Слово «аппетитно» как-то странно звучало в устах Клиффорда. Возможно, он был пьян. А может, он ненавидел вечеринки, как сказала Джослин, и потому надел маску, играл роль — роль человека, который всем девушкам говорит, что они аппетитны. Возможно, он умело притворялся — Роза подумала, что она тоже скоро станет такой умелой притворщицей. Она продолжала разговаривать с писательницей и мужчиной, который оказался преподавателем английской литературы семнадцатого века. Она хотела прикинуться такой, как они, — бедной и умной, с радикальными взглядами, непочтительной к авторитетам.
В узком коридоре страстно обнимались мужчина и девушка. Когда кому-нибудь нужно было пройти, парочке приходилось разделяться, но они продолжали впиваться друг в друга страстными взглядами и даже ртов не закрывали. При виде этих раскрытых мокрых ртов Роза вздрогнула. Ее никогда в жизни так не обнимали, она никогда не открывала рот вот так. У Патрика французские поцелуи вызывали отвращение.
Маленький лысый человечек по имени Сирил расположился у двери в туалет и целовал каждую выходящую оттуда девушку со словами: «Рад вас видеть, дорогая, спасибо, что зашли, спасибо, что ушли!»
— Сирил ужасен, — сказала писательница. — Он думает, что обязан вести себя как поэт. Но не может придумать ничего лучше, чем околачиваться вокруг сортира и пугать людей. А сам думает, что ведет себя как бунтарь.
— Он поэт? — спросила Роза.
Лектор по английской литературе ответил:
— Он сказал мне, что сжег все свои стихи.
— Какая пламенная страсть к поэзии! — сказала Роза.
Она была страшно довольна собой, что придумала это, и собеседниками — за то, что они засмеялись.
Преподаватель начал рассуждать о шутках типа «Я буду мартини, сухо сказал он».
— Мне никогда ничего подобного в голову не приходит, — скорбно сказала писательница. — Я слишком забочусь о языке.
Из гостиной доносились громкие голоса. Роза узнала голос Патрика — он взмывал над спором, заглушая всех остальных. Роза открыла рот, чтобы сказать что-нибудь, что угодно, отвлечь внимание на себя, — она знала, что катастрофа неминуема. Но как раз в это время в коридоре появился высокий кудрявый мужчина, явно в приподнятом настроении. Он бесцеремонно распихал по сторонам целующихся влюбленных и поднял руки, призывая ко всеобщему вниманию.
— Послушайте-ка, — сказал он, обращаясь ко всей кухне, — там в гостиной этот тип, вы не поверите, что он говорит. Слушайте.
В гостиной, видимо, шла речь об индейцах. Сейчас разговором полностью завладел Патрик.
— Их надо забирать, — говорил он. — Забирать у родителей сразу после рождения и помещать в цивилизованную среду. Давать им образование. И тогда они вырастут ничем не хуже белых.
Без сомнения, он считал, что выражает либеральные взгляды. Если собравшиеся сочли их поразительными — попробовали бы они разговорить его на другие темы, такие как казнь супругов Розенберг, или суд над Элджером Хиссом, или необходимость ядерных испытаний.
— Но вы знаете, у них, вообще-то, есть своя собственная культура, — мягко заметила какая-то девушка.
— Их культура кончилась, — ответил Патрик. — Капут.
Он в последнее время полюбил это словечко. Он пользовался расхожими словами, штампами, речевыми оборотами из газетных статей — например, «массовая переоценка» — с таким смаком и такой обезоруживающей важностью, словно сам их придумал или, по крайней мере, лично придавал им вес и блеск, употребляя их в речи.
— Они хотят стать цивилизованными. Во всяком случае, те, что поумнее, — продолжал он.
— Ну, вы понимаете, может быть, они не считают себя особенно нецивилизованными, — произнесла девушка с леденящим утрированным смирением, которого Патрик, впрочем, не заметил.
— Некоторые люди нуждаются в том, чтобы их подтолкнули.
Услышав самодовольный, наставительный тон Патрика, мужчина в кухне воздел руки и восторженно и недоверчиво покачал головой:
— Слушайте, это, наверно, сокредовский политик!
По правде сказать, Патрик в самом деле голосовал за партию «Социальный кредит».
— Так вот, хотите вы того или нет, но этих людей надо за шиворот втащить в двадцатый век, даже если они будут вопить и брыкаться!
— Вопить и брыкаться? — повторил кто-то.
— Вопить и брыкаться! В двадцатый век! — сказал Патрик, который никогда не упускал возможности повторить свои же слова.
— Какое интересное выражение. И какое человеколюбивое.
