По-моему, «Пуату» и ее чудодейственные препараты слегка повредили ему мозги: он воспринимал любую свою инициативу как надежно апробированную вакцину. Решив проверить его первичные реакции, я спросила, что он будет делать, если правосудие заинтересуется им самим. Но его такие пустяки не смущали.
— Я, моя милая, ровно ничем не рискую. Это когда вашим дружкам Полю и Александру подставят ножку, их тут же затопчут. А меня поддержат минимум полсотни добрых душ. «Пуату» действительно идет впереди в разработках вакцины анти-СПИД. А я тот самый сейф, где хранятся научные данные этой группы. Пара-тройка дискет с информацией, и я позволяю нашим конкурентам выиграть месяцы работы и миллиарды долларов. Уверяю вас, американские лаборатории прекрасно сумеют защитить меня от преследований. И правосудие нескоро добьется мандата на арест и выдачу старины Гарри. Если же дела пойдут скверно, уеду на Мальту. А потом начну путешествовать. Знаете, у холостяков, живущих за счет фирмы, имеются кое-какие заначки. Я стану туристом. В моем возрасте это вполне естественно.
Упиваясь собственным апломбом, он заказал себе огромное блюдо морепродуктов, затем толстенный шатобриан[58] по-беарнски, а к ним бутылку белого «Сансерра» и бутылку красного. Трапеза грозила затянуться часа на два, не меньше, а пока что он начал оглядывать меня так, словно я была из шоколада. Он облизывался от удовольствия, заранее предвкушая все гадости, которые собирался мне наговорить. Господи, и до чего же он был тучен! Словно шину проглотил. Но при этом прекрасно гармонировал с интерьером. Турецкие коврики, потолок, разрисованный розовыми облачками, гигантские люстры из плексигласа под хрусталь — весь этот ресторан, как и мой спутник, просто исходил вульгарностью. И все же здесь, как и в обществе Гарри, мне было хорошо, мне все нравилось, и я почти растрогалась, увидев, как он обмотал шею салфеткой и взялся смаковать свои устрицы. Неожиданно в зал ввалилась целая ватага пьяных шотландцев. Они щеголяли в килтах, и я внимательно оглядела их, одного за другим. Гарри объяснил мне, что завтра на стадионе Парк де Пренс состоится матч регби Франция — Шотландия. Я удивилась:
— Мне казалось, что матчи проводят обычно в конце недели.
— Верно. А у нас сегодня вечер пятницы.
Ай-яй-яй! Я совсем оторвалась от действительности, мне-то казалось, что сегодня среда. Но Гарри отвлек меня от размышлений, попросив спуститься на грешную землю. Делать нечего, я обратила взор на горилл за соседним столом. Мне всегда нравились мускулистые мужские ноги, а уж эти, когда их обладатели стояли, были просто великолепны; однако за столом весь шарм этих мощных зверей пропадал начисто. Единственный из них, чье лицо мне приглянулось (да и возраст, и плечи, и рот, и все остальное тоже), сидел ко мне спиной. И все же трудно было не обращать на них внимание. Они изучали меню, как будто расшифровывали иероглифы, засыпали официанта вопросами, перекрикивали друг друга, гоготали на весь зал… Едва усевшись, они спросили виски и то и дело подливали себе из бутылки, которую потихоньку передавали из рук в руки. От одного их запаха можно было охмелеть, но в общем они вели себя почти так же пристойно, как любители оперы, и ужин прошел неспешно и приятно, под тихую воркотню Гарри, который бесконечно пережевывал любимые сюжеты: Александр, Миттеран, Поль, «Фигаро», «Монд», Африка — ни один из них не был забыт. Я машинально кивала, поглядывая тем временем на наших соседей — не миллионеров, не жирующих бездельников, а обыкновенных буржуа, знающих, куда они пришли (для некоторых из них это местечко, может быть, было раем, хотя по их средствам довольно ненастным). Когда Гарри наконец разделался со второй бутылкой, я предложила ему пройтись вместе со мной пешком, а шоферу велеть подождать на площади Вогезов. Я думала, он бросится меня обнимать, так он обрадовался.
— Вы такая простая, искренняя, нормальная женщина! И такая красивая!
Всегда приятно чувствовать себя желанной, но не следует внушать людям ложное представление о себе. Взяв его под руку, я с наигранным удивлением ответила:
— Да неужели? Я и не знала, что у меня столько достоинств. Кроме красоты, конечно.
