— Писатели иррационального? Да ведь таких нет! — объяснял Рауль. — Большинство писателей воображают, что либо их никто не понимает, либо они выглядят интеллектуалами. Разгоняют предложения на двадцать строк. Получают литературные премии, а потом люди покупают их книжки для украшения гостиных, чтобы знакомые думали, что они тоже интеллектуалы. Да я и сам листал книжки, в которых ничего не происходит. Вообще ничего. Приходит некто, видит красивую женщину, начинает ее обхаживать. Она ему говорит, что не знает, будет она с ним спать или нет. К концу восьмисотой страницы она решает-таки дать ему категорический отказ.
— Но какой интерес писать книжки, где вообще ничего не происходит? — спросил я.
— Им просто не хватает воображения. Отсюда и берутся биографии и автобиографии, документальные, художественные, всякие… Писатели, неспособные придумать новый мир, могут описать лишь свой собственный, каким бы скудным он ни был. Даже в литературе не осталось больше изобретателей. И что же? Не обладая глубиной, писатели изощряются в стиле, полируют форму. Опиши на дюжине страниц свои страдания из-за фурункула, и у тебя появятся шансы получить Гонкуровскую премию…
Мы ухмыляемся.
— Поверь мне, если бы гомеровская «Одиссея» была написана сегодня, она бы не вошла в список бестселлеров. Ее бы причислили к фантастике и триллерам. И читали бы ее только такие, как мы, ради историй о циклопах, волшебниках, сиренах и прочих чудищах.
Рауль от рождения был одарен редкой способностью судить обо всем самостоятельно. Он не повторял идеи, навязываемые телевизором или газетами. Что меня к нему влекло, так это его свобода духа, сопротивление всякому влиянию. Этим он был обязан своему отцу — профессору философии, как подчеркивал Рауль, — который привил ему любовь к книгам. Рауль читал почти по целой книге в день. В основном фэнтези и научную фантастику.
— Секрет свободы, — любил говорить он, — в библиотеке.
13. Следите за своими внутренностями!
Как-то в среду после обеда, когда мы сидели на скамейке и молча созерцали облака, плывущие над кладбищем, Рауль достал из портфеля толстую тетрадь и показал мне страницу, которую, должно быть, выдрал из книги про античную мифологию.
На ней была картинка, изображавшая древнеегипетскую барку с разными фигурками.
Он объяснил:
— В центре лодки — Ра, бог солнца. Перед ним на коленях стоит умерший. А это еще два божества: Изида и Нефтида. Левой рукой Изида показывает направление, а в правой держит анкх[3], символ Вечности, которая ожидает путешественника в загробном мире.
— Египтяне верили в загробный мир?
— Ясное дело. А вот тут, в левом углу, Анубис с головой шакала. Он сопровождает покойника, у него в руке урна с его желудком и кишками.
Меня чуть не вырвало.
Рауль заговорил профессорским тоном:
— «Мертвые должны бдить, чтобы никто не украл их внутренности», — гласит древнеегипетская поговорка. — Он перевернул страницу и стал объяснять дальше. — Вот еще один мертвец залезает на барку. Его встречает либо Ра собственной персоной, либо свинья. Свинья пожирает души проклятых и отправляет в царство смерти, где жестокие палачи терзают их крючковатыми пальцами с длинными и острыми когтями.
— Вот ужас!
Рауль посоветовал мне воздержаться от поспешных выводов.
— Если же Ра лично соблаговолит встретить мертвеца, все будет хорошо. Покойник займет место рядом с божествами, и барка заскользит по реке, увлекаемая длинной веревкой, которая есть не что иное, как живой змей.
— Здорово!
Рауль закатил глаза. Я начал утомлять его своими восторгами, которые тут же сменялись ужасом. Тем не менее он продолжал. Ведь я был его единственным слушателем.
— Этот змей — добрый, он отпугивает врагов света и старается изо всех сил. Но есть еще один злобный гад, Апоп. Это воплощение Сета, бога зла. Апоп обвивается вокруг барки и пытается ее опрокинуть. Время от времени он выскакивает из воды и плюется огнем. Он плавает кругами и поднимается из пучины, чтобы слопать перепуганную душу. Если все окончится благополучно, лодка мертвых продолжит путь по подземной реке, пересекающей дюжину нижних миров. В пути их поджидает множество опасностей. Нужно миновать врата преисподней, обойти стороной водяных чудовищ, спастись от летающих демонов. Но если мертвец сумеет пройти все испытания, он…
К моему великому огорчению, Рауль на этом умолк.
