила начала войны. Но Армана война больно ударила уже в первые минуты, когда он узнал, что боши вторглись в Польшу, что их авиация бомбит польские города с не меньшей жестокостью, чем бомбила Гернику.
Семнадцатого сентября Советы оккупировали восточную часть Польши. В тот вечер, он помнит, офицеры полка очень бурно обсуждали это событие. Именно тогда он впервые услышал термин "четвертый раздел Польши". Он возражал. Как и многие французские интеллигенты, он был розовым и симпатизировал Советскому Союзу. Сколько событий должно было произойти в этом печальном мире, чтобы он наконец-то смог правильно оценить истинное положение вещей! А тогда…
Стыдно вспомнить, как он спорил со своими однополчанами. Удар в подбрюшье, доставшийся ему в тот вечер, еще больше укрепил его леворадикальные взгляды. Командир четвертого эскадрона, офицер-аристократ, не принимавший участия в перепалке, вдруг отреагировал на его оправдание советского вторжения в Польшу: "Знаете, Арман, вы, евреи, с древних времен были хранителями и разносчиками вируса социализма. Всe беды от вас".
Это была первая вспышка антисемитизма в полку, с которой ему пришлось столкнуться. Но не последняя. Тогда она только укрепила его красно-розовые взгляды. А потом все перепуталось. С командиром четвертого эскадрона он удрал в Африку и примкнул к де Голю. Винегрет здесь был таким же, как и в рядах вишистов. Во французском подполье процент евреев был необычно высоким. И тут же рядом с коммунистами сражались аристократы.
В Aфрикe и потом во Франции у него не было никаких сведений о сестричке и ее семье. Последнюю весточку он получил в конце ноября 1939 года. Через французское посольство в Москве он узнал, что у него есть племянница. Но даже имя ее было ему неизвестно. Русские сблизились с немцами. Французское посольство не жаловали. Возможно, поэтому на все его запросы отвечали: "Не можем получить сведений".
Слухи об уничтожении евреев стали доходить до него еще в 1943 году. Он отказывался поверить. Даже от бошей нельзя было ожидать подобного сатанинства. Уже во Франции страшная реальность дошла до его сознания. Только сын уцелел, да и то потому, что сражался в подполье. Жена и дочь погибли в немецком концентрационном лагере. А сестричка? А шурин? А племянница?
В конце 1944 года он отправил письмо во Львов, смутно представляя себе, каким путем оно туда попадет. После войны несколько его писем вернулись со штампом "Адресат выбыл".
Казалось, только неустанные поиски оправдывали смысл его существования. Немногочисленных друзей удивляло упорство старого зуава, продолжавшего розыски вопреки всякой логике.
Но чуть больше года назад он получил официальное уведомление Красного Креста с приложенной к нему копией очень подробного письма. Вечером, когда у него собрались друзья, он прочитал им это письмо, написанное настоятельницей католического монастыря, расположенного вблизи Перемышля. Мужчины, прошедшие две войны, не пытались скрыть слез.
Сразу же после начала оккупации Львова, писала настоятельница, немцы и местные украинцы начали акции по уничтожению евреев. В колонне обреченных сестра Армана и ее муж везли в коляске дочь Виту, которой через месяц должно было исполниться два года. Коляска заранее была приготовлена людьми, понимавшими, куда направляется колонна. Под матрасиком лежали конверт с метрикой девочки и драгоценности. Настоятельница не знает и не представляет себе, как можно было утаить коляску с ребенком от конвоиров.
