Сергей Шаргунов - Книга без фотографий

— Вася и Леша. Васе двенадцать было, инфекция… Лешке три — воспаление легких…

— А врачи?

— Не приехала скорая. Далеко сказали ехать.

— А кресты поставить?

— Да что кресты…

— Ну, фотографии-то где?

— Нет у меня ихних фотографий. У меня и своей нету. Так что помирать нам рановато. Пришли фотографа — пускай отхреначит. Тогда и в землю можно. Правильно я говорю? Да кому они нужны фотографии твои? Цветы растут в поле, иду — и сынков вспоминаю. Трава растет, как будто их волосы. Раз в неделю кошу тут, чтоб не заросли. Будет наше время — сделаем все, как надо.

— А мать их где?

— Повесилась. Пьяница была. Ушла, бросила меня с детьми, снюхалась с такой же пьянью и в райцентре повесилась. У меня и брат повесился. И старший сын. Он, правда, не здесь, под Рязанью.

— Вы один получается?

— Ну. Ты сам женатый?

— Расстались.

— Чего так?

— А…

— Дети есть?

— Сын.

— Беречь надо.

— Дел у тебя много, дядя Володь?

— Баню топлю по воскресеньям. Огороды трактором рыхлю, — забубнил он смущенно. — Я подводник был, военный человек. На лодке полмира оплыл. Но это когда было… После на хозяйстве здесь — торф копали. Много нас было, здоровые, работящие. И старики заняты были: раньше у нас коровы, овцы паслись. Школа, клуб, санаторий. А через лес узкоколейка лежала. Многие наши, деревенские, в городе работали — затемно в лесу сядешь, вагончик тронется, поутру на месте. Потом, как пошла ерундень, поезда ходить перестали. Мы даже на сход выходили, мол, поезда верните, пошумели сами с собой, а потом глядим: одичала узкоколейка, мы сами и растащили ее. Теперь, если в лес пойдешь, блестит кое-где. Как змеи. Это железки остались, немного, но есть.

— Ну а так в целом, как живешь-то ты, а? — спросил я вдруг с какой-то безотчетной надеждой.

— Летом мне хорошо — городских полно, можно копеечку перехватить. Зимой беда. Зимой волки воют. Больше их год от года, на Новый год один повадился… В огороды забегал, наглый. Я его грохнул, двустволка у меня, а иначе б передушил бы он наших бабок… — Дядя Володя просиял от своей шуточки, морщины на миг разгладились, и он снова закурил. — Тут у дачницы мальчонка хороший. На моего Васечку похож и зовут тоже Вася. Все грозы боится, ну я его отучаю. Бух-бух, говорю, это я — дядя гром! Мать его загорает, разляжется, а мы так играем… Ладно, пойдем. Еще пахать надо.

Мужик на шаг впереди шел со мной из бурьяна к выходу, к железным воротам кладбища, когда-то голубеньким, а теперь рыжим с пятиконечной ржавой звездой. Сгорбленный. Чуть прихрамывая. Обернулся.

— А ты надолго? — спросил, сощурившись испытующе, синий огонь в глазах.

— Нет.

— А-а-а… Мне помощник нужен. Скотину б завести. Я на тракторе, ты с козами. Бабы ехать сюда не хотят. Была буренка, заколотил ее. Кто бы помог — я бы разогнулся… А так — одно огорчение… Но и деться-то некуда. Как с подводной лодки! Нихт капитулирен! Мощь и сила!

Правильно я говорю? Я Димке советую: переезжай к нам, семью перевози, и заживем по-людски…

— Как жить-то? — спросил я. — Жить-то как, а? Ну серьезно…

Володя раскрыл в улыбке рот, где не было половины зубов:

— Мышцу качай! Отжимайся. Бегай. Приседай. Я вот со своим хозяйством качаюсь — там вскопаю, здесь выкошу, и сердце радуется!

— И это все?

— Это для начала!

Последний крестьянин деревни Воскресенки отвернулся и пошел к кладбищенскому выходу.