Едва ли Аббат замышлял что-либо предосудительное. Настоятель монастыря, названного в честь первого чуда Христова, не стал бы превращать одно вино в другое. Несомненно, нам следовало пытаться повысить качество нашего собственного вина, а не наливать в свои бутылки чужое — лишь бы одурачить дядюшку Лео. Да и вряд ли у нас хватило бы средств на покупку такого количества «доброго чилийского столового вина», чтобы длительное время вводить в заблуждение своих покупателей. Я вновь и вновь уверял себя в том, что Аббат — истинный праведник, порядочный, благочестивый человек, который отказался от сулящей большие перспективы карьеры профессионального футболиста, дабы вести жизнь, наполненную религиозным созерцанием. Принявшись размышлять о своем обете послушания, я постепенно успокоился.
На вершине холма я услышал громкий скрежет где-то возле коробки передач, после чего появился дым. Я съехал на обочину. Проезжавший мимо автомобилист любезно согласился позвонить по своему сотовому телефону в гараж. Час спустя я уже понуро сидел в гараже Кларка, а Кларк, вытирая замасленное лицо, уверял меня в том, что новая коробка передач обойдется в шестьсот пятьдесят долларов. Я показал ему свои триста четыре доллара и объяснил, что эта сумма представляет собой денежный эквивалент общей стоимости Каны. Он сжалился надо мной и приступил к работе.
— Я постараюсь, — сказал он, — но не могу гарантировать, что нам удастся найти запчасти для такого антиквариата.
Я позвонил в монастырь и рассказал обо всем Аббату. Эту весть он воспринял неважно. Он то и дело повторял: «А как же вино? А как же вино?» Я оказался не на высоте.
Внезапно он испустил поток выражений, подобных которым я не слышал с тех пор, как перестал появляться в операционном зале на Уолл-стрит. Я сочувствовал этому человеку от всей души. Стресс явно не шел ему на пользу. Я сделал все возможное, чтобы его успокоить, даже попытался сострить:
— По крайней мере теперь мы знаем, где находятся в данную минуту наши деньги.
Он не рассмеялся. Раздался грохот — судя по звуку, телефон упал на линолеумный пол.
— Алло! — сказал я. Тишина. — Алло!
Спустя минуту я услышал голос брата Феликса, весьма встревоженный:
— Что вы сказали Аббату?
Я объяснил, что случилось с коробкой передач и суммой в триста четыре доллара.
— Сегодня я бы не стал его больше беспокоить, — прошептал брат Феликс. — Он неважно воспринял ваше сообщение.
— Что он сейчас делает?
— Снял свою синктуру[1] и бичует ею какую-то книгу.
— Кажется, я знаю, какую.
— Пойду-ка я, пожалуй, за ним присмотрю, — сказал брат Феликс и повесил трубку.
Кларк позвонил в фирму, торгующую запчастями, минут пять подождал ответа, а потом, так и не дождавшись, включил блок громкой связи и вновь залез под капот. Из телефонного громкоговорителя доносилась надоедливая музыка одной из тех радиостанций, которые именуют себя прогрессивными. В наши дни мучить американского потребителя тишиной в трубке уже не принято.
Дело шло к полудню — часу, когда следует доставать требник — молитвенник, который мы всегда носим с собой. Семь раз в день, в одно и то же время, мы читаем вслух уставные молитвы из повседневного цикла: «Утреню», «Первый час», «Третий час», «Шестой час», «Девятый час», «Вечерню» и «Последний час». Я достал свой требник, нашел сегодняшний полуденный текст и попробовал прочесть его про себя. Из-за назойливого шума громкоговорителя сделать это было довольно трудно.
Это мгновение я запомнил отчетливо. Я пытался сосредоточиться на строках о том, как Господь изгоняет бесов из одержимого человека (тут мне вспомнился бедняга Аббат), как вдруг из громкоговорителя раздался глубокий, низкий голос радиодиктора. Это был голос из прошлого, голос Уолл-стрит, очень настойчивый:
«Сегодня днем, после доклада Министерства сельского хозяйства об объеме сельскохозяйственного производства, возможны некоторые колебания курсов на бирже при особой изменчивости спроса на свиную требуху».
Я старался не обращать внимания на голос, звучавший по телефону. «Изыди, Сатана!» — приказал я ему. Потом вновь обратился к своему требнику и прочел об изгнании бесов из одержимого. Передо мной была страница со следующими словами:
«И нечистые духи, выйдя, вошли в свиней, и устремилось стадо с крутизны в море, а их было около двух тысяч; и потонули в море».[2]
И тут в меня самого словно бесы вселились.
