Я внимательно разглядываю свою молчаливую гостью, и мне кажется, что ничего из вышеперечисленного мне в данном случае не грозит. Мы легко договариваемся о цене и обозначаем ее присутственный день. Кстати, у нее роскошное и богатое имя – Вероника. Ну пусть хоть имя... В общем и целом получилось то, что я и предполагала. Она приходила точно в назначенный час. Снимала свою курточку и брючки, аккуратно на коврик у двери ставила свои ботиночки (максимум 34-й размер). Переодевалась в старые джинсы и маечку и повязывала на голову косынку, как бандану. К рабочему дню она была вполне готова. Конечно, к любой уборке – если захочешь – можно придраться. Таких целей у меня не было. Да и вообще я была почти счастлива – она обращалась только по делу и тактично, два раза, тихо стучала в дверь. И я могла спокойно работать. Меня ничто не отвлекало. Почти... Почему? Ведь ее присутствие было практически незаметно. Я садилась за стол. Раскладывала свои записи, расписывала ручки. Настраивала свет. Пыталась сосредоточиться. И что-то необъяснимое мне мешало. Наверное, мешала я себе сама. Или что-то все-таки не так? Говорят же что-то про ауру и биополе. В общем, я искала объяснения и оправдания. В середине дня я выходила из своей комнаты и предлагала ей пообедать. Она отказывалась. Всегда. Выпивала только чашку чаю. И все, заметьте, молча. О себе – ни-ни. Теперь уже меня слегка разбирало любопытство. И недоумение. Все же всегда со мной пытались поделиться. Располагаю, видимо. Но здесь не тот случай. Пару раз я задала наводящие вопросы. Замужем – кивок головы. Дети есть – то же самое. Ну и фиг с тобой. Глубже я не лезла. Словом, она была тиха, как украинская ночь. И я была счастлива. Но почему-то мне было неуютно. Хотя это было то, о чем я мечтала.
Неладное (как ей показалось) заподозрила моя недоверчивая дочь. Эта Вероника ей категорически не нравилась. Объясняла она это так:
– Она мне непонятна, темная лошадка, что-то меня настораживает.
– Ну и что? – возмущалась я. – Она имеет право быть тебе непонятной. Все люди разные. И потом, если тебе что-то неясно, это не значит, что это плохо. Тоже мне – Ниро Вульф вместе с Пинкертоном.
– Нет, что-то здесь не то, – повторяла моя дочь.
И однажды эта доморощенная миссис Марпл зашипела мне на ухо и пальцем поманила в коридор. Вероника мыла окна на балконе.
– Смотри, – зловеще прошептала дочь и вывернула наизнанку курточку на вешалке. На бирке стояла марка известного итальянского дизайнера. Брендовое имя, стоящее действительно бешеных денег. Вот тебе и серенькая курточка. Все-таки ничего я в этом не смыслю. Потом с тем же зловещим видом моя проницательная дочь сунула мне под нос ботиночки.
– А это тебе как? – злорадно поинтересовалась она. На фланелевой серой подкладке скромных черных ботиночек я прочла тоже весьма знаковое имя. Я быстро представила стоимость этих черевичек. К этой марке я давно присматривалась. Правда, на этом наша встреча и закончилась – так, покрутила в руках и со стуком поставила на место. Цена на ботинки и мои финансовые возможности, увы, не совпали.
– Ну, что скажешь? – шептала дочь, вращая глазами.
– Может, подделка, – вяло предположила я. – В Конькове и не такое бывает.
– Не бывает, – отрезала дочь. – Дураку ясно, что это не палево.
– Значит, дураку ясно, а мне нет, – вздохнула я.
– Не прикидывайся, – почему-то злилась дочь, – я тебе говорю, что что-то тут нечисто.
– А-а, – сообразила я, – наверное, это ей отдал кто-то из клиентов, ну, к кому она ходит убираться. Так часто делают. Помнишь, мы отдали твою старую дубленку Нине Васильевне? – Я радовалась своей сообразительности.
– Как же, отдадут такое, да еще совсем невыношенное. Да и размер тридцать четыре. Сейчас таких ни у кого и нет. И правда, все мутируют, нормальный женский размер сейчас ближе к сороковому. Нет, что-то тут не так, – продолжала свои логические этюды моя любознательная дочь. – Ну не нравится мне эта тихушница. И ничего мы про нее не знаем. Глупо радоваться тому, что она помалкивает. А что у нее в голове? Это настораживает, – опять беспокоилась дочь.
– Отстань, – отмахнулась я и посоветовала ей заняться делом.
