Он шел и размышлял. Иногда вдруг громко начинал говорить сам с собой. Как далеко еще идти — понятия не имел. Под насыпью железной дороги, рядом с озерцами стоячей воды и канализационными стоками, рос высокий густой камыш, и дуновения ветра качали его кофейного цвета султаны и заставляли шуршать трущиеся листья. Эти камыши были прибежищем бесхозных котов, собак и укрытием наркоманов и пьяниц. Чуть в стороне, возле глинобитной стены скотного двора, собралась кучка людей, и Исмаила это заинтересовало. Наверное, тут можно будет убить время. Он спустился с насыпи, пробрался меж камышей и осторожно приблизился к этим людям. Здесь шла азартная игра — в бабки. Несколько человек били по бабкам, другие смотрели на их игру. Исмаил подошел. Присмотрелся. Играющие сидели в несколько рядов на пустых металлических бидонах или стояли на коленях. Один-два человека сидели на корточках, тщательно прицеливались, бросали биту, а после броска били себя по коленям. Всякий раз, как случался удачный удар и бабки падали, играющий что-то выкрикивал. А собственный промах он сопровождал крепким ругательством и еще сильнее бил себя по коленям. В этом хоре голосов один показался Исмаилу знакомым. Вытянув шею, он всмотрелся и узнал этого человека. Это был отец Сары, в той же рубашке и шляпе с полями, косо сидящей на голове. Он несколько раз подряд промахнулся и теперь, не переставая, ругался и сквернословил. Наконец, он проиграл совсем, с силой ударил по земле и встал на ноги. Снял шляпу и встряхнул ее. Он был весь красный, от горла до макушки. Он вновь надел шляпу — и тут увидел Исмаила. Он некоторое время смотрел на него, не веря себе, расширившимися глазами. Потом, опустив голову, отошел немного в сторону. Исмаил подошел к нему.
— Здравствуйте, господин.
Теперь тот уже не мог притвориться, что не видит Исмаила.
— Ну, чего надо, чего ты тут болтаешься?
— Хотел поговорить с вами.
— Иди своей дорогой, наглый парень. Говорить-моворить некогда мне!
Исмаил тихо спросил:
— А если вам нужно денег-менег, так у меня есть с собой, сколько вам надо?
Тот задергался. Сунул руку в карман брюк, вытащил комок ассигнаций, кое-как скомканных, и поднес к глазам Исмаила.
— Ты что себе думаешь? Хоть я и проиграл, а все равно могу такого, как ты, купить с потрохами. Понятно? Теперь давай быстро дуй отсюда, пока я тебя не отделал хуже вчерашнего.
— Послушайте, господин, я ведь не трус. Я отвечаю за свои слова. Вчера я сказал, что хочу жениться на вашей дочери, и сегодня повторяю это. Я беспокоюсь за нее.
— Беспокойся о тете своей! Наглец ты, парень, думай, что говоришь! А то тебе в этих камышах голову поправят!
В это время кто-то крикнул:
— Шухер, фараоны!
В мгновение ока игроки свернули свою лавочку и бросились в камыши. Невдалеке показались два конных жандарма с винтовками за плечами, скачущие галопом вдоль стены скотного двора. Но они еще не успели приблизиться, а игроки уже пробежали сквозь камыши, поднялись на насыпь и остановились на рельсах железной дороги. Исмаил стоял в удивлении, наблюдая все это. Слышался топот копыт. Один из игроков крикнул:
— Эй, парень, они не разбирают! Прыгай сюда, здесь граница участка, они сюда не заходят!
Жандармы были рядом, и Исмаил кинулся в камыши. В перевитых вьюнком зарослях не видно было ручья, и он по пояс провалился в тину и грязь. С трудом вылез на сушу и, мокрый, забрался на рельсы. Жандармы стояли рядышком лицом к железной дороге. Их лошади явно противились тому, чтобы углубиться в камыши. По крайней мере, не горели таким желанием. То же и всадники. Один из жандармов выругался:
— Эх, давно у нас не было среди задержанных игроков в кости!
Из кучки игроков послышалось куриное кудахтанье и кукареканье. Жандарм с раздражением сорвал с плеча винтовку.
— Мать… А ну, кто там? Посмеешь на шахскую полицию…
Игроки, кудахтая и визжа, словно стая кур и петухов, кинулись бежать. Последним звуком, достигшим ушей жандармов, было трубное оскорбительное улюлюканье, издаваемое одним из игроков.
Исмаил, по пояс мокрый, весь пропах грязными стоками. Он искал водопроводный кран чтобы выстирать брюки.
