– А ты чё хочешь? – поворачивается Чернов к Неманихиной и наступает на неё. Маринка визжит, из недовольной сразу превращаясь в счастливую.
– Убегай! – кричит она мне. Благодетельница нашлась! Зачем она припёрлась сюда? Всё так хорошо шло. Мне досадно до слёз. Но я не должна показывать обиды, ни ей, ни Чернову. Я быстро выхожу из класса, делая вид, что только об этом и мечтала. В коридоре идёт конкурс заданий, написанных на кленовых листочках. Снова участвуют одни девчонки. Я не хочу позориться и пробегаю на крыльцо. Там в полной темноте курит Витёк Чуев с Королёвским Юркой. Все остальные пацаны стоят на шухере, дёргаясь на каждый хлопок двери. Я не вижу среди курящих своих одноклассников, и потихоньку радуюсь этому. Я ненавижу Чуева, и не хочу, чтобы мальчишки, с которыми я училась много лет, становились такими, как он.
От школьной калитки отделились несколько тёмных фигурок и движутся по направлению к крыльцу. Я узнаю Маринкину Аньку и двух её подруг: Ольгу и Наташку. Они учатся в городе, в институтах и в училищах, а на выходные приезжают в деревню. Сегодня пятница. Значит, они пришли с вечернего автобуса прямо в школу – на наш праздник. Мне кажется, что восемнадцатилетним не место на школьном балу. Девушки кажутся мне старыми и неинтересными. Анька вообще весной собралась замуж, а у Ольги во рту уже два золотых зуба.
– Привет, молодёжь, – визгливо здоровается Наташка на деревенский манер, – Витёк угости-ка сигареткой.
Мне становится противно. Никогда не буду курить, никогда не буду так нагло улыбаться вставными зубами, никогда не пойду на дискотеку в таком возрасте. Анька с Ольгой проходят мимо меня в здание школы. Ольга перед дверью достаёт из кармана пальто помаду и наугад проводит ею по губам. Пальто у неё бабское и причёска тоже. Когда-то Ольга мне нравилась. Она приходила к Аньке в гости, и, стреляя в нас с Маринкой узкими синими глазами, говорила, как взрослая:
– Здравствуйте дети.
А мы смеялись, потому что тогда, в её четырнадцать, Ольга была маленькая, худенькая и подвижная, как мы. Я хорошо помню её попу в спортивных шортах, которой она вертела под песню «Вернисаж». Сейчас от прежней Ольги остались только лисьи глаза и кривая ухмылочка: фигура её стала похожа на грушу, и в коротеньких шортах она сейчас выглядела бы смешно.
Я кошусь на Наташкину сигарету и наблюдаю за реакцией пацанов. Ведь это их фраза, что лучше облизать пепельницу, чем поцеловать курящую девушку. Но никто Наташку не осуждает, а Витёк Чуев весь подтянулся и разговаривает с ней вполне человеческим тоном, без единого мата и издёвок. Я со своей кошачьей раскраской чувствую себя лишней и ненужной. И если, я могу сомневаться в том, что я уступаю в красоте Королёвой и Гараниной, то в том, что я лучше этих старух – я уверена. Как понять мальчишек? Как? Скорее всего, они не смотрят в мою сторону, потому что я не доступна. Я не курю, не вешаюсь на шею, не строю глазки. Я гордая, красивая девчонка. Я в сто раз лучше Королёвой. Просто парни меня боятся. И Серёжка боится признаться в своих чувствах. Может быть, он хотел сделать это сегодня, когда загнал меня в класс. Зачем туда вошла Неманихина? Ну, ничего, я всё исправлю…
Я захожу в тёмный зал-коридор. Меня охватывает теплый, немного спёртый, воздух и какая-то волнующая темнота. Снова медленный танец. На этот раз пар в кругу намного больше. Я протискиваюсь между танцующими, ощущая странное волнение, идущее от их безмолвных, неторопливо качающихся в полумраке, тел. Я ищу глазами Серёжку. Кажется, сейчас я бы смогла пригласить его сама. Я знаю, что красива. Я не могу, не нравится ему. Вот он… Танцует… С кем? С кем-то из учителей? Как низко лежат его руки на крупной фигуре напарницы. Нет. Так не танцуют с учителями… И так не смотрят на обычных напарниц в танце… Это Ольга. Девятнадцатилетняя толстая Ольга. Её серое пальто, её старомодная причёска. Очень странно. Меня, красивую и юную он шутливо шлёпает по плечам, а старую Ольгу – обнимает за талию и так серьёзно смотрит ей в глаза. Конечно, Серёжка всегда тянулся к более взрослым. Он сам старше меня как раз на год. У него и друзья все – старшеклассники. И сейчас он просто танцует с ней, как со старшей сестрой. Как с учительницей. А что? Я же не ревновала Серёжку к Ирочке, когда та, не скрывая, говорила, что «Чернов – её любимчик». Ольга вполне могла бы быть нашей учительницей. Олечкой. Ольгой Ивановной. Ольгой Ивановной Бондаренко. Олечка Бондариха… О. Б.