А в апреле Вероника мне позвонила и еще более тихим, чем обычно, голосом, извинилась, прийти она не может, так как свалила ее тяжелая двусторонняя пневмония. Видимо, после слишком раннего мытья чьих-то окон. Я ее заверила, что переживать нечего. Спокойно лечитесь и поправляйтесь. Она закашлялась и, помолчав, извинилась: не могли бы мы встретиться, чтобы ей получить зарплату. Обычно я платила ей в конце рабочего месяца. Я ответила: конечно, о чем разговор. И категорически была против встречи где-нибудь на полпути, как предложила она. При ее-то диагнозе и самочувствии! Я предложила ей завезти деньги, там более что сегодня я собиралась двигаться в том же направлении. Она помолчала и со вздохом согласилась. Я записала адрес. На мою радость, на плите стояла целая кастрюля куриного бульона, сваренного час назад. Я налила бульон в двухлитровую банку и положила туда половину курицы. По дороге я купила гранаты и мандарины. Через сорок минут я стояла у ее порога. Она открыла мне дверь – бледная, с чернотой под глазами, с испариной на лбу, в длинной ночной сорочке, державшаяся рукой за дверной косяк. На мои гостинцы среагировала с большим смущением:
– Господи, что вы, разве нужно все это было! Вы и так мне сделали такое одолжение.
– Ерунда, – отрезала я, – и не благодарите. С каждым может случиться, – успокоила я ее. – Может, в аптеку сходить?
Она села на кровать.
– Извините, кружится голова. Нет, спасибо, лекарства все есть.
– А бульон? Давайте я разогрею бульон, – предложила я.
Она покраснела и кивнула.
Я пошла на кухню, достала кастрюлю и стала разогревать бульон. Пока шел процесс, я села на табуретку и огляделась. Квартира была явно съемная, нищая и убогая. Правда, было очень чисто. В съемных квартирах, как правило, есть какая-то жалкая и тревожная безликость – ни фотографий, ни каких-либо элементов уюта – статуэток, картинок, цветов в горшках.
Все как бы напоминает о том, что мы здесь временно и не навсегда. Я налила бульон в чашку – так удобнее пить – и положила на тарелку вареную куриную ногу. Вероника полусидела на кровати и очень смущалась.
– Ну, теперь вы за мной ухаживаете, – лепетала она.
– Все бывает, – ободрила ее я. Потом она с жадностью выпила бульон – было видно, что она голодна. Я оставила на журнальном столике деньги и уже собралась уходить, но тут вспомнила про гранаты. Я пошла на кухню и стала чистить гранаты и зерна складывала в литровую банку. Потом ложкой будет есть – вряд ли у нее есть силы почистить их самой. Из комнаты она опять извинилась что, дескать, зря вы это затеяли, я и так столько времени у вас отняла.
– Расслабьтесь, – посоветовала я, – вам вредно беспокоиться. Сейчас все сделаю и пойду, а вам хорошо бы поспать.
Когда спустя полчаса я зашла в комнату, Вероника уже спала – бледная, с почти бескровными губами и влажными, прилипшими ко лбу волосами – ну просто птичка Божья. Я поставила банку с гранатовыми зернами на убогую колченогую табуретку возле ее кровати и собралась уходить. Тут Вероника открыла глаза.
– Я пойду, – шепнула я, – а вы спите, спите.
– Не хочется, выспалась уже, – улыбнулась она. – Посидите еще чуть-чуть, если вы не спешите.
Я кивнула и опустилась в старое, потертое кресло – такие обычно стоят в коридорах районных поликлиник. Мы обе молчали. На древнем полированном секретере стояла фотография ребенка, мальчика, в дорогой, красивой рамке, совсем не вписывающейся в убогость обстановки.
– Сын? – спросила я.
Она кивнула.
– В школе сейчас? – Не то что мне было очень интересно, просто сложно было сидеть и молчать. Она молчала и смотрела в одну точку.
– Не знаю, – сказала она тихо, – не знаю, в школе сейчас или еще где-либо. Он живет отдельно от меня.
– С вашей мамой? – догадалась я.
– Нет, – она мотнула головой, – он живет со своим отцом. Моим бывшим мужем.
И мы опять неловко замолчали. Я поняла, что тут совсем все непросто, и выключила свое любопытство. Но она продолжила сама:
– У меня были муж, сын, было все, даже больше, чем человеку нужно. Муж был богат, были дом, машина, прислуга. Да, и прислуга, и кухарка, и садовник, и шофер. Вы удивлены? И еще сын. Теперь, как видите, нет ничего, кроме этой съемной квартиры. Но я счастлива. Ну, вы понимаете, что я имею в виду.
Я кивнула. Она стала сильно кашлять и с трудом приподнялась на подушках. Я принесла из кухни воды.
– Я пойду, Вероника. К чему вам сейчас нервничать, – осторожно сказала я.
С какой-то немыслимой тоской в глазах она посмотрела на меня:
– Очень задерживаю вас, да?
– Да нет, просто вам так будет лучше, – предположила я.
Она покачала головой, и я покорно опустилась в кресло. Откашлявшись, она продолжала:
