— Обещаю.
— Молодец. Теперь ступай.
Солдат закивал и побежал туда, где стоял вертолет. Когда он скрылся из виду, англичанин прикрыл глаза, глубоко вздохнул и пробормотал:
— Вот ведь чертово дерьмо.
— Согласна.
Открыв глаза, он посмотрел на меня:
— С вами все в порядке?
— Да… но чувствую себя полной идиоткой.
Он ухмыльнулся:
— Вы и вели себя как полная идиотка — но это бывает.
— Особенно если на тебя вдруг выскочит сопляк со стволом.
— На этой радостной ноте…
И он жестом показал, что пора продолжить путь. Что мы и сделали — бегом преодолевая открытые места, отыскивая заросли погуще и пробираясь по самому краю залитых водой полей. Так мы двигались без остановки минут пятнадцать, не обменявшись ни словом Англичанин шел впереди, я за ним на расстоянии нескольких шагов. У меня была возможность разглядеть своего спутника, пока мы топали по хлюпающей под ногами земле. Он полностью сосредоточился на выполнении нашей главной задачи — убраться как можно дальше от солдат. При этом он чутко реагировал на любой необычный звук. Дважды, когда ему казалось, что он что-то слышит, он останавливался и оглядывался на меня, приложив палец к губам. Мы снова трогались с места, только когда он убеждался, что никто не висит у нас на хвосте. Меня заинтересовало то, как он держал отобранную у солдата винтовку: не повесил на плечо, а так и нес, сжимая в правой руке, на отлете, дулом вниз. И я поняла, что он никогда бы не убил этого мальчишку. Именно по тому, как неумело он держал эту винтовку.
Минут через пятнадцать он указал мне на груду больших камней у реки. Мы уселись, но не промолвили ни слова, продолжая прислушиваться, нет ли погони. Спустя минуту англичанин заговорил:
— Мне так кажется, если бы мальчишка нас выдал, его товарищи сейчас уже были бы здесь.
— Вы его изрядно напугали — он и вправду решил, что вы его убьете.
— Пришлось припугнуть, иначе он без сожаления пристрелил бы вас.
— Понимаю. Спасибо вам.
— К вашим услугам. — Тут он протянул мне руку и представился: — Тони Хоббс. Вы для кого пишете?
— Для «Бостон пост».
На губах у него мелькнула удивленная улыбка.
— Да что вы, правда?
— Да, — сказала я. — Правда. У нас есть зарубежные корреспонденты, знаете ли.
— Правда? — повторил он, подражая моему акценту. — Так вы — зарубежный корреспондент?
— Правда, — ответила я, постаравшись сымитировать его акцент.
Надо отдать ему должное, он расхохотался. И сказал:
— Поделом мне.
— Да уж. Поделом.
— И откуда же вы корреспондируете? — спросил он.
— Из Каира. А теперь попробую догадаться. Вы работаете в «Сан»?
— На самом деле, в «Кроникл».
Я попыталась скрыть, что ответ произвел на меня впечатление.
— На самом деле, в «на самом деле в «Кроникл»»?
— А вы за словом в карман не лезете.
— Приходится, особенно если работаешь в маленькой провинциальной газетке. Иначе нам не справиться с большими самоуверенными дядьками.
— Ого, а вы уже решили, что я самоуверен?
— Мне хватило двух минут, чтобы понять это, еще в вертолете. У вас офис в Лондоне?
— На самом деле, в Каире.
— Постойте, я же знаю, кто там представляет «Кроникл» — Генри…
— Бартлетт. Заболел. Язва, кажется. Поэтому меня перевели сюда из Токио дней десять назад.
— Я работала в Токио. Четыре года назад.
— Хм… похоже, я гоняюсь за вами по пятам.
Внезапно мы услышали неподалеку шаги и насторожились. Тони схватил винтовку, которую прислонил было к камню. Шаги приближались. Мы вскочили и увидели молодую сомалийку, бредущую по тропе с ребенком на руках. Ей было не больше двадцати лет, а младенцу не больше двух месяцев. Мать казалась изможденной, ребенок не шевелился, и это было страшно. Увидев нас, женщина стала что-то кричать на диалекте, которого мы не понимали, и отчаянно жестикулировать, показывая на винтовку у Тони в руке. Тони сразу все понял. Размахнувшись, он бросил винтовку прямо в бурлящую реку, в самую гущу мусора и грязи, плывших по течению. Этот поступок, казалось, удивил женщину. Она повернулась ко мне и снова начала кричать, умолять о чем-то, но тут у нее подкосились ноги. Мы с Тони подхватили ее, чтобы не дать упасть. Не выпуская ее из рук, я покосилась на безжизненное дитя. Потом посмотрела на англичанина. Он мотнул головой в сторону вертолета Красного Креста. Обхватив истощенную женщину с двух сторон за талию, мы медленно потащились в обратный путь, к прогалине, где сел наш вертолет.
Добравшись туда, я с облегчением увидела, что сомалийские машины отъехали подальше, и солдаты спокойно стоят в стороне, а не роются в привезенном грузе. Передав женщину солдатам, мы направились к вертолету.
Двое ребят, что летели с нами, все еще занимались разгрузкой.
— Кто здесь врач? — спросила я. Один из парней поднял голову, увидел женщину с ребенком и тут же побежал у ним, а его коллега не очень вежливо предложил нам проваливать:
— Здесь вам больше делать нечего.
К тому же выяснилось, что у нас нет надежды добраться до затопленной деревни: дорогу к ней уже перекрыла сомалийская армия. Отыскав главного врача миссии Красного Креста, я сообщила ему про жителей деревни, спасшихся на холме в двух километрах от деревни, на что он ответил (с твердым швейцарским акцентом):
— Мы об этом знаем. Как только их военные дадут добро, мы направим туда вертолет.
— Можно с вами? — спросила я.
— Нет. Военные разрешили лететь с ними только троим из нас…
— Так скажите, что мы из вашей команды, — вмешался Тони.
— Нам нужно отправить туда медиков.
— Пошлите двух медиков, — сказал Тони, — и одного из нас.
Разговор прервал подошедший к нам сомалийский офицер. Он похлопал Тони по плечу:
— Вы — документы. Потом похлопал и меня:
— Вы тоже.
Мы протянули ему свои паспорта.
— Документы Красного Креста, — потребовал он.
Когда Тони начал с ходу сочинять какую-то нелепую историю о забытых дома документах, офицер вытаращил глаза и произнес одно слово, прозвучавшее как приговор: «Журналисты». После чего повернулся к своим солдатам и приказал:
— Следующим вертолетом отправить их в Могадишо.
В сопровождении вооруженных до зубов конвоиров мы вернулись в столицу. Я была совершенно уверена, что, как только мы приземлимся на военном аэродроме в пригороде Могадишо, нас схватят и отправят в камеру. Вместо этого один из солдат еще в вертолете спросил, есть ли у меня американские доллары.
— Может быть, — ответила я, а потом опасливо спросила, не подбросят ли они нас за десять баксов до отеля «Центральный».
— Платишь двадцать — мы везем.
Он даже сам сел за руль джипа, чтобы доставить нас на место. По дороге мы с Тони заговорили — в первый раз после того, как нас взяли под стражу.
— Мало что из этого можно выжать, правда? — сказала я.
— Уверен, мы с вами сумеем что-нибудь нацарапать.
Мы сняли два номера на одном этаже и договорились встретиться, когда напишем свои репортажи. Мы встретились через два часа. Вскоре после того, как я сбросила по электронной почте семьсот слов — о наводнении в долине реки Джуба, о телах, плавающих на воде, о хаосе и неорганизованности властей и о том, каково это, находиться в обстреливаемом вертолете Красного Креста, — в мою дверь постучали.
За дверью стоял Тони с бутылкой шотландского виски и двумя стаканами.
— О, жизнь налаживается, — сказала я. — Заходите.
Он оставался у меня до семи часов утра — мы решили выехать пораньше, чтобы успеть на утренний рейс в Каир. Когда я впервые увидела его в вертолете, я уже знала: мы неизбежно окажемся в постели, как только представится такая возможность. Таковы уж правила этой игры. Дело в том, что зарубежные корреспонденты крайне редко обзаводятся супругами или «любимыми» — и как-то так получается, что с подавляющим большинством людей, которые встречаются вам на пути, решительно не хочется провести в постели и десяти минут, не говоря уж о целой ночи.
— Но, когда я наутро проснулась рядом с Тони, в голову пришла неожиданная мысль: «А ведь он живет в том же городе, что и я». А это, в свою очередь, привело к еще более необычной для меня мысли: «…и я, пожалуй, не прочь еще раз его увидеть. Вообще-то, я бы не прочь встретиться с ним сегодня вечером».
Я никогда не считала себя сентиментальной. Напротив, я знала за собой определенную склонность и даже тягу к бегству от серьезных отношений — в этом меня обвинил семь лет назад мой бывший жених, когда я с ним порвала. Звали его Роберт Петтифорд. Он был юристом в Бостоне — умный, эрудированный, энергичный. И он действительно мне нравился. Проблема, однако, состояла в том, что моя работа нравилась мне не меньше.
