Петька сразу засек мой вопрошающий взгляд из-за спинки кровати. Но от хлебова не отрывался, лишь самодовольно ухмыльнулся, блеснули стальные зубы. Доскреб миску до дна, старательно облизал деревянную ложку.
— Ну вот… И мы тут! — произнес так, будто мы с вечера только и делали, что вели душевные беседы. — Кричат: «Сбегли, сбегли!». У меня-то не сбежишь! Так? — Развернулся в мою сторону, уставился не мигая. Ждал, что я что-то отвечу.
Я же, пришибленный нежданной встречей, немо таращился на визитера из-за спинки кровати. Все представлялось, как продолжение дурного сна.
Только сейчас я заметил, что зрачки у Петьки не просто рыжие, но со звериным огоньком изнутри. Неподвижные и зловещие. Как в зоологическом музее стеклянные глаза у рыси. Как там описывал наш лесной друг… Прыжок со спины… И стальными когтями скальп на глаза!
А он привстал, чтобы лучше нас увидеть. Заглянул Зое в лицо, проверяя, вправду ли она спит. Вернулся к столу, удовлетворенный осмотром, налил из кринки в жестяную кружку молока, отхлебнул.
Оборачиваясь к нам, повторил почти добродушно:
— «Сбегли, сбегли»… Их по кустам ищут, район на ноги поставили… У немчуры, грят, скрываются… Под шконками даже шарили… Ван-Ваныча привезли, хоть был под замком. Фашист со своим вражьим отродьем завсегда общий язык найдут, не то что энти охломоны из района. Ну и шиш! Нашли? — И сам себе с удовольствием ответил: — А ни шиша не нашли! Клизму им в задницу! За такую службу!
Оглянулся, чтобы убедиться, что я его слышу.
— А вот Петька-то умней оказался! — Это он о себе так. — Живет себе на деревне, на полном, как вишь, довольствии. И удовольствии. Капканчики расставил. И — ждет. Солдат спит, а служба идет. Поел, значит, поспал… Ж-ж-ждет. Снова поел-поспал… Нет. Тут меня разбудили. Потому что — р-раз! — Он звучно прицокнул языком. — По-па-ались! Вставай, грят, Петр, пора ваших беглецов брать!
Высказался Петька-недоносок. И отвернулся к окну. Выпустил весь набор слов. Да и то правда. Никогда не видел я его таким красноречивым.
Осторожно, чтобы не потревожить Зою, я приподнялся на кровати, но вдруг понял: она давно не спит. Затаилась, чтобы не видеть противную рожу придурка, как она потом созналась. Не видеть и не слышать. Лучше бы, говорит, умерла в тот вечер, чем пережить все, что произошло.
— Мне на двор… выйти, — глядя на Петькину спину, попросил я. И, так как он продолжал молчать, добавил: — По надобности…
— Ну и ступай, — подал голос мой страж. — Только со мной пойдешь. Но сразу предупреждаю: без фокусов. Буду стрелять!
Он взял из угла винтовку и сопроводил меня за дом.
Когда проходили по двору, я как бы невзначай поинтересовался:
— А дальше-то нас куда?
— Дальше… Доставай свой шланг, поливай огород! — Придурок был в хорошем настроении. Но уже другим тоном, не терпящим возражений, добавил: — Велено ждать. До утра.
Я уже не стал выспрашивать, кого мы будем ждать. Сопровождение ли, охрану какую или этих… Из вагончика. Да и вообще в темноте нельзя было разобрать, который час на дворе… Вечер, а может, заполночь. Но потому, что слышалось еще пение баб из соседней избы, хоть не так энергично, я решил, что время не позднее.
И Зоя к нашему возвращению поднялась. Не произнося ни слова, направилась к выходу. Думаю, она это сделала намеренно. Назло Придурку. Тот бросился наперерез.
— Стой! — крикнул. — Без меня ни шагу!
— А если мне нужно? — спросила Зоя, не оборачиваясь. Она стояла уже у дверей.
— Я сказал: со мной!
— Будешь помогать? — спросила с издевкой.
— Не твое дело! — отрезал зло придурок. — Сторожить буду.
— Ну сторожи, сторожи.
Как потом рассказала Зоя, стоял страж недалеко, но смотрел как бы в сторону. А возвращаясь, кликнул хозяйку, которая, оказывается, пряталась в сенцах.
— Дай им похлебки, — приказал. — А мне стопаря. Только не из железной кружки. Я из стакана люблю. Но чтобы до краев!
— Опосля молока-то? — удивилась хозяйка. На нас она старалась не смотреть.
— У мене с водярой что хошь совмещается! — похвалился Придурок.
Мы поели. Все опять молча. Сели на деревянную лавку у стены. Стали ждать. На Петьку-придурка старались не смотреть. А он, повернувшись спиной, праздновал, надо так понимать, свою победу. Требовал от послушной хозяйки по новой и, прежде чем опрокинуть, косил в нашу сторону.