Неужели он не понимает, что его загнали в угол и теперь провоцируют, чтобы посмеяться? Но Патрик, загнанный в угол, начинал лишь сильнее метать громы и молнии. Роза не могла больше этого слушать. Она пошла по заднему коридору, заваленному сапогами, шубами, детскими бутылочками, тазиками и игрушками, которые Джослин и Клиффорд выволокли сюда, расчищая место для приема гостей. Вышла в заднюю дверь и встала, пылая и дрожа, в холодной влажной ночи. В груди у нее бурлила мешанина чувств. Роза была унижена и стыдилась Патрика. Но она знала, что больше всего чувствует себя униженной из-за его манеры держаться, а потому начинала подозревать в себе некую испорченность, легкомыслие. Она злилась на других людей, которые были умнее Патрика или, по крайней мере, соображали быстрей, чем он. Ей хотелось думать про них плохо. Что им индейцы, в конце-то концов? Возможно, столкнувшись лицом к лицу с живым индейцем, Патрик повел бы себя куда достойней их. Это умопостроение было весьма шатким, но Розе хотелось верить, что оно истинно. Патрик — хороший человек. Он придерживается неправильных воззрений, но человек он хороший. Роза верила, что в глубине, в сердцевине Патрик прост, чист, надежен. Но как добраться до этой сердцевины — даже не для того, чтобы показать ее другим, а чтобы заново увериться самой?
Хлопнула задняя дверь дома, и Роза испугалась, что это Джослин пришла ее искать. Джослин была не из тех, кто поверит в сердцевину Патрика. Она считала Патрика жестоковыйным, твердолобым и вообще клоуном.
Но это была не Джослин. Это был Клиффорд. Розе не хотелось с ним говорить. Слегка пьяная, убитая горем, с мокрым от дождя лицом, она поглядела на Клиффорда неприветливо. Но он обнял ее и стал укачивать:
— Ах, Роза. Крошка моя. Ничего. Роза.
Вот так Клиффорд.
Минут пять они целовались, бормотали, дрожали, прижимались и прикасались друг к другу. Потом вернулись в дом, к кучке людей, стоящих у парадной двери. Там был Сирил. Он спросил:
— Эй, ух ты, где это вы двое пропадали?
— Гуляли под дождиком, — хладнокровно ответил Клиффорд — тем же небрежным голосом, вроде бы чуть враждебным, которым он раньше сообщил Розе, что она выглядит чрезвычайно аппетитно.
В гостиной уже перестали дразнить Патрика. Беседа стала расхлябанней, пьянее, безответственней. Джослин раскладывала по тарелкам джамбалайю. Роза пошла в ванную, чтобы высушить волосы и обновить стершуюся от поцелуев помаду на губах. Она преобразилась, стала неуязвимой. Первым, кто попался ей на выходе из ванной, был Патрик. Ей захотелось сделать его счастливым. Ей было уже все равно, что он говорил раньше или что скажет когда-нибудь потом.
— Кажется, мы с вами незнакомы, сударь, — сказала она тоненьким кокетливым голоском, какой иногда использовала, когда они оба были в игривом настроении. — Но вы можете поцеловать мне руку.
— Я сражен! — сердечно воскликнул Патрик и в самом деле сжал ее в объятиях и поцеловал, то есть громко чмокнул в щеку.
Он всегда целовался с чмоканьем. И всегда при этом больно впивался локтем в какую-нибудь часть Розиного тела.
— Ну как, тебе тут нравится? — спросила Роза.
— Да, неплохо, неплохо.
Конечно, весь остаток вечера Роза играла с Клиффордом, следя за ним и притворяясь, что не следит, и ей казалось, что он делает то же самое. Несколько раз их ничего не выражающие взгляды встречались, и Роза получала ясную, буквально с ног сшибающую весть. Теперь она видела Клиффорда совсем по-другому. Тело, что раньше казалось маленьким и ручным, стало легким, скользким и полным энергии, словно рысь или пума. Он был загорелый — это от горных лыж. Он катался на горе Сеймур. Дорогое хобби, но Джослин не могла ему отказать, потому что у него были проблемы с имиджем. Ему как скрипачу трудно было поддерживать свой мужской имидж в обществе. Так говорила Джослин. Она рассказала Розе все о детстве Клиффорда: артритик-отец, мелочная лавочка в глубинке штата Нью-Йорк, жестокие нравы нищей округи. Детство было тяжелое: неуместный талант, зависть родителей, насмешки одноклассников. Это детство его озлобило, сказала Джослин. Но Роза уже не верила, что Джослин — главный специалист по Клиффорду.
* * *
Вечеринка состоялась в пятницу вечером. На следующее утро, когда Патрик и Анна завтракали, зазвонил телефон.
— Как ты? — спросил Клиффорд.
