С удивлением Степан Ильич разглядел вскоре, что здешний мир вообще строится из вполне земных, внешних вещей – а вера тут как бы и ни при чем. Бога в этом доме вспоминали исключительно в разговорах о грядущем величии России, управляемой, насколько мог понять Степан Ильич, глубоко верующим, воцерковленным президентом.
Тогда говорили: “Бог даст”, “во славу Божью”, “одолеем с Божьей помощью”, “настигнет Божья кара”. Православием здесь бряцали как оружием. Часто проклинали его врагов, которых делили на нехристей и христопродавцев. А рассуждая о его скорой победе, то и дело переходили на шуршащую газетную речь: “патриоты”, “Дума”, “возрожденная Россия”. Все это сильно огорчало Степана Ильича: он чувствовал, что ему никогда не увлечься этой замысловатой игрой, смешавшей храм и политику, – а он так хотел сблизиться с Фимой, пойдя за ним до конца.
Дверь оказалась не заперта. Степан Ильич постучался, и ему послышалось – священник ответил, приглашая войти. Степан Ильич распахнул дверь, но оказалось, что отец Никифор разговаривает по телефону и, судя по сосредоточенному виду, скорей всего, не думал отвечать на его стук. Степан Ильич замялся на пороге, решая, уйти ли с чашкой или поставить ее на стол возле компьютера. Но отец Никифор, бросив в трубку: “Сейчас спрошу, Ваше Святейшество”, – обратился к Степану Ильичу: – Какой номер дома здесь? Вылетело.
– Двадцатый. Тихая, двадцать.
Священник сказал в трубку:
– Тихая, двадцать. Всенепременно. Да, Ваше Святейшество. Благодарствуйте.
Положил трубку и крепко растер ладонями щеки. Пригладив раскосмаченную только что бороду, поднялся навстречу Степану Ильичу:
– Проходите, что же вы.
Степан Ильич сделал шаг, отделявший его от священника, и протянул ему дымящуюся чашку. Завитки пара, заметил Степан Ильич, движением воздуха прибило внутрь чашки, тонкими струйками потекли они вдоль фаянсового борта, но, как только рука остановилась, распушились и снова, трепыхаясь, полетели вверх. Он любил вот так понаблюдать за паром. Интересно, получится ли когда-нибудь рассказать об этом Фиме – каким разным бывает пар над чайными чашками?
– Попейте, батюшка. Так и не позавтракали ведь.
– Спасибо. Да вы поставьте, поставьте, я возьму, – ладонью указал на компьютерный столик.
Степан Ильич поставил туда чашку, извинился:
– Не сообразил, чтоб на блюдце. Невежда.
– Попью. Я и сам подумывал уже. Сушь во рту невозможная.
Замялись.
Догадавшись, что Степану Ильичу не хочется уходить, отец Никифор усадил его в кресло, сам сел напротив на офисный стул, стоявший возле компьютера. Взял чай, осторожно сделал первый пробный глоток. Вернув чашку на место, сказал:
– Вы бы уходили из дома. Вас выпустят и ничего плохого не сделают. Может быть, документы проверят, вопросы позадают.
– Я не стал бы ни о чем таком им говорить. Собственно… и не о чем.
Отец Никифор повел плечами – то ли в том смысле, что не сомневался в благородстве Степана Ильича, то ли – согласился, что не о чем.
Степан Ильич пригладил волосы, откашлялся.
– Я уйти не могу. Ефим…
Отец Никифор уважительно сдвинул брови:
– Я знаю вашу историю. Помоги вам Бог на вашем пути.
– Спасибо. Жаль, что мы с вами никогда не разговаривали, – ответил Степан Ильич и подумал: ведь ему надо было благословения сейчас попросить, когда священник сказал “помоги вам Бог”. И точно невежда…
– Да, не доводилось, – промолвил отец Никифор. – Успеется еще, надеюсь.
– Конечно. – Степан Ильич снова пригладил волосы. – Скажите, батюшка… так долго все тянется… что дальше-то? Что вы решили?
Неожиданно для Степана Ильича отец Никифор ответил взволнованным, полным доверительных ноток голосом – даже наклонился слегка поближе:
– С трудом пробился к митрополиту. Объяснить все надо было. Объяснить, прежде чем… По телефону не то, все не то… Разве в трубку расскажешь? Чтобы правду не очернили. Чтобы людям неприятностей не было. Помощи просил. Обещали приехать Его Святейшество. Выпрямившись и посмотрев на Степана Ильича с тревогой, отец Никифор покачал отрицательно головой, будто отвечая на какой-то его вопрос. – Не было благословения на крестный ход, не было. Не было. Объяснить нужно. Пришлось бы все равно, да так – совсем иной оборот…
Священник притих. Расправил складки на коленях. Степану Ильичу показалось: он уже произносит про себя те слова, которые предстоит сказать митрополиту.
Взглянув на Степана Ильича невидящим задумчивым взглядом, отец Никифор сказал:
– Вы пока не говорите им ничего, Степан Ильич. Я выйду сейчас, сам с ними поговорю.
