Но он ошибался.
Генри понял это, как только открылись двери лифта и он ступил в коридор на этаже, где лежал его брат. Мимо него промчался врач в белом халате, а на посту дежурной сестры никого не было. Генри бегом кинулся к палате и, повернув за угол, увидел родителей. Они стояли перед дверью – мать держалась за отца – и заглядывали внутрь. Рядом с ними, придерживая обоих, стоял отец Бревуд. Тот врач, что бежал, протискивался мимо них в палату. А звуки, которые доносились оттуда, ужасные звуки…
Запах дезинфектанта из кафетерия подкатил к горлу, и Генри вырвало.
Когда Генри увидел Франклина в следующий раз, поперек груди у него была туго натянутая лямка. Правую руку тоже пристегнули к кровати. Генри в голову пришла мысль: левую руку пристегивать не понадобилось, потому что ее больше нет. Интересно, где она? Он снова подошел и сел к брату на кровать. Потрогал тугие лямки.
В палату опять вернулся доктор Джайлз. У Франклина был припадок, пояснил он. Мозг продолжает отекать. Теперь повреждения могут оказаться более обширными. Сканирование покажет, нужна ли операция, чтобы затормозить патологический процесс. Все посещения пока отменяются. Больного нельзя тревожить. Будем надеяться на лучшее.
Генри не мог сказать, шел ли день быстро или тащился устало, кое-как. Принесли результаты сканирования с заключением «неопределенная мозговая активность». После короткого совещания Франклина немедленно отправили на операцию, чтобы снизить внутричерепное давление. Ожидание длилось примерно вечность. Наконец его привезли обратно – голова обмотана ярко-белыми бинтами, глаза закрыты. Все следы крови на лице и ногтях исчезли.
– Иногда сканограмму бывает просто невозможно расшифровать как следует, – сказал доктор Джайлз. – Но через сутки нам станет известно больше. К тому времени мы проведем еще одно обследование.
И снова оставалось только сидеть на кровати брата, трогать пальцем тугие лямки.
Обед в больничном кафетерии. Толстый ростбиф с густым соусом. Кукуруза из банки, морковь из банки – одинаковые на вкус.
И все это как будто совсем не занимало времени, потому что времени вообще не было. Было только Теперь. В больнице, где прочно поселилась Беда.
Этим вечером Генри отправился домой вместе с родителями. Его удивило, что мир остался практически тем же, каким был до его отъезда в больницу. Удивило, что он сидит в знакомой машине, едет по знакомым улицам, вылезает в гараже, переделанном из бывшей каретной, идет в дом через заднюю дверь, поднимается по лестнице, заходит в свою комнату. Как это может быть, чтобы изменилось все и при этом не изменилось ничего? Он открыл окно, и в лицо ему пахну́ло чистым, соленым морским воздухом. Он слышал, как волны накатывают на черные утесы в бухте, одна за другой. Встающая луна ярко посеребрила испод облаков, отделив их от черноты.
Генри лег на кровать и нечаянно заснул.
Ему снова приснились Ворота. Его брат шел впереди, все время впереди, поддергивая рюкзак на плечах. Он обернулся к Генри. «Я знал, что ты сможешь», – опять повторил он.
И Генри ужасно захотелось сказать ему что-нибудь. Хоть слово, чтобы он знал, как это здорово – быть на горе вместе с ним.
Что-нибудь такое прекрасное, чтобы они оба расплакались.
Но когда он открыл рот, оттуда вырвалось только: «Неопределенная мозговая активность». И тогда, еще во сне, Генри и вправду заплакал, а волны внизу всё разбивались и разбивались о черные каменные уступы под их домом.
Утром – какой это был день? среда? или он уже запутался? – так вот, утром Генри спустился вниз и нашел снаружи, перед дверью черного хода, вчерашнюю «Блайтбери кроникл», а рядом с ней – свежую, сегодняшнюю, которая еще не успела отсыреть. На первой странице вчерашней газеты была фотография Франклина, добытая в спешке тем самым пронырой-репортером, и Генри с невольным уважением подумал, что не всякий на его месте смог бы так быстро навести камеру на резкость и сделать снимок. Часть спины Генри на изображении закрывала аппарат за изголовьем кровати, а еще внизу был чей-то локоть – наверное, одного из полицейских. Однако все это не мешало видеть брата Генри. С этого угла не было заметно, что у Франклина нет руки, но заголовок – «Ученик из Лонгфелло теряет руку в дорожной аварии и ждет трепанации» – услужливо восполнял этот пробел.
Генри не стал читать статью.
Зато он прочитал статью во второй газете, потому что там фотография была другая. Ее взяли из ежегодного альбома выпускников, и с нее напряженно смотрело темноволосое, темноглазое лицо, обладатель которого, похоже, не привык появляться на людях в костюме и при галстуке, а потому не очень хорошо знал, как надо держаться в таких случаях.
«Чэй Чуан из Мертона – обвиняемый по делу Смита», – гласил заголовок.
Генри прочел всю статью и, дойдя до конца, обнаружил, что не запомнил ровным счетом ничего – кроме этого темноволосого, темноглазого лица. Тогда он перечитал ее снова. Чэй Чуан. Подготовительная школа имени Генри Уодсворта Лонгфелло. Родители – иммигранты из Камбоджи. Строительная фирма в Мертоне. Один брат. Возвращался домой после отгрузки кровельного шифера. Заснул за рулем. Не заметил бегущего трусцой однокашника.
«Нет, не трусцой», – прошептал Генри себе под нос. Потом выбросил обе газеты в мусорное ведро в гараже, пока отец с матерью их не увидели. На кухне он поджарил себе яичницу из трех яиц. Сделал тосты. Налил свежего апельсинового сока. И все это имело вкус консервированной кукурузы из больничного кафетерия.
В голове у него промелькнула смутная мысль о школе. Он не то чтобы твердо решил туда не ходить – сейчас у него вообще не хватало сил принимать какие бы то ни было решения. Но кто его туда отвезет? Он еще не видел Луизу после того, что случилось с Франклином, а родители до сих пор не встали. Так что он сложил грязную посуду в раковину и пошел в бухту, где пенистые гребешки маленьких волн, набегающих на пляж, были белыми, как молоко, почти такими же белыми, как небо на горизонте.
Он отвязал свой каяк от столбика с насечками для определения уровня прилива и вынул из его носовой части весло и спасательный жилет. Потом сбросил ботинки, закатал штаны, натянул жилет и вынес лодку на воду, где она закачалась на низких волнах. Залез в каяк, обмотал вокруг запястья весельную веревку и отплыл в молочно-белое море.
Генри толком не знал, куда отправится. Когда ему подарили каяк, он сразу же исследовал все побережье к северу от бухты, заглядывая в каждый крошечный заливчик. Позже он плавал и на юг – орудуя веслом, огибал лодочные причалы близ Манчестера и пробирался среди высоконосых яхт, а потом плыл вдоль частных пляжей под домами потомственной местной аристократии, к которой принадлежал и сам.
Но сегодня он быстро двинулся прямо в открытое море. Стояло раннее утро, и кто знал, как далеко он сможет уплыть? Он прогнал из головы все мысли, так что там осталась только неопределенная мозговая активность, похожая на легкую белую пену, и просто греб, чувствуя, как приятно и привычно напрягаются мышцы плеч. Он опускал весло в воду и толкал. Опускал и толкал. Опускал и толкал. Скоро он выйдет из прикрытия бухты на морской простор. Волны уже стали длинными и раскатистыми, и их белые гребешки чуть позеленели. Он вонзил весло в очередную волну, и его туманом окутали брызги.
Тогда-то он и услышал испуганный, полный отчаяния, тут же оборвавшийся визг.
Он повернул туда, откуда донесся этот звук, – в сторону мыса, который ограничивал бухту с севера и заканчивался крутым обрывом.
И снова услышал визг. В нем звучала паника. Безысходность. Дыхание океана почти заглушало его, но ошибиться было нельзя.
Вот опять!
И тут Генри увидел, что в море кто-то барахтается, вспенивая воду.
Он повернул каяк, направив его под более крутым углом к волнам. И сразу ощутил, с какой мощью они напирают на лодку, стараясь загнать ее обратно в бухту. Но он не менял курса, хотя волны уже перехлестывали за борт, и греб так, что брызги, поднятые носом лодки, летели прямо ему в лицо. Он знал, что если бросит грести, то сразу продрогнет: вода была еще по-весеннему холодна, особенно здесь, вдали от берега.
Он старался плыть как можно быстрее, потому что утопающий барахтался уже еле-еле, и Генри не знал почему: то ли он старается просто удержаться на поверхности, то ли вконец ослаб. Его голова едва выступала из воды и целиком скрывалась из виду почти под каждой волной. Было ясно, что скоро она исчезнет совсем.
– Держись! – крикнул он. – Я сейчас!
Голова пропала.
Генри заработал веслом изо всех сил.
Она показалась снова. И повернулась к нему.
Это была собака. С черной мордой. Увидев Генри, она тут же устремилась к нему отчаянными рывками, как будто думала, что можно бежать по воде, как посуху, – она выпрыгивала из волн чуть ли не целиком, потом падала обратно и снова выпрыгивала. Да еще пыталась визжать.
