— Какая семья?
— Какая семья, какая семья?! Моя, конечно! Подумай своей головой, Камилла!
— Все эти люди — твоя семья?
— Все! — Мамаду гордо кивнула.
— Черт, сколько же у тебя детей?
— У меня пятеро, у брата четверо….
— Но почему они все вписаны сюда?
— Куда сюда?
— Э… В бумагу.
— А так удобней: брат и невестка живут у нас, почтовый ящик один, вот и…
— Так нельзя… Они пишут, что у тебя не может быть девятерых детей…
— Почему это не может? — возмутилась Мамаду. — У моей матери было двенадцатв!
— Подожди, не кипятись, Мамаду, я просто читаю, что здесь написано. Они просят тебя прояснить ситуацию и явиться к ним, захватив документы.
— Это еще зачем?
— Думаю, то, что ты делаешь… это незаконно. Вы с братом не имеете права записывать всех детей в одну декларацию…
— Да ведь у брата-то ничего нет!
— Он работает?
— Конечно, работает! Метет дороги!
— А твоя невестка? Мамаду наморщила нос.
— А вот она ни хрена не делает! Ни-че-го-шень-ки. Эта ведьма сиднем сидит дома и ни за что на свете не оторвет от стула свою жирную задницу!
Камилла улыбнулась про себя: она с трудом могла вообразить, что такое, в понимании Мамаду, «жирная задница»…
— У брата с женой есть документы?
— Ну да!
— Значит, они могут подать отдельную декларацию…
— Но невестка не хочет идти в инспекцию, брат ночью работает, а днем спит, так что сама понимаешь…
— Я-то понимаю. Скажи, на скольких детей ты сейчас получаешь пособие?
— На четверых.
— На четверых?
— Так я о том и говорю, но ты как все белые — всегда права и никогда не слушаешь!
Камилла нервно присвистнула.
— Проблема в том, что они забыли Сисси…
— При чем здесь твои сиси?
— Какие сиси, идиотка! — Толстуха кипела от негодования. — Это моя младшая дочка! Малышка Сисси…
— Ага! Сисси!
— Да.
— А почему ее нет в декларации?
— Слушай, Камилла, ты нарочно или как? Именно об этом я тебя и спрашиваю!
Камилла не нашлась что ответить…
— Правильнее всего будет тебе, брату или невестке отправиться в инспекцию со всеми документами и на месте объясниться с тамошней теткой…
— Что еще за «тетка»? С какой такой теткой?
— Да с любой! — взорвалась Камилла.
— Ладно, хорошо, чего ты злишься? Я так спросила, потому что подумала, может, ты ее знаешь…
— Никого я не знаю, Мамаду. Я там никогда не была, понимаешь?
Камилла вернула Мамаду ее «макулатуру» — она притащила даже рекламные проспекты, фотографии машин и счета за телефон.
Та в ответ пробурчала себе под нос: «Сама говорит „тетка", вот я и спрашиваю, какая тетка, понятно ведь, что бывают и дядьки, она, видишь ли, отродясь там не была, тогда откуда ей знать, что там одни тетки? Там и дядьки тоже есть… Кем она себя возомнила — Мадам Всезнайкой, что ли?»
— Эй, ты что, обиделась?
— Ничего я не обиделась. Сама сказала: помогу, а не помогаешь. Вот и все!
— Я пойду с вами.
— В инспекцию?
— Да.
— И поговоришь с теткой?
— Да.
— А если это будет не тетка?
Камилла поняла, что сейчас не выдержит, но тут вышла Самия.
— Твоя очередь, Мамаду… Держи… — Она повернулась к Камилле. — Номер телефона докторишки…
— Зачем?
— Зачем? Понятия не имею! Наверное, хочет с тобой в больницу поиграть! Вот и попросил передать номер…
Он черкнул номер своего сотового на рецептурном бланке и приписал: Назначаю вам в качестве лекарства хороший ужин, позвоните мне.
Камилла Фок скатала записку в шарик и щелчком выбросила его в канаву.
— Знаешь что, — произнесла Мамаду, тяжело поднимаясь со скамьи, и наставила на Камиллу указующий перст. — Если уладишь дело с моей Сисси, я попрошу брата наколдовать для тебя любимого…
— Я думала, твой брат дорогами занимается.
— Дорогами, приворотами и отворотами. Камилла подняла глаза к небу.
— А ко мне не может мужика приворожить? — вмешалась в разговор Самия,
Мамаду прошла мимо, сделав угрожающий жест в сторону товарки.
— Сначала верни мое ведро, дьяволица, а там посмотрим!
— Черт, достала ты меня этим ведром! Не твое оно, поняла?! У тебя было красное!
