– Ты считаешь, что вечеринка удастся, только если пригласить весь белый свет, – говорит Барбара. – А по окончании бросишь всю грязную посуду на меня.
– Ну, послушай! – говорит Говард. – Нам она необходима. Она необходима им.
– Твой энтузиазм, – говорит Барбара, – никогда не иссякает, а?
– Вот именно, – говорит Говард. – Вот почему я существую. Я сейчас засяду за телефон и сделаю двадцать пять звонков, и ты сделаешь двадцать пять. И вот она – наша вечеринка.
– Мартин намочил штаны пижамки, – кричит сверху Энн Петти.
– Переодень его в другие, – кричит Барбара снизу.
– Роджер, это Говард, – говорит Говард, держа у уха красную телефонную трубку. – Мы тут планируем заварушку. Да нет, не такую заварушку, а вечеринку.
На столе рядом со стулом Барбары лежит новая книга Р.Д. Лейнга; она берет ее в руки и начинает перелистывать.
– Непредсказуемая вечеринка, – говорит Говард. – На которой можно встретить кого угодно и делать что угодно.
– Или встретить что угодно и сделать кого угодно, – говорит Барбара.
– Барбара прекрасно и я прекрасно, – говорит Говард. – Готовы снова запрячься.
– О да, я прекрасно, – говорит Барбара. – Прекрасно, прекрасно, прекрасно.
– Нет-нет, – говорит Говард, – просто у Барбары на заднем плане приключилась шизофрения. Увидимся второго. И приводи любого, о ком предскажешь, что он окажется непредсказуемым.
– Вот что нам требуется, – говорит Говард, кладя трубку. – Люди.
– У тебя уже столько людей, сколько ты способен поглотить, – говорит Барбара.
– Нам нужны свежие, – говорит Говард, беря снова трубку, – кого мы знаем, что мы их не знаем? А, Генри, ты нам нужен, Генри. Можете вы с Майрой прийти на вечеринку?
Вот так Говард говорит по телефону и звонит двадцать пять раз, пока Барбара сидит в раскладном кресле с парусиновым сиденьем. Кэрки – современная супружеская пара и верят, что всякое дело следует разделять точно пополам – половину тебе, половину мне, будто разделяешь апельсин, – так, чтобы оба были равно причастны и никто никого не эксплуатировал. Кончив со звонками, они по-прежнему сидят в раскладных креслах с парусиновыми сиденьями, и Барбара говорит:
– Ты покупаешь напитки, я покупаю закусь. И вечеринка налажена.
А потому они поднимаются наверх в кухню и там бок о бок в одинаковых мясницких фартуках готовят обед. Дети вбегают и выбегают в своих пижамках; входит Энн Петти и предлагает приготовить десерт. А потом они садятся за стол и едят еду, которую приготовили; Энн Петти укладывает детей, а Кэрки садятся со своим кофе в гостиной перед телевизором. Для них так необычно быть вместе; они обгладывают свое удивление. Позже они вместе поднимаются и спальню и, стоя с двух сторон кровати, вместе раздеваются. Они отгибают одеяло; они включают бра над кроватью, они ласкают друг друга и вместе занимаются любовью. Лица и тела, которые они напридумывали для участия в их вечеринке, входят в спальню вместе с ними и присоединяются к веселью. Потом бра светит на них сверху, и Барбара говорит Говарду:
– Я уже не получаю прежнего удовольствия.
– От этого? – говорит Говард, потискивая ее.
– Нет, – говорит Барбара, – от вечеринок, от головокружительного кэрковского действа.
– Не может быть, – говорит Говард.
– Может быть, я старею, – говорит Барбара, – но мысленно я вижу только грязную посуду.
– Я сделаю ее для тебя интересной, – говорит Говард.
– Уж конечно, – говорит Барбара, – ты же великий маг, повелитель чувств, правда, Говард?
Стараюсь, – говорит Говард.
– Говард Кэрк, – говорит Барбара, – вот то, что заменяет нам веру.
Дни проходят, и звонит телефон, и вот настает утро понедельника второго октября, когда все приходит в движение по-настоящему: первый день семестра, день вечеринки. Кэрки встают спозаранку и вместе. Они одеваются; они застилают кровать; они спускаются вниз. Кухня отделана сосной. Дождь моет окна; помещение заполняет сырой полусвет. В кухне у плиты стоит Энн Петти в махровом халате и варит яйцо.
– Что вы так рано поднялись? – спрашивает она.
– Отправляемся за покупками, – говорит Барбара. – Для вечеринки.
Говард подходит к тостеру и закладывает в него ломти хлеба; Барбара достает из холодильника коробку яиц. Говард нажимает на кнопку тостера; Барбара разбивает яйца и выливает их на сковородку. Входят дети и садятся за стол перед тарелками, которые Энн уже поставила для них.
– Корнфлекс, фу, – говорит Мартин.
– Господи, – говорит Барбара, глядя в мойку. – Не понимаю, откуда столько грязных тарелок со вчерашнего вечера. Как мы умудрились?
– Мы ели, – говорит Говард, который сидит за столом, инспектируя злободневные возмутительности в утреннем выпуске «Гардиан». Энн Петти оборачивается. Она говорит:
– Хотите, я их вымою, миссис Кэрк?
– Ты правда могла бы, Энн? – говорит Барбара. – Сегодня столько всего надо сделать.
– О да, миссис Кэрк, – говорит Энн.
– Опять яичница, – говорит Мартин, когда Барбара начинает накладывать яичницу. – Почему ты каждый день всегда даешь нам одно и то же?
– Потому что я занята, – говорит Барбара. – И сложите свои тарелки в мойку, когда доедите. Мы с Говардом едем за покупками.
– А кто отведет нас в школу? – спрашивает Селия.
– О, черт, – говорит Барбара. – Что же нам делать?
– Хотите, я отведу их в школу? – спрашивает Энн Петти, поднимая голову.
– Было бы чудесно, – говорит Барбара, – но мне крайне неприятно просить тебя. Ты здесь не для того, чтобы работать, ты здесь потому, что мы рады, что ты здесь.
– Я знаю, миссис Кэрк, – говорит Энн, – но мне правда очень приятно помогать вам. Вы ведь оба так заняты. Просто не знаю, как вы делаете так много!
– Для этого требуется своего рода гениальность, – говорит Говард.
– Я так надеюсь, что ты пока останешься у нас, – говорит Барбара. – Мы так рады тебе, и я хочу в следующую субботу съездить в Лондон за покупками. И мне будет нужен кто-нибудь, чтобы побыть с детьми.
– Ну, я не знаю, – говорит Энн Петти смущенно. – В следующую субботу?
– Она подразумевает «нет», – говорит Говард, поднимая взгляд от «Гардиан». – Форма уклончивая, но подтекст гласит: «Отвяжись, ты меня эксплуатируешь».
Энн Петти смотрит на него; она говорит:
– Что вы, доктор Кэрк, Кэрки никого не эксплуатируют. Только не Кэрки. Просто я правда не вижу, как…
– Ну, все эксплуатируют всех, – говорит Говард, – в этой социальной системе это часть человеческого жребия. Нo одни это знают, другие – нет. Когда Барбара волнуется, она начинает давать поручения другим людям. Вы вправе сопротивляться.
– Я поручаю то, что мне необходимо, – говорит Барбара.
– Ну, прошу вас, послушайте, – говорит Энн. – Никто никого не эксплуатирует. Я бы с радостью осталась, нет, правда, но мои друзья возвращаются в квартиру, а я внесла свою долю квартплаты.
Барбара говорит:
О, ты совершенно прав, Говард. Все кого-то эксплуатируют. И в первую очередь ты меня.
– Что я такого сделал? – невинно спрашивает Говард.
– О Господи! – говорит Барбара. – Как его сердце обливается кровью из жалости к жертвам. И он отыскивает их повсюду. И не видит только тех, кого сам превращает в жертвы.
– Мне очень жаль, миссис Кэрк, нет, правда, – говорит Энн Петти.
– Ты не должна винить Энн, – говорит Говард, – у нее есть свое действо.
– Я не виню Энн, – говорит Барбара, – я виню тебя. Ты стараешься помешать моей поездке в Лондон. Ты не хочешь, чтобы я провела уик-энд в Лондоне.
– Ты получишь свой уик-энд, – говорит Говард. – Предоставь это мне. Я все устрою. Кто-нибудь приглядит за детьми.
– Кто? – спрашивает Селия. – С кем весело?
– Кто-нибудь, кто нравится Говарду, – говорит Барбара.
– А Энн Говарду не нравится? – спрашивает Мартин.
– Конечно, Энн мне нравится, – говорит Говард. – Надевай пальто, я иду за фургоном.
– Я просто не могу не вернуться в квартиру с этими моими друзьями, – говорит Энн, пока Говард идет через кухню.
– Конечно не можете, – говорит Говард в дверях. – Приведите их на вечеринку. – Говард выходит в холл, надевает снятое с колышка длинное кожаное пальто и симпатичную голубую кепочку из плотной материи.
Позади него в кухне продолжается разговор. Он проходит через холл, открывает парадную дверь и выходит наружу. Он стоит в сыром свете. Лужи подступают к домам. Дождь льет, город громыхает. Он закрывает за собой дверь, захлопывая домашнюю социальную пристройку, которая подает пронзительные признаки жизни у него за спиной; он входит в урбанистическую фазу, в деловую подвижность городской жизни, в то место, где, как известно любому хорошему социологу, комья обычаев крошатся, традиционное распределение ролей ломается, узы родства слабеют, где общественная жизнь определяет, какую частную жизнь ведет человек.