Он стал легким, словно соломинка. Казалось, ветер подует — и он взлетит, кружась. Он был свободен и мог идти, куда глаза глядят. Он зашел в кафе Али-Индуса, где не был уже несколько месяцев, и нашел, что атмосфера в нем уже не та, что прежде. Что-то изменилось. Даже Али-Индус, который по-прежнему спрашивал, как его дела, изменился. Кофейня стала похожа на склад, набитый старыми вещами, с тяжелым, спертым запахом, и это не могло нравиться Исмаилу. Он зашел несколько раз и почувствовал, что само это место и люди угнетают его, выводят из себя. Длинный Байрам ворчал ему вслед: «Белой костью стал, нос воротит. От кофейни Али-Индуса кривится, как от кислятины!»
Вечерами Исмаил не знал, куда податься. Чем заняться, он не представлял. Он тосковал о Саре и беспокоился о ней. Он чувствовал, что она не хочет его видеть, в противном случае позвонила бы, ведь у нее есть его номер телефона. Значит, именно не хочет. Раскаивается в случившемся. И он пришел к выводу, что не следует делаться помехой в ее жизни, да и права такого у него нет. Лучше, чтобы Сара сама приняла решение. Хотя он по-прежнему думал о ней с любовью и очень хотел бы ее увидеть.
Как-то раз тяжелым, душным вечером одного из последних дней весны он бесцельно и бездумно бродил по улицам. Опять горькие рыдания вцеплялись в его горло. Он больше не сможет вернуться к прошлому. У него ничего не осталось. Пыль чуждости легла на то, что было. Он смотрел на свое прошлое, словно чужое, не испытывая привычных чувств. Все, что было, исчезло. У него никого не было. Оставалось только ходить по улицам, по темным и узким тротуарам с множеством уличных торговцев и прохожих, которые одним глазом смотрят на витрины магазинов, другим — себе под ноги.
Он миновал несколько кинотеатров. Возле одного из них остановился, разглядывая большие фотографии возле арки входа. Здесь же были и маленькие фото в рамочках под стеклом. В одном из кинотеатров крутили индийский фильм. Из громкоговорителя над входом неслись голоса актеров и шумы и музыка фильма. Исмаилу нравилось индийское кино. Его расхваливал ему Али-Индус. Да и сам он любил эти фильмы. Он вспомнил кладовку Али-Индуса и большое фото индийской актрисы с ее красивой родинкой — и автоматически направился к кассе и попросил билет. Женщина средних лет, бледная, с удлиненными прорезями печальных глаз, вытянула шею в его сторону, взяла деньги и выдала билет. В тускло освещенном фойе кинотеатра, где висели под стеклом фото из фильмов, которые скоро появятся в прокате, а также из фильмов уже показанных, и еще всякие плакаты, мужчина, очень похожий на отца Сары, взял у Исмаила билет и оторвал корешок. Вернув билет, кивком головы указал на вход в зал. Исмаил медленно пошел в ту сторону. То, что было здесь, очень сильно отличалось от мира снаружи. Словно это был иной мир, с возбуждающими мечты снимками, со знакомым, колдовским запахом. И здесь транслировались звуки актерской речи и музыка фильма, словно кто-то старался побудить его как можно быстрее войти в кинозал. Чтобы он поторопился. Ведь все его ждут.
Гладкие плитки пола фойе зеркально отблескивали. Он боялся поскользнуться и ступал осторожно. Над дверями в зал тусклым неоном мерцало слово «Вход». Он уже был перед дверью. На ней висела толстая занавесь, из-за которой доносились голоса актеров и мелькал неровный свет экрана. Он отодвинул занавесь и заглянул. Там было темно. Вслепую он медленно пошел вперед. Не видел, как следует, куда ступает. Но тут издалека сверкнул фонарик, и его узкий луч показал Исмаилу дорогу. Кто-то сказал: «Проходи!» Затем луч фонарика опустился ему под ноги и повел его. Он прошел мимо кресел и развалившихся, похожих на тени, зрителей, вперившихся в экран. Порой нога Исмаила с шумом соскальзывала со ступеньки. Наконец, луч фонарика остановился на пустом кресле. Исмаил сел и поднял глаза к экрану. Фильм был цветной. Один за другим на экране возникали крупные планы актеров. Они разговаривали друг с другом. Появились одетые в сари женщины с большими черными глазами и длинными пепельными волосами, спускающимися на лоб. Он не понимал сюжет. В чем конфликт? Не мог уловить нить происходящего. Он расслабился в кресле и отдался созерцанию фильма.
Кругом слышалось щелканье семечек и шушуканье зрителей. Когда на экране сближались лица супругов или влюбленных и они смотрели в глаза друг другу, зрители начинали свистеть и поощрять актеров поцеловаться. Но индийские влюбленные не целуются, они только вздыхают, и глаза их наполняют слезы.
Просторные светлые поля, большие реки, поезда, приходящие издалека и исчезающие за горизонтом. Великолепные замки махарадж, убогие дома бедняков, любовь и разлука, а также танцы и песни, и печальная музыка, — все это затягивало его в этот чудесный мир.