— Можно от вас позвонить? — спросил я Кларка.
Когда я позвонил за счет абонента своему старому приятелю Биллу, тот был, мягко выражаясь, удивлен.
— Боже правый! — почти вскричал он. — Ты что, и вправду ушел в монастырь?
Я сказал, что это правда. Он извинился за свои выражения. Я сразу перешел к делу:
— Билл, я знаю, что ты никогда не скупился на пожертвования. Так вот, у тебя появилась возможность оказать помощь старой Матери-Церкви. — Я рассказал о финансовом положении Каны. Потом: — Мне стало известно, что свиная требуха скоро свалится с обрыва — сведения верные, из первых рук.
Билл явно пришел в волнение. Он зевнул.
— Такие же верные, как и все прочие твои сведения?
— Билл, — оказал я, — я знаю, послужной список у меня не из лучших. Но это информация из особого источника.
— Ты что, снова запил?
— Билл, я уже два года не пью ни капли. То пойло, что мы производим, никто пить не станет. В том-то и дело.
— Что ты имеешь в виду?
— Не важно. Клянусь тебе в двух вещах. Во-первых, я трезв. Во-вторых, для монастыря это единственный шанс. Мне нужны две штуки взаймы, до вечера.
— Две штуки?!
— Билл, для тебя это деньги на завтрак.
Наступила долгая пауза. Наконец он сказал:
— Будем считать, что это досрочное рождественское пожертвование. Значит, ты хочешь на две тысячи сыграть на Понижение свиной требухи без покрытия?
— Да.
Я постарался придать своему голосу нотки уверенности, и мы обговорили детали ставки на то, что цена свиной требухи на товарной бирже резко упадет.
— Отлично, — сказал Билл. — По рукам. Как с тобой связаться?
Когда Кларк отыскал наконец нужные запчасти, день уже клонился к вечеру. Ремонт грузовичка затягивался до завтра, и потому в Кану я возвращался автостопом. Я довольно быстро поймал попутку. Большинство людей тормозят, завидев голосующего на дороге монаха.
Приехав, я тотчас же направился к келье Аббата. У двери стояла группа монахов, и вид у них был весьма озабоченный. Они сказали мне, что за время, прошедшее после моего звонка, состояние Аббата ухудшилось. По их словам, подвергнув книгу бичеванию, он с криком «Ego te expello!»[3] швырнул ее в камин. Потом едва не бросился в огонь вслед за книгой — его еле удержали. Тогда монахи и решили вызвать доктора Кука, симпатичного психиатра, который работал в одной из ближайших тюрем. Он уже находился у Аббата в келье. Брат Феликс сказал:
— Доктор Кук употребил выражение «отрыв от действительности». По-моему, раньше это называлось у нас нервным расстройством.
Вместе с братьями я дежурил возле кельи, вознося свои скромные молитвы о выздоровлении Аббата. Я корил себя за то, что не вполне сознавал, какое нервное напряжение он испытывает, и за то, что не предвидел последствий своего звонка.
Наконец доктор Кук вышел из кельи.
— Я сделал ему инъекцию лекарства, — сказал он. — Аббат — человек сильный, так что советую вам не спускать с него глаз. Он уже успокоился, но продолжает твердить одно и то же: «Вот где они находятся в данную минуту». Это что, слова одной из ваших молитв?
Монахи покачали головами. Я решил, что истолковывать мысли Аббата не стоит.
И тут появился брат Алджернон, который сказал, что меня срочно просят к телефону. Звонил Билл.
— Ну, брат, источники у тебя там в монастыре и вправду надежные. Свиная требуха резко упала в цене, как ты и говорил.
— Насколько резко?
— В общем, по итогам торгов ты наварил двадцать семь тысяч. На чье имя, по-твоему, нужно открыть счет? — Он помедлил. — По-прежнему намереваешься поделиться с монастырем?
Ошеломленный, я повесил трубку. Впервые я получил правдивую конфиденциальную информацию о состоянии курсов акций, и источником ее был… Бог. Господь внял нашим молитвам — и принял меры. К слову «чудо» я всегда относился с осторожностью, но как еще можно объяснить то, что произошло в этот день в гараже Кларка?
Я бросился сообщать эту добрую весть Аббату, надеясь, что она поможет ему выбраться из пучины отчаяния.
— Отец настоятель! — Я вошел в его келью. Он сидел в постели со странным безжизненным выражением на лице. — Как вы себя чувствуете?
— Bene. Ettu?[4]
Никогда еще я не слышал, чтобы он употреблял латынь в разговоре. Я сделал неуклюжую попытку ответить:
