Таксист поглядел на меня в зеркало и спрашивает:
— Земляк, ты в Устьвымлаге попкой не служил? Году в шестидесятом?
— Служил. Не попкой, а контролером штрафного изолятора.
— Второй лагпункт, двенадцать километров от Иоссера?
— Допустим.
— Потрясающе! А я там свой червонец оттянул. Какая встреча, гражданин начальник!
Таксист, как выяснилось, отбыл срок за развращение несовершеннолетней. Потом женился на еврейке, эмигрировал. Купил медальон на такси.
— Жизнью своей, — говорит, — я в общем-то доволен. Работаю, женат, имею дочь.
Я зачем-то спросил:
— Несовершеннолетнюю?
— Мишелочка в четвертом классе… У меня такси, жена — бухгалтер. Зарабатываем больше тысячи в неделю. Через день по ресторанам ходим. Что хотим заказываем: сациви, бастурму, шашлык на ребрышках…
— Не похоже, — говорю, — вы тощий.
Таксист снова поглядел на меня:
— Так ведь я кушаю. Но и меня кушают…
Я подумал: вот тебе и Дальний Запад! Всюду наши люди.
К одиннадцати часам я более или менее разобрался в ситуации. Симпозиум «Новая Россия» организован Калифорнийским институтом гражданских прав. Во главе проекта стоит известный общественный деятель, мистер Хиггинс. Ему удалось получить на это дело многотысячную субсидию. Приглашено не менее девяноста участников из Америки, Европы, Канады. Даже из Австралии. В том числе — русские ученые, литераторы, священнослужители. Не говоря об американских политологах, историках, славистах.
Кроме официальных участников должны съехаться так называемые гости. То есть самодеятельные журналисты, безработные филологи, всякого рода амбициозные праздношатающиеся личности.
Задача симпозиума — «попытка футурологического моделирования гражданского, культурного и духовного облика будущей России».
Объект внимания — таинственное багровое пятно на карте. Пятно, я бы добавил, — размером с хорошую шкуру неубитого медведя.
Разместили нас в гостинице «Хилтон». По одному человеку в номере. За исключением прозаика Белякова, которого неизменно сопровождает жена. Мотивируется это тем, что она должна записывать каждое его слово.
Помню, Беляков сказал литературоведу Эткинду:
— У меня от синтетики зуд по всему телу.
И Дарья Владимировна тотчас же раскрыла записную книжку.
К часу на всех этажах гостиницы «Хилтон» зазвучала славянская речь. К двум по-русски заговорила уже и местная хозобслуга. Портье, встречая очередного гостя, твердил:
— Добро пожалуйста! Добро пожалуйста! Добро пожалуйста!
В три часа мистер Хиггинс провел организационное собрание. К этому времени я уже повидал десяток знакомых. Подвергся объятиям Лемкуса. Выслушал какую-то грубость от Юзовского. Дал прикурить Самсонову. Помог дотащить чемодан сионисту Гурфинкелю. Обнял старика Панаева.
Панаев вытащил карманные часы размером с десертное блюдце. Их циферблат был украшен витиеватой неразборчивой монограммой. Я вгляделся и прочитал сделанную каллиграфическими буквами надпись:
«Пора опохмелиться!!!» И три восклицательных знака.
Панаев объяснил:
— Это у меня еще с войны — подарок друга, гвардии рядового Мурашко. Уникальный был специалист по части выпивки. Поэт, художник…
— Рановато, — говорю.
Панаев усмехнулся:
— Ну и молодежь пошла.
Затем добавил:
— У меня есть граммов двести водки. Не здесь, а в Париже. За телевизор спрятана. Поверьте, я физически чувствую, как она там нагревается.
Панаев был классиком советской литературы. В сорок шестом году он написал роман «Победа». В романе не упоминалось имени Сталина. Генералиссимус так удивился, что наградил Панаева орденом.
Впоследствии Панаев говорил:
— Кровожадный Сталин наградил меня орденом. Миролюбивый Хрущев выгнал из партии. Добродушный Брежнев чуть не посадил в тюрьму.
Отмечалась годовщина массовых расстрелов у Бабьего Яра. Шел неофициальный митинг. Среди его участников был орденоносец Панаев. Он вышел к микрофону, начал говорить. Раздался выкрик из толпы:
— Здесь были расстреляны не только евреи.
— Да, — ответил Панаев, — верно. Но лишь евреи были расстреляны только за это. За то, что они евреи.
Мистер Хиггинс рассказал нам о задачах симпозиума. Вступительную часть завершил словами:
— Мировая история едина!
— Факт! — отозвался из своего угла загадочный религиозный деятель Лемкус.
Мистер Хиггинс слегка насторожился и добавил:
— Убежден, что Россия скоро встанет на путь демократизации и гуманизма!
— Факт! — все так же энергично реагировал Лемкус.
Мистер Хиггинс удивленно поднял брови и сказал:
— Будущая Россия видится мне процветающим свободным государством!
— Факт! — с тем же однообразием высказался Лемкус.
Наконец мистер Хиггинс внимательно оглядел его и произнес:
— Я готов уважать вашу точку зрения, мистер Лемкус. Я только прошу вас изложить ее более обстоятельно. Ведь брань еще не аргумент.
Усилиями Самсонова, хорошо владеющего английским, недоразумение было ликвидировано.
Мистер Хиггинс дал нам всевозможные инструкции. Коснулся быта: транспорт, стол, гостиничные услуги. Затем поинтересовался, есть ли вопросы.
— Есть! — закричал Панаев. — Когда мне деньги вернут?
Самсонов перевел.
— Какие деньги? — удивился Хиггинс.
— Деньги, которые я истратил на такси.
Хиггинс задумался, потом мягко напомнил:
— Лично я доставил вас из аэропорта на своей машине. Вы что-то путаете.
— Нет, это вы что-то путаете.
— Хорошо, — уступил мистер Хиггинс, — сколько долларов вы израсходовали?
Панаев оживился:
— Восемьдесят. И не долларов, а франков. Машину-то я брал в Париже.
Мистер Хиггинс оглядел собравшихся:
— Вопросов больше нет?
Тут поднял руку чешский диссидент Леон Матейка:
— Почему я не вижу Рувима Ковригина?
Все зашумели:
— Ковригин, Ковригин!
Бывший прокурор Гуляев воскликнул:
— Господа! Без Ковригина симпозиум теряет репрезентативность!
Мистер Хиггинс пояснил:
— Все мы уважаем поэта Ковригина. Он был гостем всех предыдущих симпозиумов и конференций. Наконец, он мой друг. И все-таки мы его не пригласили. Дело в том, что наши средства ограничены. А значит, ограничено число наших дорогих гостей. За каждый номер в отеле мы платим больше ста долларов.
— Идея! — закричал чешский диссидент Матейка. — Слушайте. Я перебираюсь к соседу. В освободившемся номере поселяется Ковригин.
Все зашумели:
— Правильно! Правильно! Матейка перебирается к Далматову. Рувимчик занимает комнату Матейки.
Матейка сказал:
— Я готов принести эту жертву. Я согласен переехать к Далматову…
О том, чтобы заручиться моим согласием, не было и речи.
Мистер Хиггинс сказал:
— Решено. Я немедленно позвоню Рувиму Ковригину. Кстати, где он сейчас? В Чикаго? В Нью-Йорке? Или, может быть, на вилле Ростроповича?
— Я здесь, — сказал Рувим Ковригин, нехотя поднимаясь.
Все опять зашумели:
— Ковригин! Ковригин!
— Я тут проездом, — сказал Ковригин, — живу у одного знакомого. Гостиница мне ни к чему.
Матейка воскликнул:
— Ура! Мне не придется жить с Далматовым!
Я тоже вздохнул с облегчением.
Ковригин неожиданно возвысил голос:
— Плевать я хотел на ваш симпозиум. Все собравшиеся здесь — банкроты. Западное общество морально разложилось. Эмиграция — тем более. Значительные события могут произойти только в России!
Хигтинс миролюбиво заметил:
— Да ведь это же и есть тема нашего симпозиума.
Вечером нам показывали достопримечательности. Сам я ко всему этому равнодушен. Особенно к музеям. Меня всегда угнетало противоестественное скопление редкостей. Глупо держать в помещении больше одной картины Рембрандта…
Сначала нам показывали каньон, что-то вроде ущелья. Увязавшийся с нами Ковригин поглядел и говорит:
— Под Мелитополем таких каньонов до хрена!
Мы поехали дальше. Осмотрели сельскохозяйственную ферму: жилые постройки, зернохранилище, конюшню.
Ковригин недовольно сказал:
— Наши лошади в три раза больше!
— Это пони, — сказал мистер Хиггинс.
— Я им не завидую.
— Естественно, — заметил Хиггинс, — это могло бы показаться странным.
Затем мы побывали в форте Ромпер. Ознакомились с какой-то исторической мортирой. Ковригин заглянул в ее холодный ствол и отчеканил:
— То ли дело наша зенитная артиллерия!
Более всего нас поразил кофейный автомат. Мы ехали по направлению к Санта-Барбара. Горизонт был чистый и просторный. Вдоль шоссе тянулись пронизанные светом заросли боярышника. Казалось — до ближайшего жилья десятки, сотни миль.
