«БЫЛ ЗВЕРСКИ ПОГИБ ОТ БАБ», – прочитал я краткую эпитафию на каменной плите одной восточной могилы. И я был поражен ее сочностью, афористичностью и емкостью, и я впервые подумал о местопребывании Истины на стыке двух языково-материальных культур.
Ну а короче, вскоре после того, как я получил официальный развод, я все чаще, как мне казалось, стал ловить в глазах своей новой подруги (Бывшей Любви) тоскливо-тревожный отблеск того, обозначенного чуть выше, метафорического костра, гложущие жадные языки, огонь, так сказать, Желания. Вечного Желания, чтоб разбежался и с разбегу нырнул и навсегда канул в ее влажной жаркой мякоти, «Нет» (одновременно), «Нет» (постоянно), – говорила она. – Мы станем работать и мы НЕ СМОЖЕМ мешать друг другу. Мы будем смотреть на звезды, и мы преодолеем, мы преодолеем… Мы – не другие, мы – не «которые»… Мы сможем…
11) Разум 12) Чистота 13) Доброта…»
Но однажды ее наконец прорвало, и она заорала, и лицо ее, наверное20, стало совсем некрасивым, приблизившись к идеалу Красоты (19) с противоположного конца. Она орала и со свистом сморкалась в платок, и тушь текла с ее мохнатых ресниц, как река Е. в Ледовитый Океан.
– Ты что думаешь?! – орала она. – Ты что, интересно, думаешь? Ты думаешь, что это будет продолжаться вечно? А ты обо мне подумал? Ты понимаешь, что ВСЕ теперь смеются надо мной и показывают на меня пальцем? Ты мне что говорил? Ты говорил, что если у нас случайно будет ребенок, ты мне позволишь его оставить?
– Я и сейчас так говорю, – ошеломился я, но она, не слушая, вновь набрала в рот воздуху.
– Да, да! Я ХОЧУ замуж, и если ты этого не понимаешь, если ты делаешь вид, что этого не понимаешь, то я, я тебе, ятебеятебе скажу, что хватит тебе делать вид, будто ты ничего не понимаешь. Ты прекрасно понимаешь, в какое ты меня ставишь положение. А я не хочу быть посмешищем и я не хочу превращаться в стареющую суку, ловящую мальчиков… Это – унизительно! Это – унизительно! Унизительно! Я сама тебе сделала предложение, тогда на Новый год. Ты думал, что я не помню, что я была пьяная? А я все помню и я совсем не была пьяная. Мне все, все сказали, что это – унизительно, когда женщина осмеливается, когда она уже не в силах терпеть, а ей в ответ плюют в рожу… И мама, и П21 мне так говорят, они говорят, что у меня совсем нет гордости и что они меня предупреждали, что тем все и кончится, потому что я многое проиграла с самого начала! Все! Между нами ВСЕ кончено. Между нами давно все кончено… Ты такой же, как и все! И я тебе не пес Каштанка! Ты – такой же, как и все. А я – тоже человек, и я не позволю, чтобы надо мной измывались, и я…
– Да пошла ты!.. – завопил я и, пыхтя от злобы, тяжело, бессмысленно улыбаясь, повесил (бросил) наконец-таки трубку, мгновенно вспотев, нервно шевеля пальцами. И хотя в паузах, заполняя пустоты и каверны, я ей тоже что-то говорил, бросал реплики22, это не имело (и не имеет) никакого значения.
Как впоследствии выяснилось, примерно через час после нашей «беседы» она съела 50 штук снотворных таблеток, о каковом факте тут же информировала свою подругу. Подруга была в момент сообщения изрядно пьяна, а также малоподвижна по причине криминального самовмешательства в естество своего организма. Поэтому она вызвонила на БЛ «скорую помощь», и эта помощь, приехав, пресекла суицидальную попытку путем взаимного промывания тела больной сверху и сзади. Дверь врачам открыла сама моя Бывшая Любовь, а мне обо всем этом с укоризной рассказывал приехавший из СРГ среднерусский парень-паренек. Это был очень хороший, талантливый молодой человек: в разговоре он свободно употреблял англоязычные и нецензурные слова. И он не бить меня приехал, а приехал по поручению подруги моей подруги, с которой он состоял в каких-то там отношениях, передать, что «мы все немножко погорячились» и что «кое-кто сожалеет о случившемся и даже просит прощения»23.
Ничего не ответил я гонцу: выпил с ним вина, а когда он еще о чем-то меня спросил, о каких-то там деталях, сказал ему, что «это – детский вопрос» и что «не пошел бы он…». Деликатный юноша понял меня и умолк. Он хвалил белый сухой вермут, которым я его угощал. Он утверждал, что вкус этого вермута напоминает ему вкус клубники с ананасами.
На этом, собственно, смело можно было и совсем закончить мою лав стори, кабы не остался я должен читателю. Долг мой состоит из описания динамики процесса.
ОПИСАНИЕ ДИНАМИКИ ПРОЦЕССА
Я был волен. Я был счастлив. Я был в кино. Я лежал в постели. Я читал книгу. Я улыбался. Я думал о том, как волен я и как счастлив.