«Эта музыка, музыка, музыка…»
Мама отдала мне свой магнитофон и кассету с песнями Патрисии Каас. Эта певица мне не нравится. Я записываю себе музыку сама, подставляя магнитофон микрофоном к радио. Так я записала «Младшего лейтенанта» и «Инопланетянку». Больше ничего не поймала. По радио обычно поздравляют пенсионеров и просят поставить для них какое-нибудь старьё. Иногда крутят хорошие песни, но я не успеваю записать их сначала, а с середины – неинтересно. Королёва засмеёт. Ей от Аньки достался магнитофон и аж семь кассет. Теперь, когда мы сидим у Маринки дома, мы не играем в морской бой, не рассматриваем журналы и фотографии Анькиных женихов – мы слушаем музыку.
«Дева-дева-дева-девАчка моя», – поёт красивый мужской голос.
– Это Сергей Крылов, – просвещает меня Королёва, – я видела его по телеку: такой толстяк.
Я не хочу думать, что у обладателя такого сказочного голоса есть недостатки.
Кроме Крылова, мы часто слушаем Сергея Чумакова, группу На-На и Фристайл. Ещё у Маринки есть кассета с пошловатыми песенками. Никому не известный певец, с необычной фамилией Осмолов поёт про попу Поп-звезды и про «кассеты с фильмами про это». Когда в комнату входит баба Зина, Маринка делает звук тише.
– Да она всё равно ничего не поймёт, – говорю я, потому, что уже уяснила: бабушки с дедушками не знают, что значит выражение «про это», не понимают, кто такие поп-звёзды, и без задней мысли говорят: трахнул по голове, и кончил медучилище.
Сегодня Маринка придёт со своим магнитофоном, чтобы записать мне своих песен. Я кручу кассету на карандаше, потому что у меня сломалась «перемотка назад».
– Ба, мы будем записывать музыку, так что, ходите по хате тихо. И Няньку предупреди, а то зайдёт и подпевать начнёт, как обычно, – говорю я, оборудуя рабочее место для записи, – Дедушка, у нас есть удлинитель?
Я знаю, что существуют двухкассетные магнитофоны: просто вставляешь две кассеты и переписываешь с одной на другую, и не нужно молчать, чтобы в микрофон не прокрались лишние звуки, но мне такой техники не видать. Взрослые не понимают, насколько в жизни важна музыка.
Маринка приносит технику и пакет семечек. Я нажимаю две кнопки на своей «электронике», Королёва одновременно со мной жмёт одну на своём «протоне».
«Ну что красивая, поехали кататься», – кричат мальчики из группы На-На, а мы на диване щёлкаем семечки, чтобы чем-то занять себя во время процедуры записывания. В сенях дедушка грохочет вёдрами. С лежанки спрыгнула кошка. Все эти, ранее незаметные, звуки раздражают и смешат одновременно. Мы давимся беззвучным смехом, надеясь, что микрофон не зафиксирует наши всхлипывания и вспрыскивания. Я смотрю на часы, чтобы понять, сколько ещё нам мучиться и не могу удержаться от гогота – доля секунды и будет, ровно семь. Я не успею ничего исправить.
«Биммм-боммм, – раздаётся на всю хату, – бимммм-бомммм». Мы с Маринкой валяемся по полу и корчимся от раздирающего хохота.
– Здравствуйте вам, – в хату заходит Нянька, – а я пришла кино глядеть.
Бедный Вадим Казаченко, его песня «Золушка» с тех пор стала нашей любимой. Этот шедевр, на фоне щёлканья семечек, смеха, боя часов и вступительной песни сериала, со словами: «Мариииия, вафлёр». Этот «Вафлёр» и так всех смешит. Я не знаю, что значит это слово, но его родственная связь со всякими «кончить» и «трахнуть» – очевидна.
На Новый год мне надо попасть в клуб. Я смогу добиться внимания Серёжки, только если перестану быть «забитой». Все мои одноклассники уже давно гуляют по ночам, ходят на дискотеку и целуются, а мы с Королёвой сидим тут на отшибе в своём Малояблоново и уроки учим. Позор! Маринка хоть красивая. Ей простительно, а я, если ничего не изменится, рискую стать изгоем, как Муртазаева. Я – наивная девочка, думала, что этим летом мои сверстники, как и раньше, играли в классики и гоняли на великах. А они в это время ходили на улицу по вечерам. Чернов, оказывается, всё лето приезжал на отцовом мотоцикле к нам в село, и проводил вечера с Ольгой, пока я дома смотрела «Санта-Барбару». Теперь я поняла – он уже совсем взрослый: он по ночам ходит на улицу, встречается с девчонками, ездит на настоящем мотоцикле. В прошлом году я этого не замечала. Против него, я малолетка. Зачем я ему такая? На уроках побеситься для забавы? Кому же я буду нужна? Кто воспримет меня всерьёз, если я в свои почти четырнадцать, всё ещё слушаюсь дедушку и ложусь спать ровно в десять? Сегодня мы ходили вверх к Швецовой. Рядом с ней живёт Виталик из девятого. Я всегда его побаивалась, а сегодня мы так легко поболтали. Королёва расспрашивала у него про Юрку, а я про всякие запретные вещи. Когда темнеет, обстановка больше располагает к общению. Может быть потому, что в темноте не видно глаз, а может ночь просто романтичнее дня. Виталик сказал, что спит с девчонками с двенадцати лет. Может, хвастается, как все мальчишки, а может быть и правда. Он такой красавчик, и такой взрослый. Курит в открытую прямо у себя на скамейке и матерится громко, не боясь, что услышат родители. Но всё это его не портит. Такой смешной! Да, и вообще, сейчас все матерятся. Ничего в этом такого нет. Не маленькие уже.