Поскольку громкие декларации были не в его характере, он не настаивал. Его внимание привлекли байкеры, заполонившие площадь, которая сразу сделалась чужой, слегка враждебной от дикого рева незаглушенных моторов. Девушки выглядели как парикмахерши; их дружки, скорее всего простые работяги, походили на умственно отсталых подростков; несмотря на кожаные доспехи, вид у них был какой-то ощипанный. Все это напоминало скорее любителей «Кроненбурга», чем дикую орду. Марлона Брандо среди них явно не было. Гарри пустился в философские рассуждения:
— Я разочарован. Если они относятся к своей жизни так же заботливо, как к своим мотоциклам, их безумие не очень-то поколеблет окружающий мир. Кажется, будто они играют не всерьез: ставят на кон не живые деньги, а жетоны…
Этот сюжет ему нравился, он оседлал любимого конька: как разрушить существующую систему. Он верил только в свою собственную формулу успеха: без кожи, без хрома, без газа и тормозов, а главное, не иначе как в одиночку.
— С каких это пор бунтари сбиваются в стаи?!
У меня не нашлось ответа, но тут мы дошли до улицы Турнель, байкеры исчезли, вокруг снова воцарилось спокойствие, мы оказались в квартале Маре, и как-то незаметно XX век отодвинулся и утих, словно завод, от которого бегут, чтобы вернуться к себе, в далекое XVII столетие. В этом квартале названия улиц не менялись веками, но сразу чувствуешь, что именно в таких местах, а не на берегах Куру[59] или на Зимнем велодроме нужно искать подлинную Францию. Этот музей под открытым небом, спокойный, меланхоличный, прекрасный и процветающий, сообщает ауру просвещенности врожденному циничному безразличию парижан. Здесь аристократы, потом евреи, потом гомосексуалисты почувствовали, как смыкаются на их горле костлявые пальцы смерти, но теперь ничто и нигде не напоминало о трагедии. В этих каменных декорациях осталось место для королевы Марго, Люсьена де Рюбампре[60] или Сирила Коллара[61], но не для Сентябрьской бойни, облавы на Зим-Вело[62] или эпидемии СПИДа. В Париже поведать кому-то о личном горе — все равно что поставить блюдце с молоком перед кошкой: его украдут у вас, чтобы сделать предметом разборок. Но разборок на французский лад — с криком и драками, проклятиями и театральными эффектами и, наконец, с тем, что зовется business as usual[63], а именно с книгами. Прошлое служит всего лишь придатком настоящего. Страдания погребены под горой слов. Гарри, даже не подозревавший об этих циничных играх, шел погруженный в мечты, навеянные площадью Вогезов. Правда, эти мечты не выходили за рамки его обычного репертуара. Главное, что он здесь увидел, — это блестящая операция с недвижимостью:
— Генрих IV нуждался в деньгах и пустил на продажу пространство, которое ему не принадлежало, но которое якобы следовало исключить из королевских владений, потому что Генрих II погиб тут на дуэли. Все было провернуто за какой-нибудь десяток лет. Он решил загнать подороже два самых красивых здания и для этого окрестил их «павильоном короля» и «павильоном королевы», велев выбить на каменных фасадах большую букву «Г». Открытие этого нового ансамбля приурочили к свадьбе Людовика XIII.
Воспринимать исторические события сквозь призму архивов суперинтенданта финансов — в этом был весь Гарри. А впрочем, почему бы и нет?! Удачные спекуляции свидетельствуют об эпохе не менее ясно, чем дурацкие дискуссии янсенистов и иезуитов о достаточной благодати и необходимом провидении. Однако его эрудиция меня впечатлила. И, будучи в общем-то девушкой довольно простодушной, я не преминула выразить ему свое восхищение такой странностью. Оно его удивило:
— В жизни много всяких странностей. Вот, например, есть масса бедняков, которые голосуют за правых. Так что же странного, если неотесанное мужичье вроде меня кое-что знает из истории? Послушайте как-нибудь игру «Кто хочет стать богачом?» на «Франс-Интер». Вы будете поражены: где только не гнездятся эрудиты во Франции! Мясник из Бастии, начальник вокзала из Периге, бабулька из Локмарьякера — что ни спроси, все на свете знают!
Ну и прекрасно. Я не ответила. Я держала его под руку, мы шагали под сводами галереи на площади, нас окутывал мягкий вечер, я наслаждалась жизнью. Но Гарри снова вернул меня на землю:
— Да ладно, я пошутил. Ничего такого я и знать не знал. Ваш отец рассказал мне эту историю по телефону.
— Мой отец знал, что мы с вами придем сюда?
— Нет, конечно, просто я позвонил ему по поводу Лесюэра, который украшает вашу переднюю. Бухгалтерия «Пуату» потребовала заключение эксперта. Удобный случай польстить вашему отцу. Ну а потом, слово за слово, мы стали перебирать творения главных парижских художников XVII века и добрались до площади Вогезов. Он упоминает о ней в книге, которую пишет для Элизы де Сейрен.
