Только не у моей сестры. В свои двадцать с хвостиком Карен не отличалась разборчивостью в дружбе и водилась, как говорили мои родители, с «художественным сбродом»: будущими актерами, драматургами и поэтами, музыкантами, танцорами, гламурной молодежью непрактичных профессий, которые засиживались допоздна, а днем проводили долгие часы за чашкой чая в эмоциональных дискуссиях. Жизнь для моей сестры представляла собой одно непрерывное объятие толпы, и ей, видимо, нравилось, непонятно почему, выставлять меня перед своими молодыми друзьями. Она любила говорить, что я пропустил молодость и запрыгнул прямо в средний возраст, что мне исполнилось сорок три еще в утробе матери, но в одном она, наверное, была права: я так и не узнал, что значит быть молодым. Но тогда почему она так отчаянно старалась затащить меня к себе на вечеринку?
— Потому что там будут девушки…
— Девушки? Хм… Да, я что-то о них слышал.
— Особенно одна девушка…
— Да знаю я девушек, Карен. Я с ними встречался и разговаривал.
— Но не с такой, как она. Поверь мне.
Я вздохнул. По какой-то там причине «найти мне девушку» стало у Карен идеей фикс, и она добивалась своего с притягательным сочетанием снисходительности и принуждения.
— Ты что, хочешь навсегда остаться один? Да? Хочешь?
— Не имею ни малейшего желания.
— И где ты, Ди, собираешься с кем-нибудь познакомиться? В своем гардеробе? Под диваном? Или вырастить их в лаборатории?
— Я не хочу продолжать этот разговор.
— Я говорю так только потому, что люблю тебя! — Любовь была для Карен алиби на все случаи агрессивного наступления. — Я оставлю для тебя место за столом, так что если не придешь, то испортишь весь вечер! — И с этими словами она повесила трубку.
8. Макаронная запеканка с тунцом
В результате тем же вечером в крошечной квартирке в Тутинге меня втолкнули за плечи в крошечную кухню, где за шаткими козлами, предназначенными для наклейки обоев, в тесноте разместились шестнадцать человек, а посреди этого импровизированного застолья теплилась, как метеорит, пресловутая макаронная запеканка, отдающая поджаренным кошачьим кормом.
— Внимание, все! Это мой любимый брат Дуглас. Будьте с ним помягче, он застенчивый! — Моя сестра ничего так не любила, как ткнуть пальцем в застенчивого человека и заорать во все горло: «ЗАСТЕНЧИВЫЙ!»
Привет, хай, хей, Дуглас, поздоровались мои соперники, после чего я с трудом втиснулся на крошечный складной стульчик между двумя гостями — волосатым красавцем в черных колготках и полосатом жилете и чрезвычайно привлекательной женщиной.
— Я Конни, — представилась она.
— Рад знакомству, Конни, — буркнул я.
Так мы и познакомились с моей женой.
Какое-то время мы сидели молча. Я раздумывал, не обратиться ли к ней с просьбой передать запеканку, но тогда придется есть, поэтому я спросил:
— Чем занимаешься, Конни?
— Хороший вопрос, — ответила она, хотя это было не так. — Наверное, можно сказать, что я художник. Во всяком случае, я изучала живопись, просто это звучит как-то претенциозно…
— Вовсе нет, — сказал я, а про себя подумал: «О боже, художник».
Прозвучи в ответ «клеточный биолог», меня было бы не остановить, но я редко встречаю таких людей и, во всяком случае, ни разу не встречал у моей сестры. Художник. Я не противник искусства, ни в коей мере, но ненавижу, когда чего-то не знаю.
— Ну и… акварель или масло?
Она рассмеялась:
— На самом деле не так все просто.
— Эй, я тоже своего рода художник! — подал голос красавец слева, оттеснив меня плечом. — Художник на трапеции!
После такого я замолчал надолго. Джейк, ворсистый мужчина в жилете и колготках, оказался цирковым артистом, любящим свою работу и себя. Да и разве мог я соревноваться с человеком, зарабатывавшим себе на жизнь тем, что спорил с законами гравитации? В общем, я сидел тихонько и наблюдал за ней краем глаза, делая следующие умозаключения.
9. Семь выводов насчет нее
1. У нее отличные волосы. Хорошо подстриженные, чистые, блестящие, неестественно черные, кончики прядей зачесаны на уши («кончики прядей» — так говорят?), обрамляя чудесное лицо. Описание стрижек не мой конек, не хватает запаса слов, и хотя ее прическу в стиле кинозвезд пятидесятых моя мать назвала бы «укладкой», она смотрелась вполне стильно и в то же время современно. «Стильно» — вы только послушайте меня! Как бы там ни было, садясь, я уловил запах шампуня и духов, но вовсе не потому, что обнюхал ей затылок на манер барсука, я не настолько глуп, а потому, что столик был действительно мал.