— Проклятая врунья, — прошипела негритянка и удалилась…
Стоило Мамаду шагнуть на первую ступеньку, и грузовичок закачался. «Мужайся, дорогая! — мысленно пожелала Камилла, улыбнулась и взяла свою сумку. — Желаю тебе удачи…»
— Пошли?
— Сейчас.
— Поедешь с нами на метро?
— Нет, вернусь пешком.
— Ну ясно, ты-то живешь в шикарном квартале…
— И не говори…
— Ладно, до завтра…
— Пока, девочки.
Камилла была приглашена на ужин к Пьеру и Матильде. Она позвонила, чтобы отказаться, и почувствовала облегчение, попав на автоответчик.
Итак, невесомая Камилла Фок удалилась. Удерживали ее на асфальте только вес рюкзачка за спиной да эти не поддающиеся объяснению камни и камешки, которые все накапливались у нее внутри. Вот о чем ей следовало поговорить с врачом. Если бы только возникло такое желание… А может, если бы хватило сил?.. Или времени… Ну конечно, все дело во времени, успокоила она себя, сама в это не веря. Время было тем самым понятием, которое она перестала воспринимать. Она на много недель и месяцев практически выпала из жизни, и ее давешняя тирада, абсурдный монолог, в котором она пламенно доказывала себе, что мужества ей не занимать, был наглым враньем.
Какой эпитет она употребила? «Живая»? Это просто смешно — живой Камилла Фок точно не была.
Камилла Фок была призраком — по ночам она работала, а днем копила камни. Двигалась медленно, говорила мало и умела замечательно ловко исчезать.
Камилла Фок была молодой женщиной, которую всегда видели только со спины, хрупкой и неуловимой.
Тогда, перед доктором, она разыграла спектакль и сделала это с легкостью. Камилла Фок лгала. Она обманывала, принуждала себя, подавляла и подавала реплики, только чтобы не привлекать к себе внимание.
Она все-таки думала о докторе… Плевать на номер телефона, но что если она упустила свой шанс? Он казался таким терпеливым и внимательным, в отличие от всех остальных… Может, ей следовало… В какой-то момент она чуть было… Она чувствовала себя такой усталой… Нужно было и ей положить локти на стол и рассказать ему правду. Сказать, что она теперь не ест — ну почти не ест, — потому что ее живот набит булыжниками. Что каждое утро, едва открыв глаза, она уже боится задохнуться, подавившись гравием. Что окружающий мир больше не имеет для нее никакого значения и каждый новый день кажется ей неподъемным грузом. И она начинает плакать. Не потому, что ей грустно, а для того, чтобы справиться со всем этим. Слезы — это ведь жидкость, они помогают переварить каменную дрянь, и тогда она снова может дышать.
Услышал бы он? Понял бы? Конечно. Потому-то она и промолчала.
Она не хотела кончить как мать. Отказывалась говорить о своих нервах. Стоит только начать, и бог весть куда это может завести. Далеко, слишком далеко, в пропасть, во мрак. Туда, куда она боялась заглядывать.
Врать — это сколько угодно, но только не оборачиваться.
Она зашла во «Franprix» в своем доме и заставила себя купить еду. Она сделала это в знак уважения к милому молодому врачу и в благодарность за смех Мамаду. Раскатистый смех этой женщины, дурацкая работа в Touclean, Бредарша, идиотские истории Карины, перебранки, перекуры, физическая усталость, их смех по поводу и без, их жалобы — все это помогало ей жить. Именно так — помогало жить.
Она несколько раз обошла магазин, прежде чем решилась наконец купить несколько бананов, четыре йогурта и две бутылки воды.
Она заметила парня из своего дома, высокого странного типа в очках, обмотанных лейкопластырем, и несуразных брюках, вел он себя странно, как инопланетянин. Он хватал что-нибудь с полки, тут же ставил обратно, снова хватал, качал головой и выскакивал из очереди перед самой кассой, чтобы вернуть товар на место. Однажды она видела, как он выскочил из магазина и тут же вернулся обратно, чтобы купить баночку майонеза, от которой отказался минутой раньше. Этот печальный клоун веселил окружающих, заикался в присутствии продавщиц и надрывал ей сердце.
Всякий раз когда они встречались на улице или во дворе, с ним обязательно что-нибудь происходило, что выбивало его из колеи. Вот и сейчас он стоял перед домофоном и тихо скулил.
— Что —то не так? — спросила она.
— Ах! Ох! Э-э-э! Извините! — Он в отчаянии заламывал руки. — Добрый вечер, мадемуазель, простите, что я… э-э … вам докучаю, я… Я ведь вам докучаю?
Это было просто ужасно. Камилла не знала, смеяться ей над этим человеком или пожалеть его. Болезненная застенчивость, витиеватая манера выражаться и размашистые жесты ужасно ее смущали.