К стопарю ему подали миску кислой капусты. Он брал ее двумя пальцами и, задирая голову, посылал в рот. Иногда запивал рассолом через край. Казалось, сивуха его не прошибает. Но когда вместо очередного стакана он потребовал подать бутыль — нечего, мол, по капле-то цедить! — мы поняли, что он основательно надрался. И не обязательно его рыло видеть, спина, которая маячила перед глазами, стала грузно оседать.
Хозяйка, видать, сбегала к соседям, притащила полную бутыль самогона, заткнутую бумажной пробкой. На нас, сколько раз промелькивала перед глазами, не взглянула не разу, будто нас нет. А как бутыль встала на столе, Придурок, не оборачиваясь, приказал ей убираться вон.
— Ты вот что! — крикнул вдогонку. — Как за этими придут, позови. А до них не появляйся… Вали отсюда, не мозоль людям глаза!
Раскупорил бутыль, вынимая затычку стальными зубами, нацедил до краев стакан и медленно, стараясь не оступиться, направился к нам. Видимо, праздник, который Придурок сам себе придумал, не приносил радости без нашего участия.
С минуту он рассматривал нас исподлобья и вдруг сунул стакан мне прямо в лицо, я едва отклонился.
— Со свиданьицем, цуцик! В вагончике тебя заждались! Скоро у майора потанцуешь! — И уже Зое: — А ты че физию воротишь? Здря! Седня вместе веселиться будем! Я тут на днях с бабами ох как распелся! Хошь, щас спою?
Опрокинул в себя стакан, не закусывая, и запел, замычал, зарычал песню. Именно зарычал, проборматывая взахлеб слова. Я их запомнил. В них тоже было что-то утробное. Первобытное, что ли.
Что ты смотришь на меня в упор,
Я твоих не испугаюсь глаз, за-ра-за,
Лучше кончим этот разговор,
Он у нас с тобой не первый раз!
Ну что ж, иди, иди, жалеть не ста-ну,
Я таких, как ты, мильон до-ста-ну…
И после паузы, протяжно, чуть подвывая, завершил песню так:
Ты же ра-но или по-здно,
Все равно придешь ко мне! Са-ма!
Я видел, как Зою передернуло от такого звериного исполнения. Было ясно, что он напился до дуриков.
— Ну что, девица? — спросил, обращаясь к Зое. — Не ндравится? Щас пондравится! Мы вот что сделаем… Посторонних… Энтих… — Кивок в мою сторону. — Отправим к вдове… На сеновал! Хе-хе! Она на передок слабовата, бедолага, изждалась мужичка-то! Хоть какого, хоть плюгавенького. — И, прихохатывая, закончил: — А ему утешительная премия — полстакана!
— Он никуда не уйдет! — сказала Зоя, вцепляясь в мою руку. — Он мой муж!
— Му-уж? Объелся груш! — передразнил Петька, оскалившись. Сверкнули стальные зубы. — Раз поимел, стало быть, муж? Так давеча в штабнухе тебя столько поимели! Они что? Они все мужья?
Зоя, не произнося ни слова, еще сильней вцепилась в мою руку. Но она не только держалась за меня, она меня держала, чтобы не сорвался.
— Дык я тоже хочу стать мужем. Раз-зе не имею права? Все имеют, а я не имею?
Он стоял перед нами, раскачиваясь взад-вперед. Но его стеклянные, со звериным огоньком изнутри, глаза рыси были совершенно трезвы. Я прямо физически ощутил: стоит мне сделать к нему шажок, как он оборотнем прыгнет сверху и стальными когтями сдвинет мне скальп на лоб… Комнату вдруг застлало красным туманом. Я перестал ощущать себя.
Было мгновение, когда я мог бы броситься на него, но пьян-пьян, он чутко уловил мое движение. Скакнул в угол и уже примеривался, поднося винтовку к плечу и разворачивая стволом прямо на меня.
— Мне энтот свидетель ни к чему! — объявил, причем очень спокойно. — Имею право ликвидировать. При попытке к бегству. А ты ведь хотел бежать? Ну так беги! Беги давай! Ну! — И клацкнул затвором.
Если бы он закричал, как всегда, если бы не было двух бутылок самогона, можно было бы поверить, что берет на испуг. Не станет же он палить в чужой избе, поостережется. Хоть он и трезвый не очень остерегался, когда догонял Скворца. Но там-то он стрелял в поле, издалека и в спину!
Сейчас же стеклянные глаза расширились, ноздри, как на охоте, раздувались, и уж палец, отчего-то сразу побелевший — я от него глаз не мог отвести, — жмет, жмет на курок! И уже приказывает:
— К двери! К двери, говорю!
Это значит, чтобы пуля — в спину.
Реакция Зои была быстрей, чем моя. Она вдруг бросилась перед ним на колени, запричитала. От пронзительного женского крика стало в груди больно.
— Не надо! Не надо! — закричала. — Петя! Он тебе не помеха!
Придурок, наверное, тоже не ожидал такой реакции.
