Да ни хера сама эта затраханная история и не важна. Даже если бы все в ней было сплошным враньем. Он только одного и хотел – объяснить ей, что изменился. Вот и все, на хер.
Ладно.
Так что впредь не трепись. Он же знал это еще перед тем, как начал, знал, на хер, что, исусе-христе. Ладно, в жопу. Оно, между прочим, тоже не всегда верно. Похоже, некоторым людям это необходимо. Конечно, что тебе нужно было сделать, друг, что тебе нужно было сделать, – обнять ее, поцеловать, тебе следовало поцеловать ее, объяснить, что со всем этим дерьмом покончено. Потому как ведь покончено же, кранты. Вот и сказал бы ей. Сам ты с собой дурацкую шутку сыграл, друг, вот в чем проблема. Тебе дали шанс, а ты его профукал.
Так ты тогда все и оставил. Так ведь пришлось оставить. Я к чему, раз уж так получилось, раз профукал, ну и оставь все как есть. Этот урок ты хорошо затвердил. Любой ценой оставаться в своем уме.
Ладно, хрен с ним, палку надо покрасить, сейчас самое время. Сэмми встает с кушетки. Не волнуйся. Ладно.
Вышел из пункта А, так уж топай до пункта Б, трудность только в том, что покамест ни единый мудак не знает, что с ним случилось. Не понимает, что ты нуждаешься в помощи. Белая палка, очки – это ж все едино, что паспорт.
Сэмми закрыл за собой дверь на два оборота. Отныне никакого гребаного риска. Отныне, друг, отныне.
Пройдя коридором, он постучал в дверь и, когда та отворилась, сказал: Привет.
А, привет, сынок… Это тот старикан, который одолжил ему пилу.
Опять я. Сэмми говорит, дело в том, э-э – что я на самом-то деле слепой. Глупо звучит…
…
Я для того вчера и брал у вас пилу, чтобы ручку у швабры отпилить – она у меня вместо палки, для прогулок.
А-а… понятно.
Тут вот еще что, я хочу выкрасить ее в белый цвет, чтобы вид у нее был, как надо. Вот я и подумал, понимаете, у меня в прихожей, в шкафу, есть немного белого лака, да только там не одна банка стоит, и я, ну, не могу сказать, в какой что, вы понимаете, такая вот дурь.
…
Подумал, может поможете мне ее отыскать? Вы не беспокойтесь, мне бы только банку найти… чтобы знать, что это та самая.
Ну да, сынок, да, я все понял, да.
Отлично.
О господи… не беспокойся. Погоди, я сейчас башмаки натяну. Слушай, кстати, как тебя звать-то?
Сэмми.
Сэмми, ну да, верно, ты уже говорил; а я Боб. Сейчас, надену башмаки. Зайди на минутку.
Э-э
Я просто скажу жене и все, она телик смотрит, с внучатами.
Понимаете, я дверь оставил открытой.
Так иди закрой.
Сэмми мнется. Понимаете, Боб, тут такое дело, не хочу показаться нахалом, но просто я, ну, собирался уйти и прочее, и э-э
Да ты хоть зайди, с женой поздоровайся. Давай, закрой свою дверь.
Сэмми вздыхает. Я просто палку хотел покрасить.
Так я ее тебе покрашу, сынок, не волнуйся.
Да, но я хотел сам, потому что…
Ладно, ладно, хорошо.
Понимаете, я потом выйти собирался, ну, знаете, это, э-э, если честно, Боб, тут дело в моей подружке, она скоро домой вернется. Ну я и хотел успеть до нее, покрасить и прочее.
Да не волнуйся ты, я ж тебе о том и твержу, сам покрашу. Разок краской пройтись, плевое дело, ты только дай мне минутку.
…
Просто подожди немного, я башмаки отыщу.
Боб уходит в квартиру. Сэмми закрывает глаза. Просто не хочется ему ввязываться в разговоры. Если бы он вошел в квартиру, познакомился с женой Боба, то оказался бы в положении, в котором волей-неволей придется, на хер, объяснять свое положение. Возможно, она уже знакома с Элен, возможно, сталкивалась с ней, на лестнице или еще где, может, в лифте. Долбаные осложнения, вот что это такое; сплошные долбаные осложнения. А тут еще живот, друг, вот прямо сейчас и прихватило, нервы; нервы. Христос всемогущий. Он возвращается к своей двери, стоит, прислонясь к парапету. Сыро, похоже, дождь собирается.
Ну вот, Сэмми!
Он открывает дверь, впускает Боба. Чего, на хер, суетиться-то. Жизнь слишком коротка, времени мало. Все это не важно. Боб начинает чесать языком. Ну точно, как Сэмми и думал. Его жена уже знакома с Элен. Мать-перемать. Мог бы и сам сообразить. Сэмми открывает дверцу шкафа. Где-то здесь, говорит он.
Господи-боже, Сэмми, да у тебя тут чего только нет! Боб фыркает от удовольствия. Прямо свалка какая-то. Я свет включу, ладно?
Да, конечно. Сэмми отступает на шаг, слушая, как Боб переставляет там все с места на место. А вот это ему совсем ни к чему. Она на второй полке сверху, говорит он, у самой стены, видите ее? там должно быть несколько банок.