— Продолжим на следующей неделе. Уже семь, моя мать сейчас начнет волноваться.
Мое разочарование его рассмешило.
— Всему свое время. Не будем торопиться.
Следующей ночью мне впервые приснилось, будто я лечу сквозь облака. Лечу словно птица. Я сам стал птицей. И я лечу, лечу… Вдруг, огибая облако, я вижу женщину, одетую во все белое. Она сидит на облаке и очень красива, она юная и стройная. Я приближаюсь и вижу, что она закрывает лицо маской. Еще ближе, и я вздрагиваю от ужаса. Это не маска, это череп: зияющие глазницы, застывший в гримасе безгубый рот…
Я проснулся весь в поту, соскочил с кровати, помчался в ванную и сунул голову под холодную воду, чтобы смыть этот кошмар.
На другой день за завтраком я спросил у матери:
— Мам, ты веришь, что можно летать, как птица?
Она бросила на меня странный взгляд. Уж не спятил ли я после того случая с машиной?
— Хватит болтать ерунду. Ешь свою кашу.
14. Мифология месопотамии
Гильгамеш! Куда ты стремишься?
Жизни, что ищешь, не найдешь ты!
Боги, когда создавали человека, —
Смерть они определили человеку,
Жизнь в своих руках удержали[4].
Всякий раз встречаясь на кладбище Пер-Лашез, мы говорили с Раулем о смерти. Ну, то есть Рауль говорил, а я только слушал. Ничего нездорового, грязного или там скабрезного в этих разговорах не было. Мы просто обсуждали смерть как некий интересный феномен, точно так же, как могли бы говорить об инопланетянах или мотоциклах.
— А мне тут сон приснился, — сообщил я.
Я хотел рассказать ему о той женщине в белом атласном платье, с черепом вместо головы, которая сидела на небе, но не успел. Рауль тут же меня перебил:
— Да-да, у меня тоже был сон. Я сделал огненную колесницу. Взобрался на нее, и пылающие кони понесли меня к солнцу. Нужно было пройти сквозь кольца огня, чтобы добраться до звезд, и чем дальше я летел сквозь эти самые кольца, тем глубже проникал я в суть вещей.
Уже позднее я осознал, что вовсе не случайно Рауля интересовала смерть. Как-то вечером, вернувшись из школы, он направился в туалет и увидел там висевшего над унитазом отца. Фрэнсис Разорбак преподавал философию в парижском лицее Жана Жореса.
Неужели он узнал нечто настолько интересное о том свете, что пожелал покинуть этот?
Именно так и считал Рауль. Его отец умер вовсе не от горя или чтобы кому-то досадить. Он умер, чтобы постичь тайну. В течение многих месяцев отец моего друга работал над диссертацией, которая называлась «Эта неизвестная смерть».
Без сомнения, Фрэнсис Разорбак обнаружил нечто очень важное, так как, прямо перед тем как повеситься, бросил свою книгу в огонь. Когда Рауль нашел тело отца, обугленные листы еще летали в каминной трубе. Уцелело лишь около сотни страниц, где говорилось об античной мифологии и культе мертвых.
Рауль ни на минуту не переставал обо всем этом думать. Что же такое важное раскопал его отец? Что вообще собирался он отыскать в смерти?
В день похорон Рауль не плакал. Но ему никто не делал замечаний. Ни малейшего упрека. Слышно было только: «Бедняжка так потрясен самоубийством отца, что даже плакать не может». Если бы я знал это раньше, то не усердствовал бы так с телячьими мозгами и вареным шпинатом.
Едва отца похоронили, как отношение матери к Раулю полностью переменилось. Она исполняла все его капризы. Покупала любые игрушки, книги и газеты, какие он только требовал. Он был полным хозяином своего времени. Моя мать убеждала меня, что Рауль просто-напросто избалованный мальчишка, потому что, во-первых, он единственный ребенок в семье, а во-вторых, остался без отца. Я бы и сам хотел стать избалованным мальчишкой, даже если для этого пришлось бы пожертвовать семьей.
Мне вообще ничего не разрешали.
— Ты что, все еще водишься с этим Разорбаком? — как-то спросил отец, раскуривая очередную сигару, распространявшую зловоние метров на тридцать вокруг.
— Да, он мой лучший друг!
— Ну-ну, видно, что ты не умеешь друзей выбирать, — заметил отец. — Ясно же, что этот парень псих.