– Что вы, я не стал бы… Я просто за Фиму волнуюсь.
Священник отпил чаю. Степан Ильич подумал – ему пора уходить. Встал, руку к дверной ручке потянул, но вдруг остановился:
– Батюшка, есть у вас секунда для меня? Вроде бы ничего пока не происходит…
Можно мне… я недолго.
– Слушаю вас, – сказал отец Никифор. – Да вы присядьте.
Вернувшись в кресло, Степан Ильич пристроился на самом краешке – как будто для того, чтобы показать священнику: недолго, на секундочку. Внимательно, точно боялся оторвать взгляд от чего-то крайне важного, уставился в свои переплетенные на коленях пальцы.
– Позвольте… Конечно, грош цена моим суждениям… Мне бы молчать в тряпочку. Но, знаете… давно хочу вам кое-что рассказать… Ну вот втемяшилось. Столько раз в уме проговаривал… Я, перед тем как сюда, к Фиме, прийти, в Новочеркасский храм ездил, – от смущения он высоко задрал брови. – Молиться. И… там каменная мостовая… Знаю, знаю, вам, конечно, лучше моего известно… стало быть… каменная мостовая, она вся в таких небольших островках асфальта. Видно, когда-то умники, какой-нибудь секретарь тогдашний райкома-обкома, решил заасфальтировать мостовую. Ну, может, чтобы приглушить как-то… закатать, словом, решили… Толстый был слой асфальта, прямо видно. И вот, весь сошел. Как снег. Одни пятна небольшие остались. Да вы видели! А еще – не знаю, видели ли – за храмом памятник, то есть не сам памятник – его-то вы, конечно видели… Серьезный такой памятник, замечательный памятник.
Расколу казачества посвящен. То есть – воссоединению. Суть не в этом. Я, когда у памятника постоял, пошел вокруг. Так там сзади табличка металлическая, бронза, наверное. А на табличке имена разных больших людей, и не очень больших: губернатора, мэра, казачьих разных чинов. И вот – я уже добрался, добрался – там в списке тех, кто содействовал установке памятника, – списочек такой в несколько строк с упоминанием должностей, регалий – было чье-то имя среди казачьих чинов, разных там хорунжих, есаулов. Было вначале, когда табличку делали, вешали – а потом это имя спилили. Аккуратно так спилили, болгаркой. Ленточку поверх имени вырезали. Кто-то, стало быть, выпал из обоймы, его – фить и спилили. Непригоден стал – и спилили. Понимаете? Я что хотел… Табличка та вроде как на века туда определена была. Понимаете? А вот изменилось что-то у них промеж себя, перетасовалось как-то, и – р-раз, болгаркой срезали. И кто-то уже в вечность-то не проскочит. Понимаете? Я – да, да – я путано изъясняюсь. Я что хотел… сказать.
Вот мостовая перед храмом – она сквозь асфальт проступила. А тут – просто так, болгаркой – и все. Понимаете? То есть…
Подняв глаза, Степан Ильич встретил колкий взгляд священника.
Отец Никифор поднялся, показывая, что пора теперь, достаточно.
– Я, владыко… Извините, – Степан Ильич тоже встал, руками развел. – Я просто за Фиму переживаю.
Выйдя от отца Никифора, Степан Ильич отправился по дому, искать своих детей.
Ефима сейчас лучше не трогать. Он как открытая рана. Глянуть, как он там, и уйти.
Как закончится этот день? Не было бы какого-нибудь штурма нехорошего, грубости, дубинок, заломленных рук.
Надя приклеилась к Юле. Тянет Надюшу к беременной. Надя будет хорошей матерью.
Он хорошим отцом не был. Даже Наде. Она тоже не много видела заботы отцовской. И на что, главное дело, отвлекался? Работа… Городская больница, конвейерная медицина… Родственники больных, стыдливо сующие купюры в кармашек халата или мрачно выкладывающие на стол. Ну да теперь-то…
В проходной комнате, где недавно толпились все собравшиеся в доме, осталось человек пять. Сидели молча, как одинокие транзитники на вокзале. Поезд задерживается, мысли катятся.
В верхней гостиной – еще человек семь. Среди них друзья Ефима. Нет, они его не видели. Хотел один побыть. Где-то здесь, никто во двор не выходил. Нет, менты пока не лезут.
Степан Ильич пошел вниз.
Надю высмотрел сквозь стеклянную дверь на галерее – стоят на балкончике с Юлей, беседуют.
Спустившись в холл, Степан Ильич заметил, что из-под двери, ведущей в гараж, сочится свет. Вошел в гараж – чуть не столкнулись лбами с Виктором Саенко.
– Ой, – сказал, посторонившись. – Извините. Вы Фиму не видели?
Что-то в глазах Саенко испугало Степана Ильича. Рассмотрел его. В одной руке тот на весу держал хоругвь, нижний край которой был обмотан вокруг древка.