Вот она!
Хорошо.
Да, белая… вижу.
Охеренное спасибо, бормочет Сэмми.
А где у тебя кисти и прочее?
В гостиной.
Боб снимает жестянку с полки, выключает свет, закрывает дверцу. Да, говорит он, твоя подружка как-то разговорилась с женой.
Ну да.
Пару недель назад. Правда, она не сказала, что ты слепой.
Нет.
Хорошая девушка…
Да. Послушайте, Боб, я бы не против сам ее покрасить, ну, то есть, господи…
Да ладно, брось.
Сэмми шмыгает носом.
Это и займет-то всего минуту. Я понимаю, тебе хочется самому и все такое, но ведь у тебя же неровно получится, а зачем тебе это нужно? Плюс пропустишь какие-то места. И потом, ты не подумал насчет полов, заляпаешь их краской, потом отчищать придется. А ты и не заметишь, что заляпал. А тут вернется с работы твоя подружка и будут у тебя неприятности. Не пойми меня превратно, сынок, я не к тому, что ты у нее под каблуком, я просто о том, что если брызги подсохнут, их потом хрен отдерешь, понимаешь, они же затвердеют.
Сэмми открывает дверь в гостиную. Ничего не поделаешь, пусть повозится, раз ему охота – не то чтобы это имело какое-то, на хер, значение, несколько капель там, несколько здесь, Сэмми без разницы. Ладно, говорит он, спасибо, Боб.
Я тогда возьму эти старые газеты, хорошо?
Давай-давай… Сэмми нашаривает кисет, садится в кресло, сворачивает сигарету. Управлять происходящим ты все едино не можешь, пора к этой мысли привыкнуть; ну так и расслабься. Боб мужик хороший, но дело ни хрена не в этом. Просто ему вовсе не улыбается, чтобы какие бы то ни было мудаки шныряли по его дому. Последнее, что ему нужно, чтобы сюда заявилась супружница Боба, господь всемогущий, Боб вполне может описать ей, в каком состоянии находится квартира, и она захочет зайти, прибраться. Да нет, не станет она этого делать. Не станет, если только не узнает, что Элен запропала. А она этого не узнает. Другое дело, что в квартире бардак. И Боб ей об этом скажет. Это уж точно, охеренно точно. Какая глупость, друг, какая глупость; все, как обычно, долбаные мухи вырастают в слонов. Да, произносит он, я об этом не упоминал, но ее сейчас нет в городе, подружки-то, уехала, ребятишек своих повидать.
А, вот оно что.
Первый брак и все такое, дети живут с ее бывшим.
А-а.
Понимаете, они там в школе учатся, ну, и прочее, я насчет того, что ей не хочется, чтобы дети прерывали учебу, вот она их в Глазго и не перевозит.
Дерьма собачьего, друг, муж Элен – просто козел высшего ранга. И зачем он несет этот вздор, никакой же необходимости нет, глупость гребаная; лучше бы музыку включил. Сэмми, откашлявшись, так и делает – вставляет первую попавшуюся под руку кассету; Пэтси Клайн,[20] Сэмми убавляет громкость.
А где они живут? спрашивает Боб.
Сэмми делает вид, что не слышит.
А, Сэмми?
Что?
Где они живут? малыши-то.
В Дамфрисе.
О, в Дамфрисе!.. Здорово.
Знаете те места?
Да в общем, не очень, сынок, – вот много лет назад, когда дети еще были маленькие, я мог бы о них порассказать. Знаешь, мы с Мэри арендовали тогда у ее старой тетки жилой прицеп. Жили в деревне, южнее Странрара. Господи, память совсем никуда стала, какой-то клятый трейлерный парк из таких же прицепов, на самом мысу. Еще там посудина ходила в Ирландию, это я помню, ирландская посудина.
Сэмми берет пепельницу, стряхивает в нее пепел. Боб любит потрепаться, ну и спасибо, на хер. Говорит, говорит. Покончив с покраской, он предлагает еще и долбаную кисть отмыть, но Сэмми говорит: Нет, честно, с этим я сам справлюсь.
Уверен?
Ага.
Потому как мне же не трудно.
Нет, Боб, честно, мне пора привыкать управляться самому.
Ну, верно… да, я тебя понимаю.
Я ж не совсем калека! Сэмми улыбается. А за покраску спасибо.
Да брось, господи!
Нет, серьезно, ты мне здорово помог.
Да ты и сам сделал бы то же.
Конечно, но…
Брось!
Сэмми доходит с ним до двери. Нет, Бобу он доверяет, он ему доверяет. Просто…
Христос всемогущий. Вот же херня. Не важно, просто тебе нельзя рисковать, нельзя рисковать. Вот и все, и говорить не о чем. Сэмми возвращается в гостиную, выключает кассетник, потом открывает окно, чтобы выветрить запах краски, ветер чуть не вырывает створку из его руки, приходится поднатужиться, чтобы ее закрепить. Исусе. Он облокачивается о подоконник, чувствуя, как сквозняк овевает лицо. Сколько еще возни предстоит; нужно свыкнуться с мыслью, что