2. Конни умела слушать. Для моей сестры и ее друзей «беседовать» означало говорить по очереди, но Конни внимательно слушала нашего воздушного акробата, подперев щеку рукой, касаясь мизинцем краешка рта. Сдержанная, спокойная, умная. Она слушала сосредоточенно, но с долей критичности и несерьезности, так что невозможно было определить, считает она предмет разговора то ли достойным внимания, то ли смехотворным, и так оставалось всю нашу женатую жизнь.
3. Хотя я нашел ее прелестной, она не была самой привлекательной женщиной за столом. Я знаю, стало традицией при описании первой встречи с любимыми утверждать, что они излучали какой-то особый свет; «ее лицо сияло, освещая собой все вокруг» или «я не мог отвести от нее взгляд». В действительности я мог отвести взгляд и отводил, и, положа руку на сердце, скажу, что она была третьей по красоте среди собравшихся женщин. Моя сестра, с ее хваленой «неповторимой индивидуальностью», любила окружать себя чрезвычайно красивыми, «классными» людьми, но классность и доброта редко сочетаются, и тот факт, что эти люди часто оказывались ужасными, жестокими, претенциозными или идиотами, был, по мнению моей сестры, небольшой ценой за их отраженный свет. Так что, хотя в тот вечер меня окружало много привлекательных особ, я был очень рад, что сижу рядом с Конни, пусть с первого взгляда мне и не показалось, что она светится, сияет, люминесцирует и так далее.
4. У нее был очень приятный голос — тихий, чуть хрипловатый, с заметным лондонским акцентом. С годами она его потеряла, но в те дни определенно проглатывала согласные. Обычно это могло служить свидетельством социального происхождения, но только не в кругу моей сестры. Один из ее друзей-кокни говорил так, словно торговал моллюсками на рынке, тем не менее его отец был епископом Бата и Уэллса. В случае с Конни она задавала искренние, умные вопросы, но в них все равно чувствовалась ирония. «Клоуны и в жизни такие же смешные, как на арене?» — в таком духе. Она говорила с природной модуляцией комика, и у нее был дар смешить не улыбаясь, которому я всегда завидовал. В тех редких случаях, когда я на людях рассказываю анекдот, то гримасничаю, как напуганный шимпанзе, но Конни сохраняла и сохраняет постную мину. «Скажите, — говорила она с непроницаемым лицом, — когда вы летите по воздуху к своему партнеру, вам никогда не хочется в самую последнюю секунду сделать вот так…» — и тут она поднесла большой палец к носу и зашевелила остальными пальцами, и я подумал, что это просто здорово.
5. Она много пила, постоянно подливая в бокал, словно из опасения, что вино закончится. Алкоголь не оказывал на нее видимого эффекта, разве что придавал некую интенсивность в беседе, требовавшей сосредоточенности. Конни пила беззаботно, с этакой лихостью — мол, перепью каждого. Веселая девчонка.
6. Она была невероятно стильной. Одета недорого, без показухи, но как-то очень правильно. Мода в те дни диктовала «мешковатость», поэтому собравшиеся за столом гости производили впечатление карапузов, напяливших на себя родительские футболки. Конни, наоборот, выглядела аккуратно и стильно в старых вещах (с тех пор я научился называть их «винтажными»), которые были подогнаны по фигуре и подчеркивали ее… простите, но иначе никак не скажешь… ее формы. Она была умна, оригинальна, на голову выше толпы и старомодна, как персонаж из черно-белого кино. Зато я, когда оглядываюсь назад, понимаю, что не произвел вообще никакого впечатления. В то время мой гардероб отличался однообразной гаммой от серо-коричневого до серого — все цвета лишайника, — и могу поклясться, что из брюк преобладали хлопчатобумажные чинос. В общем, камуфляж сработал, потому что…
7. Эта женщина справа не проявила ко мне ни малейшего интереса.
10. Отважный мужчина на летающей трапеции
Да и с какой стати ей было его проявлять? Джейк, воздушный акробат, — человек, глядящий в лицо смерти, в то время как я почти все вечера гляжу на экран телевизора. И цирк, в котором он работал, был не какой-нибудь рядовой, а «панк»-цирк, один из цирков новой волны, в которых жонглируют бензопилами и без перерыва барабанят по нефтяным бочкам, установленным над огнем. Цирк теперь стал эротическим; танцующих слонов заменили обнаженными акробатками, непомерным насилием и, как пояснил Джейк, «некоего рода анархической постапокалиптической эстетикой в духе „Безумного Макса“».