И тут со мной случилась одна мелкая неприятность. Я потянулся к пепельнице и опрокинул ее, эту деревянную пепельницу, выполненную в форме сувенирного ковшика-уточки, прямо в постель, прямо на льняную белоснежную простынку ее.
Отвратительно ругаясь, я сгреб пепел и тем самым еще больше его размазал – по белоснежию, серым грязным пятном. Я снял простыню, вытряхнул с балкона, но вдруг обнаружил, что и наволочка на моей подушке уже далеко отнюдь не свежа. Я огляделся по сторонам и вдруг увидел ВСЕ. Как будто сняли с моих глаз пленку (пелену) катаракты или вставили мне в зрачок какой-нибудь проницательный аппарат, из тех, о которых любили мечтать фантасты на излете 19 века, ощущая приближение нашего, грозового.
Я вдруг почувствовал, что воротник моей рубашки грязен и липок, хотя я стирал ее не далее как вчера вечером, я вдруг понял, что не исключено, если от меня наносит потом, табаком и мочой, хоть я и принял сегодня утром ванну (правда, мыло у меня кончилось, я три дня не мог собраться купить кусочек мыла, вследствие чего мылся стиральным порошком), вонял забытый под кроватью носок, автоматически не было трех пуговиц на одной рубашке, двух на другой, одной не третьей, и я не знаю точно, из чего делают колбасу, я знаю, что ее делают из чего-то, но я точно знаю, что это была совсем плохая колбаса, следствием такой колбасы является язва, а у меня совсем больше сил не было, чтобы снова пойти в «Гастроном» и, снова отстояв очередь, купить на свои деньги чего-нибудь более съедобного. И нельзя сказать, с одной стороны, чтобы уж совсем «мерзость запустения», но с другой стороны – в раковине пять глубоких тарелок лежат немытые четыре дня, ложки, вилки – в сале, чашки – с чайным налетом, вещи – веером по комнате, дорогие и мятые. И – определенно, определенно наносило от меня потом, табаком и мочой, определенно наносило!..
Да в конце-то концов и не в моче вовсе дело, пускай бы даже и мочой, дело в том, что мир вдруг потускнел и съежился, серым и пресным стал мой мир, и я вдруг подумал с неудовольствием, что жизнь моя проходит и я непременно когда-нибудь умру.
Один24! Без любимой! Без любимых! Без страстей! Деточек, лазящих по коленям и ножкам стола! Без всего того, что окружает человека, кружит ему голову, пьянит счастьем. И я вдруг понял, что если человеку 35 лет и у него до сих пор снова нет жены, то это – грязный и непристойный человек. Это – как старение или зарастание плоти в результате телесной грязи. Это – пыль в углу: незаметны секунды, минуты, часы, но нечем уже больше дышать. Душит! Хрипишь! Хр-р-р! Волосы впадают в Каспийское море, жизнь кругом едет на «Жигулях», распускаются, как цветы, овеществленные лаковые открытки с видами субтропического побережья, полного двухэтажных и трехэтажных дач, принадлежащих советским гражданам, и – о! – эта земная неземная джинсовая музыка звучит, мотая распущенными до пояса волосами. С ярко окрашенным ртом, теплой чистой кожей и объемно-компактной задницей!..
Короче говоря, на именинах сослуживца мы и познакомились, ибо она была подругой его жены, и они вместе служили в профессиональном вокально-инструментальном ансамбле.
Там, на этих именинах, поедая салат с крабами, индейку, красную икру, грибы чернушки, торт «Птичье молоко», я и встретил ее, свободную, веселую, нарядную радость мою, 29-ти лет мадонну с распущенными до пояса волосами, в джинсах «Рэнглер» (новых), с ярко окрашенным чувственным ртом, теплой чистой кожей, объемно-компактной задницей и – с чем там еще, с чем? С тонкой синей жилкой, пульсирующей (трассирующей) на ее лебединой загорелой шее. Расцеловать бы ее, расцеловать, граждане, за один только ее этот «пульсик».
Я так и сделал. Когда все присутствующие порядком опьянели, мы с ней заперлись в ванной комнате, разделись догола и встали под падающие на нас сверху струи и потоки горячей воды (исцеляющей влаги).
Вот и весь мой «рассказ». Она служит пианисткой в скромном вокально-инструментальном ансамбле, скромном не от скудости талантов и известности, а от чистоты соблюдаемых музыкальных традиций, нежелания впадать в дешевый, так называемый «современный» стиль. Они исполняют музыку Баха, Генделя, Бетховена и революционные песни.
А как-то раз, до нашей женитьбы, я провожал ее на гастроли в областной сибирский город Г.25. Мы стояли на перроне вокзала и беседовали о любви. Из окошек вагона жадно глядели на сцену нашего прощания лбы-музыканты и, скучая, развязно переговаривались друг с другом. Скрывая, по-видимому, за напускным цинизмом нежные и ранимые души.
